– Мне хотелось бы как-нибудь побеседовать с вами о положении ведущих ученых в наших университетах.
– Всегда к вашим услугам, – сказал Роджер.
Сэр Лоуренс удовлетворенно кивнул. Ему нравилось общество министров: беседовать с министрами – это тоже не всякому дано. Если Фрэнсис был сыт по горло миром высокой политики, то Эстил был в этом отношении ненасытен.
Остальные согласились работать без лишних слов. Затем Роджер перешел к тому, ради чего, на его и на мой взгляд, было созвано это совещание. Мы заранее уговорились о том, что он сейчас собирался предложить. Позднее я должен был напоминать себе, что мы оба в равной мере приложили к этому руку.
– А теперь, когда мы сформировали комиссию, и притом на редкость удачную по своему составу, – впервые в этот день Роджер снизошел до лести, – я хотел бы знать, что вы скажете, если я предложу вам еще одного члена.
– Кого именно, господин министр? – спросил Эстил, заранее соглашаясь.
– Я спрашиваю вашего мнения, потому что с человеком, которого я имею в виду, вам будет не так-то просто. Я знаю, он на многое смотрит не так, как мы с вами. Может статься, что из-за него вам придется потратить немало времени понапрасну. Но я уверен, что игра стоит свеч.
Помолчав, он прибавил:
– Я говорю о Майкле Бродзинском.
Лица были бесстрастны – непроницаемые лица людей, привыкших заседать в высоких комиссиях. После короткого молчания заговорил Эстил:
– Мне кажется, я выражу общее-мнение, господин министр. У меня нет никаких возражений против сотрудничества с доктором Бродзинским. – Эстилу приятно было соглашаться с министром. И не из угодничества, не из корысти даже, просто Эстил считал, что министры всегда правы. – Безусловно, известные расхождения у нас будут. Но никто не станет отрицать, что это большой ученый. Он, несомненно, внесет свой вклад в работу комиссии.
Кто-то, кажется Пирсон, сказал вполголоса:
– «Если не можешь одолеть противника, примкни к нему». Только тут получается как раз наоборот.
Остальные ученые сказали, что сработаются с Бродзинским. Фрэнсис поглядывал на часы, давая понять, что спешит вернуться в Кембридж.
– Господин министр, я согласен с моими коллегами, – сказал он. – Я склонен думать, что будет гораздо опаснее, если он останется вне нашей комиссии.
– Я, собственно, не это имел в виду, – сказал Эстил.
– Но все же, вы находите, что это удачная мысль, Эстил? – спросил Роджер.
– А я не нахожу. По-моему, вы все неправы, – выпалил Уолтер Льюк, – по-моему, это чертовски неверный ход. Я так с самого начала подумал и остаюсь при своем мнении.
Все взгляды обратились на него.
– Я ведь вам говорил: так он будет у нас на глазах… – негромко сказал я.
– Послушайте, – сказал Уолтер, – вы ведь все привыкли принимать решения, сообразуясь с разумом, верно?
Никто не ответил.
– Вы все привыкли к тому, что всякого человека можно переубедить, верно?
Снова молчание.
– Я тоже, прости меня, господи. Что ж, бывает, что и удается. Согласен. Но неужели вы воображаете, что это возможно, когда решается вопрос такой важности?
Кто-то сказал, что ничего не попишешь – надо попробовать.
– Где уж мне тягаться с вами, мудрецами, – сказал Уолтер. – Только, по-моему, ничего путного из этого не выйдет.
Все возмущенно задвигались. Вспышка Уолтера вызвала у сидящих за столом одно и то же чувство. Тетлиф, Эстил – все хотели одного: чтобы он замолчал. Они отдавали должное его чутью в области техники, но отнюдь не в области психологии. Впрочем, он и сам не считал себя тонким психологом; хоть и видно было, что жизнь изрядно его потрепала, сам себе он подчас казался куда моложе, чем был на самом деле. Это мальчишество – нарочитое мальчишество, потому что он бравировал им, так же как и пренебрежительным отношением к «мудрецам», – обесценивало слова, которые могли бы прозвучать веско и внушительно.
Роджер холодно смотрел на него.
– Возьмете вы на себя ответственность за все вытекающие последствия, если я послушаю вас и не приглашу Бродзинского?
– Пожалуй, возьму, – сказал Уолтер.
– Можете не беспокоиться, – ответил Роджер. – Я отвергаю ваше возражение.
Спустя неделю Майкл Бродзинский впервые появился на заседании комиссии. Все уже были в сборе и ждали начала, когда вошел секретарь и сказал мне, что приехал Бродзинский. Я вышел ему навстречу и еще до того, как мы поздоровались, по радостно признательному выражению его лица понял, что ему уже известны некоторые подробности первого совещания: он знает, что своим приглашением отчасти обязан мне, – и проникся ко мне доверием. Я провел его в кабинет Роджера. Ученые еще не успели рассесться по местам; Бродзинский рядом с ними показался особенно рослым и могучим, куда крепче Уолтера, который тоже отличался незаурядной физической силой. И тут я снова убедился, что он точно знает все, что было сказано здесь в прошлый раз по его адресу.
– Добрый день, сэр Лоуренс, – приветствовал он Эстила с изысканной любезностью и сдержанной доверчивостью. По отношению к Фрэнсису любезность его была столь же изысканна, доверчивости же поубавилось. Когда же дело дошло до Уолтера, любезность перешла все границы – это была любезность врага.
Роджер приветливо поздоровался с ним и сказал какую-то избитую вежливую фразу – вроде того, что он очень счастлив заручиться помощью Бродзинского. И сразу же Бродзинский отвернулся от Уолтера и весь обратился в слух, словно это было невесть какое откровение. Он не отрывал от Роджера своих прекрасных, горящих глаз. Он смотрел на него так, словно перед ним был не просто единомышленник, а чуть ли не спаситель.
12. Пари на равных
Дважды в том месяце брат Кэро приглашал меня поужинать с ним. Приглашение это не слишком меня соблазняло, но на второй раз, когда жена моя уехала погостить к сестре, я согласился. Однако, очутившись в одном из офицерских клубов вдвоем с Сэммикинсом (имя это я с каждым разом находил все менее подходящим для столь громогласного, неуемного человека), я совсем приуныл.
Он угостил меня ужином, и, надо сказать, отменным. Потом мы перешли в читальню и, усевшись под писанными маслом портретами генералов – героев Крымской войны, усмирителей синайского восстания, грозных вояк, стоявших на страже мира и порядка империи в последние годы царствования королевы Виктории, – принялись за портвейн. Я удобно развалился в кресле. Сэммикинс сидел напротив – весь подавшись вперед, неугомонный, напористый. Он подбивал меня заключить с ним пари.
Возможно, он был азартен от природы. Еще в самом начале вечера он звал меня на скачки. Он, как и его сестра, держал скаковых лошадей, и, когда я чистосердечно признался, что лошади ничуть меня не вдохновляют и даже наводят скуку, он просто не поверил, решил, что я чего-то недоговариваю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Всегда к вашим услугам, – сказал Роджер.
Сэр Лоуренс удовлетворенно кивнул. Ему нравилось общество министров: беседовать с министрами – это тоже не всякому дано. Если Фрэнсис был сыт по горло миром высокой политики, то Эстил был в этом отношении ненасытен.
Остальные согласились работать без лишних слов. Затем Роджер перешел к тому, ради чего, на его и на мой взгляд, было созвано это совещание. Мы заранее уговорились о том, что он сейчас собирался предложить. Позднее я должен был напоминать себе, что мы оба в равной мере приложили к этому руку.
– А теперь, когда мы сформировали комиссию, и притом на редкость удачную по своему составу, – впервые в этот день Роджер снизошел до лести, – я хотел бы знать, что вы скажете, если я предложу вам еще одного члена.
– Кого именно, господин министр? – спросил Эстил, заранее соглашаясь.
– Я спрашиваю вашего мнения, потому что с человеком, которого я имею в виду, вам будет не так-то просто. Я знаю, он на многое смотрит не так, как мы с вами. Может статься, что из-за него вам придется потратить немало времени понапрасну. Но я уверен, что игра стоит свеч.
Помолчав, он прибавил:
– Я говорю о Майкле Бродзинском.
Лица были бесстрастны – непроницаемые лица людей, привыкших заседать в высоких комиссиях. После короткого молчания заговорил Эстил:
– Мне кажется, я выражу общее-мнение, господин министр. У меня нет никаких возражений против сотрудничества с доктором Бродзинским. – Эстилу приятно было соглашаться с министром. И не из угодничества, не из корысти даже, просто Эстил считал, что министры всегда правы. – Безусловно, известные расхождения у нас будут. Но никто не станет отрицать, что это большой ученый. Он, несомненно, внесет свой вклад в работу комиссии.
Кто-то, кажется Пирсон, сказал вполголоса:
– «Если не можешь одолеть противника, примкни к нему». Только тут получается как раз наоборот.
Остальные ученые сказали, что сработаются с Бродзинским. Фрэнсис поглядывал на часы, давая понять, что спешит вернуться в Кембридж.
– Господин министр, я согласен с моими коллегами, – сказал он. – Я склонен думать, что будет гораздо опаснее, если он останется вне нашей комиссии.
– Я, собственно, не это имел в виду, – сказал Эстил.
– Но все же, вы находите, что это удачная мысль, Эстил? – спросил Роджер.
– А я не нахожу. По-моему, вы все неправы, – выпалил Уолтер Льюк, – по-моему, это чертовски неверный ход. Я так с самого начала подумал и остаюсь при своем мнении.
Все взгляды обратились на него.
– Я ведь вам говорил: так он будет у нас на глазах… – негромко сказал я.
– Послушайте, – сказал Уолтер, – вы ведь все привыкли принимать решения, сообразуясь с разумом, верно?
Никто не ответил.
– Вы все привыкли к тому, что всякого человека можно переубедить, верно?
Снова молчание.
– Я тоже, прости меня, господи. Что ж, бывает, что и удается. Согласен. Но неужели вы воображаете, что это возможно, когда решается вопрос такой важности?
Кто-то сказал, что ничего не попишешь – надо попробовать.
– Где уж мне тягаться с вами, мудрецами, – сказал Уолтер. – Только, по-моему, ничего путного из этого не выйдет.
Все возмущенно задвигались. Вспышка Уолтера вызвала у сидящих за столом одно и то же чувство. Тетлиф, Эстил – все хотели одного: чтобы он замолчал. Они отдавали должное его чутью в области техники, но отнюдь не в области психологии. Впрочем, он и сам не считал себя тонким психологом; хоть и видно было, что жизнь изрядно его потрепала, сам себе он подчас казался куда моложе, чем был на самом деле. Это мальчишество – нарочитое мальчишество, потому что он бравировал им, так же как и пренебрежительным отношением к «мудрецам», – обесценивало слова, которые могли бы прозвучать веско и внушительно.
Роджер холодно смотрел на него.
– Возьмете вы на себя ответственность за все вытекающие последствия, если я послушаю вас и не приглашу Бродзинского?
– Пожалуй, возьму, – сказал Уолтер.
– Можете не беспокоиться, – ответил Роджер. – Я отвергаю ваше возражение.
Спустя неделю Майкл Бродзинский впервые появился на заседании комиссии. Все уже были в сборе и ждали начала, когда вошел секретарь и сказал мне, что приехал Бродзинский. Я вышел ему навстречу и еще до того, как мы поздоровались, по радостно признательному выражению его лица понял, что ему уже известны некоторые подробности первого совещания: он знает, что своим приглашением отчасти обязан мне, – и проникся ко мне доверием. Я провел его в кабинет Роджера. Ученые еще не успели рассесться по местам; Бродзинский рядом с ними показался особенно рослым и могучим, куда крепче Уолтера, который тоже отличался незаурядной физической силой. И тут я снова убедился, что он точно знает все, что было сказано здесь в прошлый раз по его адресу.
– Добрый день, сэр Лоуренс, – приветствовал он Эстила с изысканной любезностью и сдержанной доверчивостью. По отношению к Фрэнсису любезность его была столь же изысканна, доверчивости же поубавилось. Когда же дело дошло до Уолтера, любезность перешла все границы – это была любезность врага.
Роджер приветливо поздоровался с ним и сказал какую-то избитую вежливую фразу – вроде того, что он очень счастлив заручиться помощью Бродзинского. И сразу же Бродзинский отвернулся от Уолтера и весь обратился в слух, словно это было невесть какое откровение. Он не отрывал от Роджера своих прекрасных, горящих глаз. Он смотрел на него так, словно перед ним был не просто единомышленник, а чуть ли не спаситель.
12. Пари на равных
Дважды в том месяце брат Кэро приглашал меня поужинать с ним. Приглашение это не слишком меня соблазняло, но на второй раз, когда жена моя уехала погостить к сестре, я согласился. Однако, очутившись в одном из офицерских клубов вдвоем с Сэммикинсом (имя это я с каждым разом находил все менее подходящим для столь громогласного, неуемного человека), я совсем приуныл.
Он угостил меня ужином, и, надо сказать, отменным. Потом мы перешли в читальню и, усевшись под писанными маслом портретами генералов – героев Крымской войны, усмирителей синайского восстания, грозных вояк, стоявших на страже мира и порядка империи в последние годы царствования королевы Виктории, – принялись за портвейн. Я удобно развалился в кресле. Сэммикинс сидел напротив – весь подавшись вперед, неугомонный, напористый. Он подбивал меня заключить с ним пари.
Возможно, он был азартен от природы. Еще в самом начале вечера он звал меня на скачки. Он, как и его сестра, держал скаковых лошадей, и, когда я чистосердечно признался, что лошади ничуть меня не вдохновляют и даже наводят скуку, он просто не поверил, решил, что я чего-то недоговариваю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107