И чтоб послы безопасно проехали Донскую землю, государь приказал отправить их в сопровождении семисот ратных людей под начальством знатного воеводы боярина Ивана Карамышева. Сборы были недолги.
Дорога на Дон стала опасней прежнего. Великая опала государя на казаков встряхнула всяких беспокойных людей и холопов. Побежали на Дон из монастырей и от бояр всякие черные людишки, жильцы и тяглецы, задворные люди.
Бояре, архиереи, князья разыскивали своих холопов, да разве их сыщешь?
Холопский приказ был завален господскими жалобами на побеги, поджоги, смертоубийства и всякие недобрые дела.
Месяц и двадцать дней ехал посол в сопровождении стрельцов на Дон. Стрельцы завшивели, изголодались. Коней поморили. Добрались наконец до Воронежа. С Воронежа плыли на стругах до первой донской станицы на Медведице.
В конце августа тридцать казаков под начальством Михаила Татаринова приехали на Медведицу встречать послов. Гарцуют по берегу и, не подъезжая близко, наблюдают за Карамышевым, за его стругами.
Боярин послал Татаринову краткое письмо:
«Почто ж вы, казаки, боитесь и не встречаете честно послов?»
«А мы не боимся, – ответил Татаринов, – но нам доподлинно известно, что ты, боярин, пришел на Дон разорить наши юрты, верхние и нижние; что государь в великом гневе сослал Наума Васильева и всех казаков в остроги. А ты, воевода, похвалялся, едучи к нам, что казаков на Дону да атаманов опоишь вином крепким, а потом почнешь казнить нас да вешать».
«А кто вам сказывал об этом?» – спрашивал опять письмом Карамышев.
«Сказывали нам беглые люди, – правду, боярин, сказывали».
«Те беглые люди солгали вам для смуты, – ответил боярин. – Повелеваю вам настрого сопроводить в Черкасск стрельцов, которые поведают войсковому атаману мою волю, и чтобы он, помня службу царскую, принял послов и проводил их честно до Азова».
И, не дожидаясь ответа атамана, воевода отплыл вниз по Дону на восьмидесяти стругах. Остановился Карамышев между устьем Маныча и Черкасском, у самого Орехова Ярка, и стал разузнавать через лазутчиков, не собираются ли донские казаки, как пошли о том слухи, на помощь турецкому султану? И не будет ли у них доброго мира с азовцами и с турками? Не пришли ли к ним на защиту от гнева государского запорожские, волжские, яицкие и терские казаки, чтоб вместе идти войной против Царя? Не приказывал ли сам войсковой атаман Фролов Волокита всем донцам спешно сходиться на Красный Яр?.. Наконец, воевода хотел узнать, правда ли, что «казаки от великого страха все животы свои схоронили в землю по займищам?..»
Лазутчики донесли воеводе правдиво, без вымысла:
«К султану казаки не пойдут. И мира у них не будет с турками. Противу царя войны они не замышляли. Но животы свои припрятали и ругают турского посла. Все бабы в Черкасске кричат, что из-за него-де, турского посла, царь положил великую опалу на лучших казаков и что во всем – вина Фомы. А воеводе-де не пристало громить казачьи юрты, казнить да вешать неповинных. Вспоминают казаки: мы-де с воеводой шляхту били на Москве, царя с ним спасали, царя на трон сажали. И ноне не стерпим воеводе его похвальбы…»
Татаринов, не уезжая в Черкасск, досматривал за боярином Карамышевым.
Послов не видно было. Они не показывались со стругов… С той и с другой стороны вели сношения письменно: слали грамоты, гоняли гонцов, перехватывали лазутчиков и тайно вели допросы.
А яицкий есаул Ванька Поленов делал свое: он донес воеводе, что на Дону, в Черкасске, замышляют недоброе. Он писал:
«…В землянках Мишки Татаринова и Алешки Старого в строгой тайне скрывались люди, бежавшие из Москвы и с Нижнего Новгорода: казаки да есаул Наума Васильева Сила Семенов. Осип Петров и войсковой атаман Фролов Волокита да Иван Каторжный за всех опальных казаков готовят послам отместку».
Карамышев читал эту бумагу в своем струге и почесывал седую бороду. Лицо боярина багровело от злости. Боярин встал, накинул кафтан, бобровую шапку и позвал гонца. Пришел раскосый и широкогрудый ногайский татарин.
– Сойдешь на берег, – приказал ему Карамышев, – достанешь коней – и в Москву! Отдашь в Посольском эту бумагу: она для самого царя.
Татарин взял бумагу, выскочил на берег, не задерживаясь, сел на коня и помчался.
К боярину вошел посол Андрей Савин – чернобородый и черноглазый стройный мужчина.
– Что будем делать? – спросил посла Карамышев. – Всем на Дону задержка. Не гостили бы мы у воронежского воеводы, не было б нам беды. Вот доносят мне донские людишки, что есаул Сила Семенов проскочил у нас за Воронежем прямо в Черкасск.
– Ой-ну, верно ли? – изумился посол. – Погони не было?
– Погоня была, да упустили молодца.
– Ну, лихо будет, – сказал посол. – Заварят нам кашу атаманы! Беглых с Дона нам не возвратят,
– Кто расхлебает кашу? – жаловался Карамышев. – Худое задумали: посла турецкого хотят убить. Помилуй бог! Фома не пьет, не ест. Он чует… Он-то, поди, и заварил кашу, – продолжал Карамышев. – А казаки – огонь да порох! Я их видел еще в Китай-городе.
– И я то знаю, – сказал Савин. – А что нам делать?
– Ты оденься-ка да поезжай в Черкасск немедля.
– Ой, что ты, воевода! Один я не поеду. Они убьют меня,
– Не бойся, правду скажи им. Указ царя зачти в кругу. Читай указ потверже. Твердость у них – статья похвальная. Не запинайся.
Андрюшка Савин сказал печально:
– Нет, воевода, боюсь я идти. Ты позови их лучше в свой стан. Я тут зачту указ и буду слово свое молвить к ним.
– Ну, позови, – согласился Карамышев. – Минуй нас чаша горькая!.. Фоме не говори ни слова. Иди с молитвой!
– Ладно, ужо пойду. – Савин пошел к себе на струг.
Стрельцы сошли на берег, а Михаил Татаринов послал своих гонцов в Черкасск, чтоб не дремали там. И замелькали шапки на берегу стрелецкие и казачьи.
Савин велел передать Татаринову, чтобы он немедля и без опаски всякой взошел к нему на струг. Татаринов явился смело, но держал все время руку на рукояти сабли.
– Зачем позвал? – спросил он.
Савин, не подняв головы, ответил:
– Воевода приказал всем явиться в мой стан, чтоб выслушать грамоту царскую.
Татаринов сверкнул раскосыми глазами, помолчал, поиграл саблей, на сапоги свои глянул.
– Совсем не дело говоришь, посол, – ответил он, – Идти нам к тебе всем войском Донским – то не водилось еще! Смеяться вздумал? Посмейся, коли царскую власть над нами имеешь. А мы не пойдем к тебе.
– Ты выполни то, что я велю.
– За все войско Донское отвечаю своими словами… Так на Дону не водилось и водиться не будет, чтоб каждый приезжий нас звал к себе на поклон. Мы не покланяемся никому, окромя государя. Вот ежели сам поедешь к нам с поклоном – милости просим.
Савин настаивал:
– Водилось это на Дону или не водилось, а ты поезжай и передай мое твердое слово всем казакам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Дорога на Дон стала опасней прежнего. Великая опала государя на казаков встряхнула всяких беспокойных людей и холопов. Побежали на Дон из монастырей и от бояр всякие черные людишки, жильцы и тяглецы, задворные люди.
Бояре, архиереи, князья разыскивали своих холопов, да разве их сыщешь?
Холопский приказ был завален господскими жалобами на побеги, поджоги, смертоубийства и всякие недобрые дела.
Месяц и двадцать дней ехал посол в сопровождении стрельцов на Дон. Стрельцы завшивели, изголодались. Коней поморили. Добрались наконец до Воронежа. С Воронежа плыли на стругах до первой донской станицы на Медведице.
В конце августа тридцать казаков под начальством Михаила Татаринова приехали на Медведицу встречать послов. Гарцуют по берегу и, не подъезжая близко, наблюдают за Карамышевым, за его стругами.
Боярин послал Татаринову краткое письмо:
«Почто ж вы, казаки, боитесь и не встречаете честно послов?»
«А мы не боимся, – ответил Татаринов, – но нам доподлинно известно, что ты, боярин, пришел на Дон разорить наши юрты, верхние и нижние; что государь в великом гневе сослал Наума Васильева и всех казаков в остроги. А ты, воевода, похвалялся, едучи к нам, что казаков на Дону да атаманов опоишь вином крепким, а потом почнешь казнить нас да вешать».
«А кто вам сказывал об этом?» – спрашивал опять письмом Карамышев.
«Сказывали нам беглые люди, – правду, боярин, сказывали».
«Те беглые люди солгали вам для смуты, – ответил боярин. – Повелеваю вам настрого сопроводить в Черкасск стрельцов, которые поведают войсковому атаману мою волю, и чтобы он, помня службу царскую, принял послов и проводил их честно до Азова».
И, не дожидаясь ответа атамана, воевода отплыл вниз по Дону на восьмидесяти стругах. Остановился Карамышев между устьем Маныча и Черкасском, у самого Орехова Ярка, и стал разузнавать через лазутчиков, не собираются ли донские казаки, как пошли о том слухи, на помощь турецкому султану? И не будет ли у них доброго мира с азовцами и с турками? Не пришли ли к ним на защиту от гнева государского запорожские, волжские, яицкие и терские казаки, чтоб вместе идти войной против Царя? Не приказывал ли сам войсковой атаман Фролов Волокита всем донцам спешно сходиться на Красный Яр?.. Наконец, воевода хотел узнать, правда ли, что «казаки от великого страха все животы свои схоронили в землю по займищам?..»
Лазутчики донесли воеводе правдиво, без вымысла:
«К султану казаки не пойдут. И мира у них не будет с турками. Противу царя войны они не замышляли. Но животы свои припрятали и ругают турского посла. Все бабы в Черкасске кричат, что из-за него-де, турского посла, царь положил великую опалу на лучших казаков и что во всем – вина Фомы. А воеводе-де не пристало громить казачьи юрты, казнить да вешать неповинных. Вспоминают казаки: мы-де с воеводой шляхту били на Москве, царя с ним спасали, царя на трон сажали. И ноне не стерпим воеводе его похвальбы…»
Татаринов, не уезжая в Черкасск, досматривал за боярином Карамышевым.
Послов не видно было. Они не показывались со стругов… С той и с другой стороны вели сношения письменно: слали грамоты, гоняли гонцов, перехватывали лазутчиков и тайно вели допросы.
А яицкий есаул Ванька Поленов делал свое: он донес воеводе, что на Дону, в Черкасске, замышляют недоброе. Он писал:
«…В землянках Мишки Татаринова и Алешки Старого в строгой тайне скрывались люди, бежавшие из Москвы и с Нижнего Новгорода: казаки да есаул Наума Васильева Сила Семенов. Осип Петров и войсковой атаман Фролов Волокита да Иван Каторжный за всех опальных казаков готовят послам отместку».
Карамышев читал эту бумагу в своем струге и почесывал седую бороду. Лицо боярина багровело от злости. Боярин встал, накинул кафтан, бобровую шапку и позвал гонца. Пришел раскосый и широкогрудый ногайский татарин.
– Сойдешь на берег, – приказал ему Карамышев, – достанешь коней – и в Москву! Отдашь в Посольском эту бумагу: она для самого царя.
Татарин взял бумагу, выскочил на берег, не задерживаясь, сел на коня и помчался.
К боярину вошел посол Андрей Савин – чернобородый и черноглазый стройный мужчина.
– Что будем делать? – спросил посла Карамышев. – Всем на Дону задержка. Не гостили бы мы у воронежского воеводы, не было б нам беды. Вот доносят мне донские людишки, что есаул Сила Семенов проскочил у нас за Воронежем прямо в Черкасск.
– Ой-ну, верно ли? – изумился посол. – Погони не было?
– Погоня была, да упустили молодца.
– Ну, лихо будет, – сказал посол. – Заварят нам кашу атаманы! Беглых с Дона нам не возвратят,
– Кто расхлебает кашу? – жаловался Карамышев. – Худое задумали: посла турецкого хотят убить. Помилуй бог! Фома не пьет, не ест. Он чует… Он-то, поди, и заварил кашу, – продолжал Карамышев. – А казаки – огонь да порох! Я их видел еще в Китай-городе.
– И я то знаю, – сказал Савин. – А что нам делать?
– Ты оденься-ка да поезжай в Черкасск немедля.
– Ой, что ты, воевода! Один я не поеду. Они убьют меня,
– Не бойся, правду скажи им. Указ царя зачти в кругу. Читай указ потверже. Твердость у них – статья похвальная. Не запинайся.
Андрюшка Савин сказал печально:
– Нет, воевода, боюсь я идти. Ты позови их лучше в свой стан. Я тут зачту указ и буду слово свое молвить к ним.
– Ну, позови, – согласился Карамышев. – Минуй нас чаша горькая!.. Фоме не говори ни слова. Иди с молитвой!
– Ладно, ужо пойду. – Савин пошел к себе на струг.
Стрельцы сошли на берег, а Михаил Татаринов послал своих гонцов в Черкасск, чтоб не дремали там. И замелькали шапки на берегу стрелецкие и казачьи.
Савин велел передать Татаринову, чтобы он немедля и без опаски всякой взошел к нему на струг. Татаринов явился смело, но держал все время руку на рукояти сабли.
– Зачем позвал? – спросил он.
Савин, не подняв головы, ответил:
– Воевода приказал всем явиться в мой стан, чтоб выслушать грамоту царскую.
Татаринов сверкнул раскосыми глазами, помолчал, поиграл саблей, на сапоги свои глянул.
– Совсем не дело говоришь, посол, – ответил он, – Идти нам к тебе всем войском Донским – то не водилось еще! Смеяться вздумал? Посмейся, коли царскую власть над нами имеешь. А мы не пойдем к тебе.
– Ты выполни то, что я велю.
– За все войско Донское отвечаю своими словами… Так на Дону не водилось и водиться не будет, чтоб каждый приезжий нас звал к себе на поклон. Мы не покланяемся никому, окромя государя. Вот ежели сам поедешь к нам с поклоном – милости просим.
Савин настаивал:
– Водилось это на Дону или не водилось, а ты поезжай и передай мое твердое слово всем казакам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133