Майор разлил остатки водки и зашевелил бровями.
— Может, все же пидор? — осчастливил он пространство своим предположением.
Капитан предпочел молча кивнуть головой.
Ахметзянов ничего не предполагал, а просто понес свою рюмку через стол. Чокнулись, выпили, и менты стали собираться. Они не выражали желания оставить часть своих денежных средств за банкет и на вопрос патологоанатома: «Поделим на троих?» — молча проигнорировали татарина, равно как и счет на приличную сумму, и зашагали по старшинству к выходу.
— Ну, пидоры!!! — не выдержал Ахметзянов и отсчитал последние деньги за стол.
Менты молча развернулись на сто восемьдесят градусов и забили патологоанатома до полусмерти. Отведя душу, они вновь потянулись к выходу. При этом капитан хватанул со стола горсть купюр и сунул себе в карман:
— Штраф утренний.
С окровавленной физиономией Ахметзянов приподнялся и потянул руку.
— Ты че, зверь, тянешься! — рыкнул капитан и ударил избитого ногой под ребра.
На этом гибэдэдэшники обрели окончательное успокоение и вышли прочь.
Далее образовался скандал в ресторане. Денег расплатиться за стол решительно не хватало. Голосил, жеманно заламывая руки, метрдотель, и Ахметзянову хотелось кричать на всю Москву: «Вот он, пидор!»
С трудом договорились, что счет будет числиться за номером, а метрдотель предупредил:
— Будете, мужчины, себя нехорошо вести, вам паспорт не отдадут!
— Я импресарио Большого театра, — представился Ахметзянов, пуская губами кровавые пузыри. — Хотите контрамарку на балет?
Мэтр оживился.
— На какой?
— На «Спартак».
— Фу-у, его же нет в репертуаре!
— Восстанавливаем, с господином А. в заглавной партии.
— Интересно.
— Ждите, — помахал ручкой патологоанатом. — Я дам вам знать!
Импресарио дополз до номера и, не обнаружив в нем молодого человека, завалился на кровать, вскрикнул от боли и тревожно заснул.
Ему снились пески Афгана и детишки с самодельными гранатами, набитыми рублеными гвоздями. Во сне перед ним стоял мучительный вопрос — валить детей из «Калашникова» или погибнуть разорванным в клочья. Сон ответа не давал, и оттого Ахметзянов скулил в наваждении предсмертного ужаса…
Пока патологоанатом рыдал в кошмарном сне, студент Михайлов быстро шел навстречу мокрому снегу. Через пятнадцать минут ходьбы волосы его оказались совершенно мокры и, распрямившись, почти достигали плеч.
На большом проспекте молодой человек поднял руку и держал ее так, пока не остановилась машина.
— Куда? — спросил маленький человечек в очках излишне грозно.
— В центр.
— Садитесь.
Они поехали, автомобиль то и дело заносило в снежной каше, но человечек с заносом справлялся, проворно перебирая ножками в ботинках на толстой платформе. Они ехали около двадцати минут, не сказав друг другу не единого слова. Водитель думал, что пассажир странный, но чем он странный, не понимал: то ли волосами, то ли взглядом отрешенным…
А кто сейчас не странен, думал человечек, я ли не странен?.. Пожалуй, что я и не странен, решил он для себя неожиданно…
Дома нестранного человека никто не ждал. На свете не было существа, которое бы его любило и которое бы любил он. Он не спал с женщиной более десяти лет и уже забыл о теле ниже брючного ремня. К ночным поллюциям он относился как к практическому неудобству. Стиральная машина отсутствовала, а сновидения забывались начисто, если они вообще были в наличии. Питался человечек в очках исключительно полуфабрикатами и никогда не смотрел в ночное небо, только в утреннее, чтобы определить погоду.
Он знал, что некрасив, как и большинство людей на земле.
Он работал только на себя и на свой автомобиль.
Да, он был обыкновенным!..
По ходу движения студент Михайлов слегка прищурил глаза от здания, которое сверкало и светило во все стороны. Прожектора, зеркальные шары, сотни метров неона…
— Что это?
— А-а, — отмахнулся человечек. — Дом, где разбиваются сердца!
— Остановите, — попросил студент Михайлов.
— Сердца разбиваются здесь за пятьсот долларов!
— Остановите.
Человечек уперся толстой платформой в педаль тормоза и в неоновом свете посмотрел в глаза пассажира. Они были цвета надписи «С днем рождения, сынок!». Надпись та была на праздничном торте, а торт съели тридцать лет назад. Тогда мама сказала ему: «Хочу, чтобы небо над тобой, сынок, было всегда такого цвета, как эта надпись». А крем был небесно-голубым… А потом мамы не стало, папы не было никогда, как у большинства, а небо всегда голубое только в Калифорнии.
Человечек хотел было объявить цену, но в благодарность за воспоминание о торте, о вкусе небесного крема сказал:
— Платить мне не надо.
Пассажир ничего не ответил, лишь еще немного посмотрел своими лазурными глазами, и у человечка создалось впечатление, что мокроволосому все известно про его маму…
Студент Михайлов покинул авто и услышал визг колес стремительно отъезжающих «жигулей». У дверей его остановили:
— Вход платный.
Молодой человек хотел было ответить, что средствами не располагает, но вдруг услышал голос:
— Господин Михайлов! Господин Михайлов!!!
Он обернулся.
К нему откуда-то сбоку спешил, задыхаясь, сегодняшний знакомец из балетных, а именно Альберт Карлович. Полы длинного тяжелого пальто слегка волочились за ним по мрамору, шелковый шарф развевался летучим змеем, редкие волосы были похожи на вольфрамовые нити из лампочек.
— Господин Михайлов!
Толстяк подбежал к молодому человеку:
— Рад видеть вас… — Запустил руку в карман, выудил купюры и сунул их девице в бюстгальтере цвета циркового бордо. — Вот деньги, Дашка, вот!.. — Подтолкнул студента в спину: — Пойдемте, коллега! Иначе все хорошие места займут!
— Я не Дашка! — бросила вдогонку девица, впрочем, беззлобно и жеманно.
— Я — Сесиль!
— Сценический псевдоним, — прокомментировал Карлович, сдавая пальтище в гардероб. — Они здесь все Клеопатры и Офелии, пилятушки, милые мои!.. Пальто шаляпинское, у театра выкупил! Все равно таких плеч и задища, как у меня, не сыскать! Вот только не бас у меня, а тенор!..
В полутемном коридоре Карлович взял молодого человека под руку и повел в еще более темное пространство, где метался луч света.
— Лидочка от вас в восторге! — прошептал толстяк. — Ну, да вы сами об этом знаете!..
А в мечущемся луче света так же металась прекрасная девица. Впрочем, металась она в ограниченном пространстве, то есть на маленькой сценке, из которой до самого потолка рос металлический шест. Что только не выделывала девица с этим шестом! Она взлетала по нему стремительно, затем, ухватившись за металл только ногами, медленно скользила в преисподнюю. При этом она как бы ненароком роняла верхнюю деталь туалета, обнажая на редкость соблазнительные плоды своего девичества…
В зале оказалось достаточно свободных столиков, окруженных диванами «а-ля плюш», и Карлович потянул нового знакомца за столик возле самой сцены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71