Мало-помалу мы разговорились. Альберт рассказал мне всю свою жизнь, исполненную тревог и потрясений. Всегда получалось, что он предвидел беду, но сделать ничего не мог. А может, потому и не мог, что знал. Такой вот фатализм.
- Я ведь, когда маленький был, орал много, - с кривой беспомощной улыбкой говорил Альберт. - Мама рассказывала, не переставая. Наверное, чувствовал, как оно будет...
Слова лились потоком. Я не перебивал, только кивал сочувственно. Тяжело парню пришлось. И не скажешь никому - засмеют.
- ...Мама знала. И Маринка тоже... Я-то у них на виду был. Маринка сперва перевоспитывала, а потом махнула: живи как знаешь. А я помогу, говорит. Мы пожениться хотели. Через месяц.
По щекам Альберта катились слёзы.
- Жалела она тебя? - спросил я. И сам же ответил: - Жалела... Никуда не денешься. Такой уж ты человек.
Альберт рассказывал что-то ещё, но я не слушал. Раньше я презирал людей его склада характера. Теперь - нет. Каждый из нас носит проклятье себя самого. Это вроде рюкзака: привычки, страхи, умения, возможности. Что-то можно переложить - то, что сверху - но в основном: с чем вышел в путь, с тем и дойдёшь. От лишнего лучше избавляться, а к остальному привыкать.
Альберт - мой проводник в Лонот. Да, его тревожность тягостна. Уж лучше бы её оборотная сторона - надежда. Но я его таким нашёл и таким дотащу до момента, когда всё завершится. Его и остальных четверых.
За размышлениями я потерял нить повествования. А рассказывал Альберт интересные вещи. О том, как оказался в карцере вместе со мной:
- ...и тогда говорит: идём в террористы, это прикольно! А я - нет. Ну, нет и нет... А он - что, зассал жизнь за идеалы отдать? На слабо взял, в общем. Как приготовишку. С Маринкой мы тогда не познакомились ещё... Она бы отговорила. Да... Мы у террористов и встретились.
- Это в «Законе Тайги» было?
- Нет, - Альберт даже не удивился моей осведомлённости. - Сперва я в «Кровавых мстителях» состоял. Затем в «Инкарнации Робеспьера». Меня к цензорам дважды вызывали. Тогда-то меня Маринка и выручила. А в «Закон» я зря попёрся... Гиблое дело, с самого начала было ясно. И когда разогнали нас - тем более. Этот, который цензор, мне потом предложил...
- Борис?
- Ага. Тебя искали... Сказали, что ты на меня выйдешь. - Парень всхлипнул и забился: - Я же не виноват!! Не виноват!!! Я говорил им!.. Ну какой из меня, к чёрту, разведчик?
- Тихо, тихо! Успокойся. - Я сжал его плечи и легонько встряхнул: - Найдём, что сделать. Что у тебя выспрашивали?
Конечно же, карцер прослушивается. Конечно же, я не могу намекнуть, что беды его связаны со мной и исчезнут, когда я отправлюсь в Лонот. Хочет он или не хочет - теперь он следует моей дорогой. И я буду за него сражаться.
- Кто с тобой разговаривал?
- Этот... С бородой... высокий... НЕ ХОЧУ! Нехочу-нехочунехочунехочу! - вдруг завизжал он. - Не надо!!! Не трогайте меня!!!
Я надавал ему по щекам и засунул под душ. Истерика прекратилась, но ни слова больше я не услышал. Альберт скорчился в углу и скулил. Этот скулёж напомнил мне звуки, которые я слышал в офисе «Новых рунархов».
Оставалось ждать. Рано или поздно лионесцы захотят со мной говорить. Допросить, попытаться перевербовать. Лучше бы раньше - если меня привезут на Лионессе, бежать из мира мятежников будет на порядок сложнее. Хватит с меня Лангедока.
Вот только бы Витман не захотел моей кровью купить благосклонность рунархов. Если он просто передаст меня федави и ассасинам Тевайза - всё кончено. Пророчество Морского Ока я буду исполнять на рунархский лад.
Пить хочется.

* * *
Вспомнили обо мне через несколько стандарт-часов. Стена раскололась щелью, и в карцер вошли двое в мундирах внутренней охраны корабля. Оба в цветастых банданах, у обоих - татуировки на щеках. Вооружение - парализаторы и нитевики.
- Ты, ублюдский потрох, - рявкнул один из них мне. - На выход, скотомудилище!
Я поднялся. Альберт провожал меня затравленным взглядом. Губы его беззвучно шевелились. Ничего, парень, скоро увидимся. Тебя я отыскал, найду и остальных.
Я успокаивающе кивнул ему и вышел вместе с охранниками.
- Сволочь земельская, - ни к кому не обращаясь, сказал тот, что впереди. - Вот ведь, как бывает, друг Генрих. Мразь всякая дышит, ест, пердит. Трахается. Хотя ни хрена этого не заслуживает.
- Ты, Жак, правильно излагаешь, - хмыкнул тот, что сзади. - А пидоров мочить надо. - Я перепрыгнул через выставленный для подножки ботинок. - Эй, ублюдок засранный! - раздался возмущённый голос. - Ты зачем, уедлище, мне на ногу наступил?!
Охранник впереди словно ждал этого. Он развернулся и врезал мне в челюсть. Одновременно с этим задний ударил прикладом. Чёрта с два! Оба удара прошли мимо.
Драться как Джассер я не умею, но уворачиваться научился.
Носком ботинка я ткнул Генриха в голень. Несильно: так, чтобы кость треснула. Охранник рухнул на пол. Я повернулся ко второму, но опоздал.
- А ну ста-ять! - Жестяной голос наполнил коридор. - Жак, Сучий Генрих! Смиррна!
Жак вытянулся в струнку. Генрих выл, извиваясь на полу.
- Ах вы, зяблики прекраснодушные, - с ноткой изумления протянул небесный бас. - Пидоры сосулечные. Любви и ласки вам захотелось, гондонам сраным? Нежности? А-атставить, мать вашу! Ублюдки. Если кэп узнает - у всего экипажа сосать будете.
Лионесцы затихли.
- Вы что думаете? В бордель попали? А? Пленника вести нежно и деликатно. Беречь, как невредимка целку. Ясно излагаю?
- Так точно, гоф.
- Исполнять!
Раненого унесли. Его заменил коротышка с меланхолическим лицом поэта. Меня повели дальше. Пройдя несколько шагов, я с удивлением обнаружил, что левая нога почти не гнётся. Потом вспомнил почему. Кодлянка - она ведь реагирует не только на сигнал с пульта. Ещё на резкие амплитудные движения. После этого я успокоился окончательно.
- Сюда, пожалуйста, - один из охранников посторонился, пропуская меня. - Господин межведомственный цензор ждёт вас.
Господин межведомственный цензор. Хм... Не глава революционного комитета, не принц в изгнании. Вот она, истинная либертианская натура.
Привели меня, как оказалось, в кают-компанию. Алтарь маленьких божков, красный угол с портретами лионесских президентов, несколько пальм в кадках, диван, кресла. Столик с выведенной на крышку мембраной линии доставки. Аскетично и строго. Вполне в духе Лионессе.
- Здравствуй, Андрей. Присаживайся, - Борис радушно указал на кресла.
- День добрый, господин цензор. - Я уселся напротив. На мембране возникли два бокала с золотистым напитком.
- Угощайся. Вообще, чувствуй себя гостем.
Борис сделал нетерпеливый жест солдатам:
- Оставьте нас одних. - Когда те вышли, взял со столика бокал и отпил: - Как, голова не сильно болит?
- Благодарствую, почти прошло.
- Рад слышать. Ты пей, пей. После паралича надо больше пить. Извини, что сразу не предложил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102