Она еще меньше ростом, чем казалось издали. Сбили с толку соблазнительные формы, а может, манера держать голову слегка закинутой назад.
– Сеньорита?
– Gracias, спасибо за билет.
– Не за что, сеньорита. Надеюсь, благодаря ему вы выиграете так же много, как я проиграл. Вы еще разбогатеете, предсказываю вам, будете muy rico.
Ей это понравилось. Она засмеялась, потупила глаза, снова подняла.
– Да. Muchas gracias.
– De nada
Перед тем как отойти, она еще раз рассмеялась, а я сел и начал ломать голову над тем, что означал этот смешок. Похоже, она хотела сказать что-то и не сказала, но ощущение было такое, что за этим должно следовать какое-то продолжение. Набравшись смелости, я огляделся и увидел, что он все еще стоит у дверей с несколько огорченным и растерянным видом. По тому, как он озирал присутствующих и особенно дам, я понял, что она успела ускользнуть и что он далеко от этого не в восторге.
Через минуту подошла моя официантка и положила на стол счет – 60 сентаво. Она обслуживала меня и раньше, эта маленькая миловидная mistiza лет под сорок с обручальным кольцом, которое норовила продемонстрировать при каждом удобном случае. Обручальные кольца в Мексике – модное новшество, однако они вовсе не означают, что свадьба состоялась. Она прижалась животом к краю стола, и я различил ее голос, хотя губы не двигались и смотрела она куда-то в сторону.
– Та дама, вы желаете ее direction, да? Знать, где она живет?
– А вы уверены, что знаете ее direction?
– Один paraquito сказал мне, только что.
– Ну раз так, тогда давайте.
Я положил на счет песо. Ее маленькие черные глазки сощурились в дружеской улыбке, однако с места она не сдвинулась. Я добавил еще песо. Она достала карандаш, перевернула меню и начала писать. Но не успела изобразить на бумаге и трех букв, как карандаш из ее рук вырвали. Он уже был тут, с красным от ярости лицом. Он весь кипел и все те вещи, которые хотел сказать мне, но не сумел, начал выплескивать на нее, а она в ответ огрызалась. Я не понял ни единого слова, но общий смысл был ясен. Он обвинял ее в том, что она передавала мне записку, она же твердила, что записывает для меня адрес отеля, который я попросил у нее, отеля, где живут американос. Надо сказать, в Мексике обожают дурить голову. Тут же нашлось пять-шесть свидетелей, которые клялись и божились, что слышали, как я спрашиваю у нее адрес отеля, и что именно его она мне и давала. Впрочем, провести его не удалось. Теперь он чувствовал себя в своей тарелке, говорил на своем языке. Послал их всех, и тут среди всего этого гама и шума из круга дам возникла она. На нее он излил последние капли злости, схватил со стола меню и швырнул ей в лицо, а затем вышел. Она и бровью не повела и даже не проводила его взглядом. Только улыбнулась мне с таким видом, словно это была не более чем милая шутка, а я встал:
– Сеньорита, позвольте проводить вас домой.
В зале гул, смешки, возгласы «Оlй!». Не думаю, что мужчина такая уж бесчувственная скотина, чтобы его не охватило хотя бы легкое волнение, когда женщина говорит «да». И пока она брала меня под руку, а потом мы шли к двери, в голове моей пронеслась тысяча мыслей. Среди них превалировала одна: только что я потратил свой последний песо и теперь оказался в Мехико-Сити без гроша в кармане, не зная, что делать и как жить дальше. И еще: что я не поблагодарил их за это дурацкое «olй», что вообще ненавижу мексиканцев и все их штучки-дрючки, которые так глупы и примитивны, что все видно насквозь и выгоды им с этого никакой. Какой-нибудь француз может запросто обдурить вас на три франка, и сделает это так элегантно, что вам даже обидно не будет, мексиканцы же все поголовно тупицы. Но худшее то, что в этом «olй» звучал оттенок насмешки, словно они все это время смеялись надо мной. И еще: куда мы направимся, выйдя из этой двери? Что можно сказать о девушке, заигрывающей с тореадором? Ну уж явно не то, что она только что вышла из монастыря. И все равно до последней секунды до меня не доходило, что она просто-напросто торгует собой. Надеялся, что, выйдя на улицу, мы повернем направо. Направо находился центр, и, если мы завернем туда, есть разные варианты. Налево же Гуантемольцин, там никаких отношений, кроме купи-продай, не существует.
Мы повернули налево.
Мы повернули налево, но шла она так чинно и так мило что-то стрекотала, что я снова начал надеяться. Все же не поймешь их, этих индейцев. Индеец может жить в хижине, слепленной из палок и грязи, а палки и грязь – это ведь палки и грязь, ничего более, верно? Но он вводит вас в хижину с таким видом, словно это дворец, и обволакивает изысканными манерами, и преисполнен большего чувства достоинства, чем целая дюжина каких-нибудь американских дантистов, владельцев чистеньких оштукатуренных бунгало стоимостью 10000 долларов каждый, дети которых учатся в частных школах, у которых имеются счета в банках, а перед домом – лужайка. А она все шла, держа меня под руку, ступая, словно какая-нибудь герцогиня. Немного пошутила над тем, что не попадает мне в ногу, пару раз подняла глаза, пару раз улыбнулась, а затем спросила, давно ли я в Мексике.
– Месяца три-четыре.
– О! И нравится?
– Очень. – Мне совсем не нравилось, но не хотелось уступать ей в вежливости. – Очень красиво.
– Да. – Как смешно она говорит это «да», протяжно и с придыханием, как все местные. – Много цветов.
– И птиц.
– И сеньорит.
– Ну, с ними я малознаком.
– Нет? Ни чуточки?
– Нет.
Какая-нибудь американская девица истерзала бы тут расспросами до полусмерти, но она заметила, что мне неприятна эта тема, улыбнулась, заговорила о Ксогимилко, о том, что именно там растут лучшие цветы. И спросила, был ли я там. Я сказал «нет», но, может, когда-нибудь она сводит меня туда? Тут она отвернулась и промолчала. Интересно почему? Наверное, я слишком поторопился. Сегодня – это сегодня, будет у нас еще время поговорить о Ксогимилко. Мы добрались до Гуантемольцина. Я надеялся, что мы пройдем этот район насквозь. Она завернула за угол. Не пройдя и двадцати ярдов, она остановилась возле какой-то развалюхи.
Не знаю, известно ли вам, как у них в Мексике обставлены эти дела. Домов как таковых нет, нет и непременной мадам, прихожей, электрического пианино, во всяком случае в этой части города. Лишь цепочка глинобитных одноэтажных хибар со стенами, выкрашенными голубой, розовой или зеленой краской, какая оказалась под рукой. Они стоят, тесно сбившись в ряд, и напоминают бараки. В каждой всего лишь одна комната и дверь с подобием полуоконца, что напоминает кабину для примерки шляп. Закон запрещает им держать дверь открытой, поэтому клиентов зазывают из окна, но, когда они уверены, что фараона поблизости нет, и из-за полураскрытой двери. Эта дверь была распахнута настежь, в проеме стояли три девушки, две совсем еще молоденькие, лет по четырнадцать, не больше, и еще одна – огромная и толстая, лет двадцати пяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Сеньорита?
– Gracias, спасибо за билет.
– Не за что, сеньорита. Надеюсь, благодаря ему вы выиграете так же много, как я проиграл. Вы еще разбогатеете, предсказываю вам, будете muy rico.
Ей это понравилось. Она засмеялась, потупила глаза, снова подняла.
– Да. Muchas gracias.
– De nada
Перед тем как отойти, она еще раз рассмеялась, а я сел и начал ломать голову над тем, что означал этот смешок. Похоже, она хотела сказать что-то и не сказала, но ощущение было такое, что за этим должно следовать какое-то продолжение. Набравшись смелости, я огляделся и увидел, что он все еще стоит у дверей с несколько огорченным и растерянным видом. По тому, как он озирал присутствующих и особенно дам, я понял, что она успела ускользнуть и что он далеко от этого не в восторге.
Через минуту подошла моя официантка и положила на стол счет – 60 сентаво. Она обслуживала меня и раньше, эта маленькая миловидная mistiza лет под сорок с обручальным кольцом, которое норовила продемонстрировать при каждом удобном случае. Обручальные кольца в Мексике – модное новшество, однако они вовсе не означают, что свадьба состоялась. Она прижалась животом к краю стола, и я различил ее голос, хотя губы не двигались и смотрела она куда-то в сторону.
– Та дама, вы желаете ее direction, да? Знать, где она живет?
– А вы уверены, что знаете ее direction?
– Один paraquito сказал мне, только что.
– Ну раз так, тогда давайте.
Я положил на счет песо. Ее маленькие черные глазки сощурились в дружеской улыбке, однако с места она не сдвинулась. Я добавил еще песо. Она достала карандаш, перевернула меню и начала писать. Но не успела изобразить на бумаге и трех букв, как карандаш из ее рук вырвали. Он уже был тут, с красным от ярости лицом. Он весь кипел и все те вещи, которые хотел сказать мне, но не сумел, начал выплескивать на нее, а она в ответ огрызалась. Я не понял ни единого слова, но общий смысл был ясен. Он обвинял ее в том, что она передавала мне записку, она же твердила, что записывает для меня адрес отеля, который я попросил у нее, отеля, где живут американос. Надо сказать, в Мексике обожают дурить голову. Тут же нашлось пять-шесть свидетелей, которые клялись и божились, что слышали, как я спрашиваю у нее адрес отеля, и что именно его она мне и давала. Впрочем, провести его не удалось. Теперь он чувствовал себя в своей тарелке, говорил на своем языке. Послал их всех, и тут среди всего этого гама и шума из круга дам возникла она. На нее он излил последние капли злости, схватил со стола меню и швырнул ей в лицо, а затем вышел. Она и бровью не повела и даже не проводила его взглядом. Только улыбнулась мне с таким видом, словно это была не более чем милая шутка, а я встал:
– Сеньорита, позвольте проводить вас домой.
В зале гул, смешки, возгласы «Оlй!». Не думаю, что мужчина такая уж бесчувственная скотина, чтобы его не охватило хотя бы легкое волнение, когда женщина говорит «да». И пока она брала меня под руку, а потом мы шли к двери, в голове моей пронеслась тысяча мыслей. Среди них превалировала одна: только что я потратил свой последний песо и теперь оказался в Мехико-Сити без гроша в кармане, не зная, что делать и как жить дальше. И еще: что я не поблагодарил их за это дурацкое «olй», что вообще ненавижу мексиканцев и все их штучки-дрючки, которые так глупы и примитивны, что все видно насквозь и выгоды им с этого никакой. Какой-нибудь француз может запросто обдурить вас на три франка, и сделает это так элегантно, что вам даже обидно не будет, мексиканцы же все поголовно тупицы. Но худшее то, что в этом «olй» звучал оттенок насмешки, словно они все это время смеялись надо мной. И еще: куда мы направимся, выйдя из этой двери? Что можно сказать о девушке, заигрывающей с тореадором? Ну уж явно не то, что она только что вышла из монастыря. И все равно до последней секунды до меня не доходило, что она просто-напросто торгует собой. Надеялся, что, выйдя на улицу, мы повернем направо. Направо находился центр, и, если мы завернем туда, есть разные варианты. Налево же Гуантемольцин, там никаких отношений, кроме купи-продай, не существует.
Мы повернули налево.
Мы повернули налево, но шла она так чинно и так мило что-то стрекотала, что я снова начал надеяться. Все же не поймешь их, этих индейцев. Индеец может жить в хижине, слепленной из палок и грязи, а палки и грязь – это ведь палки и грязь, ничего более, верно? Но он вводит вас в хижину с таким видом, словно это дворец, и обволакивает изысканными манерами, и преисполнен большего чувства достоинства, чем целая дюжина каких-нибудь американских дантистов, владельцев чистеньких оштукатуренных бунгало стоимостью 10000 долларов каждый, дети которых учатся в частных школах, у которых имеются счета в банках, а перед домом – лужайка. А она все шла, держа меня под руку, ступая, словно какая-нибудь герцогиня. Немного пошутила над тем, что не попадает мне в ногу, пару раз подняла глаза, пару раз улыбнулась, а затем спросила, давно ли я в Мексике.
– Месяца три-четыре.
– О! И нравится?
– Очень. – Мне совсем не нравилось, но не хотелось уступать ей в вежливости. – Очень красиво.
– Да. – Как смешно она говорит это «да», протяжно и с придыханием, как все местные. – Много цветов.
– И птиц.
– И сеньорит.
– Ну, с ними я малознаком.
– Нет? Ни чуточки?
– Нет.
Какая-нибудь американская девица истерзала бы тут расспросами до полусмерти, но она заметила, что мне неприятна эта тема, улыбнулась, заговорила о Ксогимилко, о том, что именно там растут лучшие цветы. И спросила, был ли я там. Я сказал «нет», но, может, когда-нибудь она сводит меня туда? Тут она отвернулась и промолчала. Интересно почему? Наверное, я слишком поторопился. Сегодня – это сегодня, будет у нас еще время поговорить о Ксогимилко. Мы добрались до Гуантемольцина. Я надеялся, что мы пройдем этот район насквозь. Она завернула за угол. Не пройдя и двадцати ярдов, она остановилась возле какой-то развалюхи.
Не знаю, известно ли вам, как у них в Мексике обставлены эти дела. Домов как таковых нет, нет и непременной мадам, прихожей, электрического пианино, во всяком случае в этой части города. Лишь цепочка глинобитных одноэтажных хибар со стенами, выкрашенными голубой, розовой или зеленой краской, какая оказалась под рукой. Они стоят, тесно сбившись в ряд, и напоминают бараки. В каждой всего лишь одна комната и дверь с подобием полуоконца, что напоминает кабину для примерки шляп. Закон запрещает им держать дверь открытой, поэтому клиентов зазывают из окна, но, когда они уверены, что фараона поблизости нет, и из-за полураскрытой двери. Эта дверь была распахнута настежь, в проеме стояли три девушки, две совсем еще молоденькие, лет по четырнадцать, не больше, и еще одна – огромная и толстая, лет двадцати пяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54