В общем идти было нетрудно.
Но вдруг мы услышали какое-то тихое сопение и остановились, прислушиваясь... Сопение прекратилось, но тотчас же возобновилось опять. Звук отчетливо слышался в расстоянии одного шага слева. Зажженный электрический фонарь осветил густое сплетение лиан, трав и колючих кустов. Секунд через тридцать сопение стало тише, потом смолкло совсем. Но через несколько секунд раздалось опять. Все это было похоже на шипение газа, выходившего через правильные интервалы под слабым давлением из широкого отверстия.
Светя фонарем, я шарил клинком мачете в путанице растений, отыскивая трещину в почве. Может быть, это была прелюдия к пробуждению давным-давно погасшего шлакового конуса Шове? А может быть, газы соседней активной зоны расчистили себе путь сквозь этот потухший конус?
Вдруг меня осенила мысль... Я перестал шевелить ножом, потушил фонарь и посмотрел на Пайю.
– Пожалуй, похоже на животное,– сказал я шепотом.
– Да, леопард,– чуть слышно подтвердил Пайя.
Я опять посветил, но не увидел ничего, кроме переплетения веток и трав, откуда опять послышалось ворчливое сопение.
Не отрывая глаз от подозрительной чащи, мы стали как можно тише отступать, а потом бросились бежать со всех ног. Трудно сказать, кто был больше испуган – мы или леопард. В том, что это был действительно леопард, мы убедились утром, найдя на этом месте свежие следы лап большой кошки и останки пиршества с пучками шерсти ее последней жертвы. Леопард, наверное, как и мы, сильно струсил, получив прямо в морду яркий луч электрического света. К счастью, ветер дул в направлении от него к нам, и он не учуял нашего сильного запаха.
Продолжая бежать в темноте, мы оказались на конце длинного гребня, венчающего подковообразную Шове.
И здесь сквозь высокие деревья склона вдруг увидели сверкавший у наших ног источник отражавшегося на небе света, который мы и искали.
Начали быстро спускаться, переходя от дерева к дереву с протянутыми вперед руками. Спуск был недолгим. Лес внезапно кончился, и не больше чем в ста метрах перед нами показалась сказочная река.
Золотисто-желтый, местами ярко-красный поток как будто вспученного вещества колоссальной светящейся полосой в странном молчании прорезывал черный базальтовый фон. На его поверхности кружевом рисовались все время менявшие форму арабески тонкой пленки охлаждения.
Мы застыли в безмолвии, пораженные величавой красотой картины.
Наконец после долгого молчания Пайя тихо сказал: «Луалаба йя мото, Луалаба йя мото» (огненная Луалаба, огненная Луалаба).
Да, это верно. Скрытая сила, бесшумная стремительность – все это качества реки. Но только здесь река была огненной.
Я отвлекся от созерцания и попытался сделать несколько определений. Ширина потока должна была быть около 12 метров, а вытекал он как будто из туннеля. Блестящий золотой цвет вначале переходил в красивый оранжевый, затем в цвет киновари и, когда поток начинала затягивать прозрачная пленка, становился густопурпурным. Поток имел скорость 20 километров в час. Пленка темнела, расползалась, на ней появлялись круглые прорывы, растягивавшиеся при движении и станс вившиеся удлиненно-овальными, как тесто, растянутое почти до разрыва, с утонченными до предела концами. Скорость течения была настолько велика, что пленке не удавалось покрыть всю поверхность раскаленной лавы, и на ней чернели только рисунки растянутых или разорванных колец.
Длину потока я определил примерно в километр. За этим пределом краснота переходит в темный пурпур, а затем огненно-жидкая лава исчезает совсем под черной затвердевшей корой. Мне захотелось подойти поближе к необычайному лавопаду.
Ослепленный сильным светом и почти ничего не видя, я стал неуклюже взбираться вверх по шлаковым осыпям, спотыкаясь среди нагромождения глыб и хрупких плит. Но скоро начало подкрадываться чувство страха и, все нарастая, шептать на ухо, что этот лавовый хаос непроходим, что если я продавлю корку, то провалюсь в огненную жидкость. С сожалением поворачиваю назад и присоединяюсь к Пайе.
Долгие часы, не отрываясь, смотрели мы на огненную реку, текущую во мраке ночи.
Пылающие вечер и ночь
Над высокими колосистыми травами показалась голова в фетровой шляпе и слегка сутулые плечи; за ней виднелись еще две головы, черные, с балансировавшими на них тюками.
«Рано же должны были подняться эти посетители»,– подумал я, следя за приближением маленькой группы по тропинке, постепенно вытоптанной в траве нашими «поставщиками». От автомобильной дороги до лагеря было несколько часов ходьбы лесом.
Но долгий путь, по-видимому, нисколько не утомил шедшего впереди белого. Его легкая, уверенная походка уже издали выдавала старого и опытного ходока.
Вот тонкий силуэт в блузе цвета хаки и с полевой сумкой через плечо остановился передо мной. Приподняв старенькую шляпу с вежливостью, которая легко забывается в таком диком затерянном углу, вновь прибывший с улыбкой произнес мягким глуховатым голосом:
– Меня зовут Ришар. Жак Ришар.
– Здравствуйте. Как вы добрались?
– Благодарю вас, отлично. Мадам и месье Мюнк уверяли меня, что я не опоздал и смогу еще увидеть много интересного.
– О конечно! Если вы не очень устали, я вам покажу сейчас же.
Вот так я познакомился с вулканологом Ришаром.
Правда, основное его занятие не вулканология, а плантаторское дело, но с его широким, пытливым умом, с глубоким живым интересом к жизни Земли и ее тайнам, с его смелостью и решимостью он не мог всецело посвятить себя только одному сельскому хозяйству.
Свою карьеру Ришар начал на Яве – острове вулканов. Обосновавшись затем в Кении, он принялся за исследование одного за другим всех вулканических проявлений африканского континента. Плантатор давал средства к существованию вулканологу, но вулканолог забывал о плантаторе при первом же известии об извержении. Так же как магнит притягивает стальную иголку, так притянул его мой Китуро, оторвав от дойных коров и полей, засеянных пиретрумом.
Мы с Ришаром обошли весь вулкан и его окрестности, определяя природу лав, собирая образцы возгонов в отложениях фумарол, измеряя температуру, беря химические пробы газов, выделявшихся из трещин и отверстий, повсюду пронизывавших вулканическое поле.
С первого же взгляда худощавое, загорелое лицо Ришара мне стало очень симпатично. Нас объединяла общая страсть, и уже одного этого было достаточно, чтобы между нами возникло взаимное доверие и завязалась тесная дружба.
Первым делом мы посетили кратер. У меня уже выработалось обыкновение подниматься на конус ежедневно, чтобы посмотреть, что делается в воронке. Энтузиазм, проявленный этим флегматичным, чрезвычайно сдержанным человеком, в продолжение 20 лет занимавшимся изучением вулканов всего земного шара, дал мне понять, как необычно и важно для человека, близко знакомого с вулканами, видеть, что представляет собой кратер во время извержения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Но вдруг мы услышали какое-то тихое сопение и остановились, прислушиваясь... Сопение прекратилось, но тотчас же возобновилось опять. Звук отчетливо слышался в расстоянии одного шага слева. Зажженный электрический фонарь осветил густое сплетение лиан, трав и колючих кустов. Секунд через тридцать сопение стало тише, потом смолкло совсем. Но через несколько секунд раздалось опять. Все это было похоже на шипение газа, выходившего через правильные интервалы под слабым давлением из широкого отверстия.
Светя фонарем, я шарил клинком мачете в путанице растений, отыскивая трещину в почве. Может быть, это была прелюдия к пробуждению давным-давно погасшего шлакового конуса Шове? А может быть, газы соседней активной зоны расчистили себе путь сквозь этот потухший конус?
Вдруг меня осенила мысль... Я перестал шевелить ножом, потушил фонарь и посмотрел на Пайю.
– Пожалуй, похоже на животное,– сказал я шепотом.
– Да, леопард,– чуть слышно подтвердил Пайя.
Я опять посветил, но не увидел ничего, кроме переплетения веток и трав, откуда опять послышалось ворчливое сопение.
Не отрывая глаз от подозрительной чащи, мы стали как можно тише отступать, а потом бросились бежать со всех ног. Трудно сказать, кто был больше испуган – мы или леопард. В том, что это был действительно леопард, мы убедились утром, найдя на этом месте свежие следы лап большой кошки и останки пиршества с пучками шерсти ее последней жертвы. Леопард, наверное, как и мы, сильно струсил, получив прямо в морду яркий луч электрического света. К счастью, ветер дул в направлении от него к нам, и он не учуял нашего сильного запаха.
Продолжая бежать в темноте, мы оказались на конце длинного гребня, венчающего подковообразную Шове.
И здесь сквозь высокие деревья склона вдруг увидели сверкавший у наших ног источник отражавшегося на небе света, который мы и искали.
Начали быстро спускаться, переходя от дерева к дереву с протянутыми вперед руками. Спуск был недолгим. Лес внезапно кончился, и не больше чем в ста метрах перед нами показалась сказочная река.
Золотисто-желтый, местами ярко-красный поток как будто вспученного вещества колоссальной светящейся полосой в странном молчании прорезывал черный базальтовый фон. На его поверхности кружевом рисовались все время менявшие форму арабески тонкой пленки охлаждения.
Мы застыли в безмолвии, пораженные величавой красотой картины.
Наконец после долгого молчания Пайя тихо сказал: «Луалаба йя мото, Луалаба йя мото» (огненная Луалаба, огненная Луалаба).
Да, это верно. Скрытая сила, бесшумная стремительность – все это качества реки. Но только здесь река была огненной.
Я отвлекся от созерцания и попытался сделать несколько определений. Ширина потока должна была быть около 12 метров, а вытекал он как будто из туннеля. Блестящий золотой цвет вначале переходил в красивый оранжевый, затем в цвет киновари и, когда поток начинала затягивать прозрачная пленка, становился густопурпурным. Поток имел скорость 20 километров в час. Пленка темнела, расползалась, на ней появлялись круглые прорывы, растягивавшиеся при движении и станс вившиеся удлиненно-овальными, как тесто, растянутое почти до разрыва, с утонченными до предела концами. Скорость течения была настолько велика, что пленке не удавалось покрыть всю поверхность раскаленной лавы, и на ней чернели только рисунки растянутых или разорванных колец.
Длину потока я определил примерно в километр. За этим пределом краснота переходит в темный пурпур, а затем огненно-жидкая лава исчезает совсем под черной затвердевшей корой. Мне захотелось подойти поближе к необычайному лавопаду.
Ослепленный сильным светом и почти ничего не видя, я стал неуклюже взбираться вверх по шлаковым осыпям, спотыкаясь среди нагромождения глыб и хрупких плит. Но скоро начало подкрадываться чувство страха и, все нарастая, шептать на ухо, что этот лавовый хаос непроходим, что если я продавлю корку, то провалюсь в огненную жидкость. С сожалением поворачиваю назад и присоединяюсь к Пайе.
Долгие часы, не отрываясь, смотрели мы на огненную реку, текущую во мраке ночи.
Пылающие вечер и ночь
Над высокими колосистыми травами показалась голова в фетровой шляпе и слегка сутулые плечи; за ней виднелись еще две головы, черные, с балансировавшими на них тюками.
«Рано же должны были подняться эти посетители»,– подумал я, следя за приближением маленькой группы по тропинке, постепенно вытоптанной в траве нашими «поставщиками». От автомобильной дороги до лагеря было несколько часов ходьбы лесом.
Но долгий путь, по-видимому, нисколько не утомил шедшего впереди белого. Его легкая, уверенная походка уже издали выдавала старого и опытного ходока.
Вот тонкий силуэт в блузе цвета хаки и с полевой сумкой через плечо остановился передо мной. Приподняв старенькую шляпу с вежливостью, которая легко забывается в таком диком затерянном углу, вновь прибывший с улыбкой произнес мягким глуховатым голосом:
– Меня зовут Ришар. Жак Ришар.
– Здравствуйте. Как вы добрались?
– Благодарю вас, отлично. Мадам и месье Мюнк уверяли меня, что я не опоздал и смогу еще увидеть много интересного.
– О конечно! Если вы не очень устали, я вам покажу сейчас же.
Вот так я познакомился с вулканологом Ришаром.
Правда, основное его занятие не вулканология, а плантаторское дело, но с его широким, пытливым умом, с глубоким живым интересом к жизни Земли и ее тайнам, с его смелостью и решимостью он не мог всецело посвятить себя только одному сельскому хозяйству.
Свою карьеру Ришар начал на Яве – острове вулканов. Обосновавшись затем в Кении, он принялся за исследование одного за другим всех вулканических проявлений африканского континента. Плантатор давал средства к существованию вулканологу, но вулканолог забывал о плантаторе при первом же известии об извержении. Так же как магнит притягивает стальную иголку, так притянул его мой Китуро, оторвав от дойных коров и полей, засеянных пиретрумом.
Мы с Ришаром обошли весь вулкан и его окрестности, определяя природу лав, собирая образцы возгонов в отложениях фумарол, измеряя температуру, беря химические пробы газов, выделявшихся из трещин и отверстий, повсюду пронизывавших вулканическое поле.
С первого же взгляда худощавое, загорелое лицо Ришара мне стало очень симпатично. Нас объединяла общая страсть, и уже одного этого было достаточно, чтобы между нами возникло взаимное доверие и завязалась тесная дружба.
Первым делом мы посетили кратер. У меня уже выработалось обыкновение подниматься на конус ежедневно, чтобы посмотреть, что делается в воронке. Энтузиазм, проявленный этим флегматичным, чрезвычайно сдержанным человеком, в продолжение 20 лет занимавшимся изучением вулканов всего земного шара, дал мне понять, как необычно и важно для человека, близко знакомого с вулканами, видеть, что представляет собой кратер во время извержения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36