Что касается вашего вопроса, Льюис, то я не считаю, что мы слишком усложняем дело. Мы готовы отнестись к этому человеку со всей справедливостью, но в то же время не хотим подвергать неоправданному риску положение дел в нашем управлении. А сочетать оба эти стремления не так-то просто. Я склонен думать, что вы слегка, – не очень, но явно, – преувеличиваете умственные способности Пассанта, хотя и не отрицаю, что он обладает значительно более ясным умом, чем, например, Кук или даже большинство рядовых сотрудников нашего управления. Я, помнится, так приблизительно и говорил, когда впервые его увидел. С другой стороны, меня весьма смущает и то обстоятельство, что, оставляя его, мы идем на некоторый риск, от которого управление может потерять больше, чем приобрести. В конечном счете, оставив Пассанта, мы сохраним сотрудника, с одной стороны, значительно более способного, чем его коллеги, с другой – как совершенно уместно указали вы, Льюис, – значительно им уступающего. В то же время мы идем на определенный риск, разумеется, не очень серьезный и вряд ли реальный, но все-таки риск, которого нельзя не принимать в расчет, когда имеешь дело с человеком – я не хочу быть к нему несправедливым, но думаю, не ошибусь, если скажу, – обладающим сильным, своеобразным и, возможно, несколько неуравновешенным характером. И конечно, есть реальная вероятность, что в течение тринадцати лет, которые ему осталось прослужить до пенсии, такой человек не всегда будет вести себя безукоризненно. Не исключено, что и хлопот у нас прибавится. Может возникнуть какая-нибудь неприятность или недоразумение, что для нас было бы весьма нежелательно. По-моему, неразумно идти на такой риск ради сотрудника подобного ранга. Я определенно голосовал бы за Пассанта, если бы в нашей власти было назначить его на более высокий пост. Он из тех людей, что доставляют гораздо меньше хлопот в должности министра, чем в должности чуть выше рядового сотрудника административного аппарата.
– Да, – заметил Джонс, – к такому заключению вряд ли что-нибудь добавишь.
Пока оставалось сомнение, Осбалдистон был не менее осторожен в словах, чем Роуз. Теперь он отодвинул свой стул и заговорил подчеркнуто небрежно.
– Решено, – заявил он с таким видом, словно не намерен был больше терять время попусту. – Остается только пожалеть, что он не встретился нам молодым.
– Итак, с вашего разрешения, – сказал Роуз, – я доложу о нем комиссии именно в таком плане. Я пришлю вам черновик заключения. Я думаю указать, что с должностью столоначальника он справлялся вполне удовлетворительно, а в некоторых отношениях даже лучше, чем удовлетворительно; что он, нам представляется, по своим умственным способностям вполне соответствует требованиям, предъявляемым административному персоналу; но что, принимая во внимание его возраст и некоторые особенности характера, мы затрудняемся оставить его в постоянном штате управления.
– Быть может, лучше по-дружески посоветовать ему уйти самому, – сказал Джонс, искренне желая помочь Джорджу, – и не тратить время на апелляцию к комиссии. Все равно они ему откажут.
– Согласен, ответил Роуз.
Стараясь говорить спокойно и не повышать голоса, я принялся снова убеждать их, но Осбалдистон тут же перебил меня:
– Бесполезно говорить об одном и том же.
– Я тоже так думало, – отозвался Роуз.
И тогда я не выдержал. Я сказал, что они слишком любят людей посредственных, что общество, которое при назначении на государственные должности не идет на риск, обречено на гибель.
– Очень жаль, что нам не удалось убедить вас, Льюис.
Взгляд Роуза был холоден, но он вполне владел собой.
– Вы не отдаете себе отчета в собственных предубеждениях, – крикнул я.
– Думаю, дальнейшие разговоры бесполезны, пусть каждый останется при своем мнении. – Роуз вещал преувеличенно спокойно. – У вас больше опыта в подборе людей, чем у ваших коллег. Как вам известно, лично я часто руководствовался вашим мнением. Но вы же первый согласитесь, что непогрешимых людей не бывает. И мудрецы не застрахованы от заблуждений, как и все остальные, особенно когда вопрос касается их личных пристрастий.
Эта резкость, высказанная ледяным тоном, была первой и последней, которую он себе позволил. Затем, откинувшись на спинку кресла, он сказал сдержанно и ровно:
– На сегодня, я думаю, хватит. Большое-пребольшое спасибо вам всем за то, что вы не пожалели своего драгоценного времени. Спасибо, Джон. Спасибо, Дуглас. Большое спасибо, Льюис.
Позднее, у себя в кабинете, я смотрел на залитый солнцем Уайтхолл, а глаза мои застилала пелена гнева, тревоги, подавленности и горечи. Подобное состояние когда-то часто овладевало мною, я переживал его в самые тяжелые минуты. Но давно уже я не был так несчастлив.
Уйти от борьбы за власть было просто, сделал я это с легким сердцем и, как правило, не очень сожалел, когда видел, что власть захватывают осбалдистоны, которые стремятся к ней больше меня. Но в то утро, бессмысленно глядя на залитую солнцем улицу, я был несчастлив, потому что не обладал властью. Потому что тогда, и только тогда я мог бы помочь чем-нибудь Джорджу и таким, как он.
Люди, с которыми я вместе работал в министерстве, уверенные в своем нравственном превосходстве, позволявшие себе негодовать лишь там, где это было удобно и дозволено, – эти люди правили миром, эти люди в любом обществе находились наверху. Они были наделены добродетелями, которых не дано всем остальным. Я обязав был уважать этих людей, но в то утро я был против них.
45. Холодная гостиная
Уайтхолл был плотно окутан туманом; когда мое такси пробиралось по Бейкер-стрит, он стал немного рассеиваться, и можно было разглядеть огни в витринах магазинов. А к тому времени, как мы добрались до Риджент-парка, уже ясно видны были тротуары и сверкающие окна первых этажей. Я пытался подавить в себе трепет ожидания и был рад, что туман отгораживает меня от внешнего мира; я не чувствовал тряски такси, которое всегда ассоциировалось у меня со свойственными взрослому человеку бесконечными ожиданиями; мне было уютно, как в детстве, когда, за окном сереет зимний день.
Но каковы бы ни были мои ожидания, войдя в кабинет Дэвидсона, я удивился. Ибо Маргарет безмятежно улыбнулась мне, а Дэвидсон даже не поднял глаз: они были заняты какой-то игрой. На камине стоял чайник, чашки, тарелка со сдобными булочками, но чай в стакане возле Дэвидсона уже подернулся пленкой. Застыло и масло на булочках. Дэвидсон склонился над доской, лицо его, как всегда, поражало своей незаурядностью, несмотря на то, что он от напряжения открыл рот. Вначале я увидел только, что доска самодельная, похожая на шахматную, но не симметричная, и на ней было, по крайней мере по горизонтали, втрое больше клеток;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97