— Я присматривался к тебе с самого возвращения из осеннего похода. Но под заклятием Антонии, естественно, забыл обо всем. А тебе, тебе все не кажется очевидным?
Алан сначала не понял, что граф хотел сказать. Потом коснулся своей новой рубахи, расшитой столь роскошно, что даже богачка тетя Бела не смогла бы позволить себе купить и локоть подобной ткани. Глянул на собак, вольготно разлегшихся на ковре и лениво глядящих то на него, то на графа.
Лавастин взял его за руку и заставил подняться со стула. Губы его были сжаты в одну твердую ровную линию, и, когда он заговорил, тон не допускал возражений:
— Ты мой сын.
5
Лиат снились кошмары. Каждую ночь во сне ей являлись огромные псы, впивавшиеся в плоть и разрывавшие ее на части. Каждую ночь она просыпалась в холодном поту с бьющимся сердцем. Дрожа под одеялом до тех пор, пока пронизывающий ночной воздух не овладевал ею, смиряя скорбь и страх. И только тогда она вновь засыпала.
Вулфер всегда спал в такие моменты. Или притворялся спящим. Спрашивать об этом ей не хотелось. Старик был поглощен своими мыслями и заговаривал только тогда, когда было необходимо. Только однажды услышала Лиат, как он в забытьи шепчет имя Манфреда.
Они ехали много дней, и Лиат потеряла счет времени. Небо было ясным и идеальным для наблюдения звезд, но она не удосужилась даже проследить путь Луны чрез Дома Ночи, мирового дракона, связующего небеса. Ее не интересовали планеты, проходившие через созвездия. Она не повторяла про себя то, чему учил отец. Не заглядывала в город своей памяти, столь заботливо оберегаемый все эти годы. Лиат то предавалась горестным воспоминаниям, то забывалась тяжелым сном, что поглощало все свободное время.
Иногда, когда она всматривалась в пламя костра или очага в придорожном трактире, ей казалось, что она подсматривает в замочную скважину и видит происходящее по ту сторону двери.
— Есть в этом небе духи, чьи крылья — огонь и чьи глаза остротою подобны кинжалам. Они реют на эфирном ветру, что дует над сферой Луны. Вновь и вновь опускается их взгляд на землю, и тогда опаляет он все, что встретит на пути, ибо невыносима небесным существам бренность жизни земной. Род сей много старше людского. Голоса их подобны реву пламени, а тела не похожи на тела всех прочих, ибо состоят из огня и ветра, из дыхания, что свирепое Солнце облекло волей и разумом.
— Но разве тогда мы не родственны этому народу? Разве наши тела не созданы из огня и света? Разве истинное место наше не там, за сферой Луны?
Первый из говоривших меняет позу, продолжая вглядываться в языки пламени. Ибо он смотрит в огонь, каким-то образом видя ее, Лиат. Он, кажется, знает, что она слышит и видит его. Но, говоря, обращается к женщине, чье лицо мерцает во тьме.
— Мы не настолько древние существа, дитя. Не сами первоэлементы жизни породили нас. Мы дети ангелов. Но не можем теперь жить вдали от Земли, приютившей нас.
Он поднимает руку, и Лиат узнает его облик. Он пугает, но не потому что угрожает ей чем-то. Слишком уж он не похож на человека — на отца, на любого из тех, кого она знала, даже на Хью, олицетворявшего все самое отвратное в этом мире. Это Аои, один из Ушедших. Он стар, хотя о его старости нельзя судить ни по одному из человеческих признаков. Нелюдь похож на Сангланта — и это тоже пугает. Она и сама не знает, хочет ли забыть о принце.
— Кто ты? — В голосе его только любопытство, но не страх и не злость. — Кто та, что смотрит на меня сквозь огонь? Как нашла ты эти врата? Как возвратила их к жизни?
Разговаривая, он вьет из кудели веревку, и день ото дня та становится все длиннее — не намного, не больше чем на полпальца за день. А дни тем временем уходят в никуда, пока они с Вулфером стараются нагнать короля Генриха.
Она не находит сил ответить ему. Не может говорить сквозь пламя. И боится, что голос ее, эхом отразившись от неведомого, сквозь ветер и огонь достигнет тех, кто охотится за ней.
Волшебник, владеющий знанием и способностью видеть, не может быть никем иным. Из футляра, висящего на плече, он достает золотое перо и бросает его в огонь.
Лиат отпрянула и вскочила на ноги. Огонь в камине ярко вспыхнул и потух. Она вытерла слезы, навернувшиеся на глаза от дыма. Лицо горело. Дверь позади со скрипом отворилась, и вошел Вулфер, оставив за собой ночную тьму.
Она сидела посреди комнаты в гостинице, которую аббат Херсфордского монастыря предоставил «королевским орлам» — не лучшей, но и не худшей из возможных. Огонь потрескивал в камине, непричастный к волшебству. «Не спала ли она? Все же нет, ибо во сне видела теперь только эйкийских собак».
— Что нового? — спросила Лиат.
Вулфер закашлялся, отряхивая одежду.
— Генрих отпраздновал здесь день святой Сюзанны, а затем отправился на запад. Отец Бардо говорит, что принцесса Сабела подняла мятеж и король идет ей навстречу, чтобы не дать войти в пределы Вендара. Сабела тем временем низложила отунского епископа Констанцию и захватила ее в плен.
Лиат обхватила голову руками. Она так устала, что интриги придворных вельмож и их величеств казались чем-то далеким и незначительным.
— Лучше бы принцесса шла на выручку Генту.
— Что ж, — отозвался Вулфер, — великие принцы очень часто думают о себе, а не о других. Отец Бардо не получил еще вестей об исходе войны. Пошли спать. Отправимся в путь на рассвете.
Сама мысль о сне приводила в ужас, но вскоре усталость взяла верх, увлекая Лиат все глубже и глубже… в подземелье под Гентским собором, где между могилами усопших праведников в беспорядке были свалены людские тела. Слышался хруст костей — это пировали над трупами врагов собаки народа эйка. Она вновь пробудилась в холодном поту и с бьющимся сердцем. «Владычица наша! Долго ли будет продолжаться это безумие?»
Вулфер спал по другую сторону от камина — потухшего и холодного, как ее собственное сердце. Только два или три уголька тлели, светясь золотом. Сама не зная зачем, она встала, подошла к камину и увидела, что блестят не угли, а золотое перо.
6
В главном зале епископского дворца собрался королевский двор. По правую руку от Генриха восседали трое его детей, а по левую — епископ Констанция и вернейшие из соратников. Ранее епископ Констанция, восстановленная в прежнем сане, провела службу в честь святой Луции, день которой был одним из четырех величайших праздников церкви. Росвита знала, что маги и математики дают им свои названия, называя днями солнцестояния и равноденствия — эквинокциями. Но сама, естественно, предпочитала имена, данные в честь четырех величайших сподвижников блаженного Дайсана. Тех, что несли Святое Слово во все четыре стороны света: Марианы, Луции, Маттиаса и Петера. Последний древние язычники именовали днем Дхарка, днем темной ночи, закрывавшей свет солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135