Он говорил, поглядывая на часы – ему надо было попасть на поезд, чтобы поспеть к обеду в Ист-Хорсли, – и, по его словам, получалось, что наши шансы не так уж плохи. Тут за колоннами мелькнул Дуглас Осбалдистон. Мой собеседник простился и ушел, а я остался перекинуться словом с Дугласом, надеясь, что это выйдет как бы между прочим. Он вышел на свет, и лицо его поразило меня. Казалось, он совершенно раздавлен.
Я не успел ни о чем спросить.
– Льюис, я в такой тревоге, я с ума схожу, – вырвалось у него.
Он сел рядом.
– Что случилось? – спросил я.
Он сказал одно только слово:
– Мэри.
Так звали его жену. Она, видимо, тяжко заболела. Словно плотина прорвалась – он стал описывать мне все признаки и симптомы, дотошно, чуть ли не с увлечением, как мог бы говорить сам больной о своей болезни.
Недели две назад, нет, поправился Дуглас, одержимый страстью к точности, ровно одиннадцать дней тому назад она пожаловалась, что у нее двоится в глазах. Держала сигарету в вытянутой руке – и увидела рядом вторую сигарету. Они расхохотались. Им было очень весело. Мэри никогда ничем не болела. Через неделю она пожаловалась, что у нее онемела левая рука. И тут они поглядели друг на друга со страхом.
– С тех самых пор, как мы поженились, мы всегда знали, когда кто-то из нас испуган.
Она пошла к врачу. Тот не мог сказать ей ничего утешительного. Ровно двое суток назад она поднялась со стула, а ноги не слушаются.
– Теперь она ходит, как паралитик! – воскликнул Дуглас.
Сегодня утром ее отвезли в больницу. И ему тоже не сказали ничего утешительного. Раньше чем через несколько дней они не смогут определить, в чем дело.
– Понятно, я обратился к самому лучшему невропатологу, – сказал Дуглас. – Я толковал с врачами чуть не весь день.
Хорошо хоть, что можно было пустить в ход все свое влияние, найти крупнейших специалистов, посылать за ними служебные машины. В этот день Дуглас отбросил привычную скромность.
– Вам, наверно, ясно, чего мы боимся? – спросил он, понизив голос.
– Нет.
Я обманул его ожидания. Я выслушал все подробности, но так ничего и не понял. Даже когда он назвал эту болезнь, меня ошеломило не столько название, как его лицо и голос.
– Рассеянный склероз, – сказал он и прибавил: – Вы, наверно, читали о болезни Барбеллиона.
И вдруг, непонятно почему, он воспрянул духом.
– Но может быть, это еще совсем не то, – сказал он бодро, словно именно он должен был меня обнадежить. – Они пока не знают. И еще некоторое время не будут знать. Не забудьте, тут возможны и другие диагнозы, более или менее безопасные.
Он повеселел, исполнился веры в будущее. Но его настроение могло в любую минуту перемениться. Мне но хотелось оставлять его в клубе, и я предложил отвезти его к нам – нас встретит Маргарет – или поехать к нему, в его опустевший дом.
Он дружески улыбнулся, лицо у него было уже не такое серое. Нет, нет, напрасно я о нем беспокоюсь. Он вполне в форме, сегодня с ним ничего не случится. Он переночует в клубе, перед сном почитает какую-нибудь хорошую книжку. Пора мне знать, что он не из тех, кто способен пить в одиночку.
Все, что он наговорил в этом приступе оптимизма, звучало до странности неискренне и не похоже на него, но когда я стал прощаться, он изо всех сил сжал мою руку.
В следующие несколько дней все толки о Роджере всюду – и у нас в министерстве – стали громче. Через неделю возобновятся заседания парламента. Роуз и прочие единодушно предсказывали, что дебаты по законопроекту развернутся еще до пасхи. Но когда речь заходила о том, насколько сильна позиция Роджера и каковы его намерения, они уже не были единодушны. Роуз, который все это время держался со мной очень отчужденно, только учтиво улыбался.
На четвертый день после моей встречи с Дугласом в клубе его секретарь утром позвонил моему. Не буду ли я так добр сейчас же прийти?
Едва я переступил порог, у меня не осталось никаких сомнений. Он стоял у окна. Кое-как поздоровался со мной и сказал:
– Вы ведь тоже о ней беспокоились, правда? – И почти выкрикнул: – Все очень плохо!
– Что же говорят врачи?
– Нет, это не совсем то, что они предполагали, – сказал Дуглас. – Это не рассеянный склероз. Но от этого немногим легче, – сказал он сдержанно, с горькой иронией. Ее недуг грозит последствиями столь же тяжкими, если не хуже. Это тоже заболевание центральной нервной системы, только более редкое. Никто не может в точности предсказать течение этой болезни. По всей вероятности, Мэри не проживет и пяти лет. И еще задолго до конца будет полностью парализована.
– Представляете, какой ужас знать это заранее? – В его лице и голосе прорвалась жгучая, нескрываемая боль. – Знать такое о женщине, которую любил страстно, всем существом. Которую все еще любишь страстно, всем существом.
Я молча слушал, проходили минуты, а Дуглас судорожно, отрывисто восклицал:
– Придется скоро сказать ей…
– Она отлично настроена. При этих заболеваниях, кажется, всегда так. Она ни о чем не догадывается.
– Придется ей сказать.
– Она всю жизнь была такая добрая. Ко всем добрая. Ну, за что это ей?
– Если бы я верил в бога, я бы сейчас восстал против него.
– Она такая чудесная…
– И умрет такой смертью…
Наконец он умолк, и я спросил, не могу ли чем-нибудь помочь.
– Никто ничем не поможет, – сказал он. И продолжал ровным голосом: – Простите, Льюис. Простите. Ей нужны друзья. У нее будет вдоволь досуга, чтобы видеться с друзьями. Она захочет видеть вас и Маргарет, конечно, захочет.
Помолчали. Потом он сказал:
– Ну, вот и все. – Он явно собирался с силами. Напряженным голосом он прибавил: – Теперь я хотел бы поговорить о делах. – И протянул мне копию законопроекта, лежавшую на бюваре. – Хочу знать ваше впечатление. Как его принимают?
– А как по-вашему?
– Я был занят другим. Так какое же ваше впечатление?
– Разве кто-нибудь ждал дружных всеобщих восторгов? – спросил я.
– Вы хотите сказать, что ничего такого не последовало?
– Есть и недовольные.
– Насколько я мог заметить, это еще очень мягко сказано, – отозвался Дуглас.
Страшное напряжение не отпускало его, но тут в нем проснулся искушенный политик. Его беспокоил не сам законопроект. Его беспокоило то истолкование, которое, как мы оба понимали, собирается дать ему Роджер и в соответствии с которым Роджер намерен действовать. Дугласу никогда не нравилась политика Роджера, для этого он по самой природе своей был слишком консервативен. До сих пор Роджеру в качестве министра удавалось гнуть свою линию только потому, что он действовал властно и решительно, а может быть, потому, что и Дуглас все-таки поддался обаянию его таланта. Но сейчас политика Роджера была Дугласу не по вкусу, и он не желал рисковать, поддерживая ее. Так же как раньше, он не желал, чтобы его имя было причастно к скандалу, вызванному тем памятным запросом в парламенте, так и сейчас не желал оказаться причастным к провалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Я не успел ни о чем спросить.
– Льюис, я в такой тревоге, я с ума схожу, – вырвалось у него.
Он сел рядом.
– Что случилось? – спросил я.
Он сказал одно только слово:
– Мэри.
Так звали его жену. Она, видимо, тяжко заболела. Словно плотина прорвалась – он стал описывать мне все признаки и симптомы, дотошно, чуть ли не с увлечением, как мог бы говорить сам больной о своей болезни.
Недели две назад, нет, поправился Дуглас, одержимый страстью к точности, ровно одиннадцать дней тому назад она пожаловалась, что у нее двоится в глазах. Держала сигарету в вытянутой руке – и увидела рядом вторую сигарету. Они расхохотались. Им было очень весело. Мэри никогда ничем не болела. Через неделю она пожаловалась, что у нее онемела левая рука. И тут они поглядели друг на друга со страхом.
– С тех самых пор, как мы поженились, мы всегда знали, когда кто-то из нас испуган.
Она пошла к врачу. Тот не мог сказать ей ничего утешительного. Ровно двое суток назад она поднялась со стула, а ноги не слушаются.
– Теперь она ходит, как паралитик! – воскликнул Дуглас.
Сегодня утром ее отвезли в больницу. И ему тоже не сказали ничего утешительного. Раньше чем через несколько дней они не смогут определить, в чем дело.
– Понятно, я обратился к самому лучшему невропатологу, – сказал Дуглас. – Я толковал с врачами чуть не весь день.
Хорошо хоть, что можно было пустить в ход все свое влияние, найти крупнейших специалистов, посылать за ними служебные машины. В этот день Дуглас отбросил привычную скромность.
– Вам, наверно, ясно, чего мы боимся? – спросил он, понизив голос.
– Нет.
Я обманул его ожидания. Я выслушал все подробности, но так ничего и не понял. Даже когда он назвал эту болезнь, меня ошеломило не столько название, как его лицо и голос.
– Рассеянный склероз, – сказал он и прибавил: – Вы, наверно, читали о болезни Барбеллиона.
И вдруг, непонятно почему, он воспрянул духом.
– Но может быть, это еще совсем не то, – сказал он бодро, словно именно он должен был меня обнадежить. – Они пока не знают. И еще некоторое время не будут знать. Не забудьте, тут возможны и другие диагнозы, более или менее безопасные.
Он повеселел, исполнился веры в будущее. Но его настроение могло в любую минуту перемениться. Мне но хотелось оставлять его в клубе, и я предложил отвезти его к нам – нас встретит Маргарет – или поехать к нему, в его опустевший дом.
Он дружески улыбнулся, лицо у него было уже не такое серое. Нет, нет, напрасно я о нем беспокоюсь. Он вполне в форме, сегодня с ним ничего не случится. Он переночует в клубе, перед сном почитает какую-нибудь хорошую книжку. Пора мне знать, что он не из тех, кто способен пить в одиночку.
Все, что он наговорил в этом приступе оптимизма, звучало до странности неискренне и не похоже на него, но когда я стал прощаться, он изо всех сил сжал мою руку.
В следующие несколько дней все толки о Роджере всюду – и у нас в министерстве – стали громче. Через неделю возобновятся заседания парламента. Роуз и прочие единодушно предсказывали, что дебаты по законопроекту развернутся еще до пасхи. Но когда речь заходила о том, насколько сильна позиция Роджера и каковы его намерения, они уже не были единодушны. Роуз, который все это время держался со мной очень отчужденно, только учтиво улыбался.
На четвертый день после моей встречи с Дугласом в клубе его секретарь утром позвонил моему. Не буду ли я так добр сейчас же прийти?
Едва я переступил порог, у меня не осталось никаких сомнений. Он стоял у окна. Кое-как поздоровался со мной и сказал:
– Вы ведь тоже о ней беспокоились, правда? – И почти выкрикнул: – Все очень плохо!
– Что же говорят врачи?
– Нет, это не совсем то, что они предполагали, – сказал Дуглас. – Это не рассеянный склероз. Но от этого немногим легче, – сказал он сдержанно, с горькой иронией. Ее недуг грозит последствиями столь же тяжкими, если не хуже. Это тоже заболевание центральной нервной системы, только более редкое. Никто не может в точности предсказать течение этой болезни. По всей вероятности, Мэри не проживет и пяти лет. И еще задолго до конца будет полностью парализована.
– Представляете, какой ужас знать это заранее? – В его лице и голосе прорвалась жгучая, нескрываемая боль. – Знать такое о женщине, которую любил страстно, всем существом. Которую все еще любишь страстно, всем существом.
Я молча слушал, проходили минуты, а Дуглас судорожно, отрывисто восклицал:
– Придется скоро сказать ей…
– Она отлично настроена. При этих заболеваниях, кажется, всегда так. Она ни о чем не догадывается.
– Придется ей сказать.
– Она всю жизнь была такая добрая. Ко всем добрая. Ну, за что это ей?
– Если бы я верил в бога, я бы сейчас восстал против него.
– Она такая чудесная…
– И умрет такой смертью…
Наконец он умолк, и я спросил, не могу ли чем-нибудь помочь.
– Никто ничем не поможет, – сказал он. И продолжал ровным голосом: – Простите, Льюис. Простите. Ей нужны друзья. У нее будет вдоволь досуга, чтобы видеться с друзьями. Она захочет видеть вас и Маргарет, конечно, захочет.
Помолчали. Потом он сказал:
– Ну, вот и все. – Он явно собирался с силами. Напряженным голосом он прибавил: – Теперь я хотел бы поговорить о делах. – И протянул мне копию законопроекта, лежавшую на бюваре. – Хочу знать ваше впечатление. Как его принимают?
– А как по-вашему?
– Я был занят другим. Так какое же ваше впечатление?
– Разве кто-нибудь ждал дружных всеобщих восторгов? – спросил я.
– Вы хотите сказать, что ничего такого не последовало?
– Есть и недовольные.
– Насколько я мог заметить, это еще очень мягко сказано, – отозвался Дуглас.
Страшное напряжение не отпускало его, но тут в нем проснулся искушенный политик. Его беспокоил не сам законопроект. Его беспокоило то истолкование, которое, как мы оба понимали, собирается дать ему Роджер и в соответствии с которым Роджер намерен действовать. Дугласу никогда не нравилась политика Роджера, для этого он по самой природе своей был слишком консервативен. До сих пор Роджеру в качестве министра удавалось гнуть свою линию только потому, что он действовал властно и решительно, а может быть, потому, что и Дуглас все-таки поддался обаянию его таланта. Но сейчас политика Роджера была Дугласу не по вкусу, и он не желал рисковать, поддерживая ее. Так же как раньше, он не желал, чтобы его имя было причастно к скандалу, вызванному тем памятным запросом в парламенте, так и сейчас не желал оказаться причастным к провалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107