На круглом экране появлялись, сменяя друг друга, зеленоватые синусоидальные кривые, зубчатые и сглаженные волны, но всё это ровно ничего не говорило Ван Эппу. Он не понимал ни смысла, ни логики, ни причин происходящего, которое было таким завидно простым и ясным для этого юноши. Как ни старался Ван Эпп, он видел только провода, только детали из керамики, металлические пластинки и мотки проволоки толщиною в палец, а перед глазами Дэви возникала целая вселенная, подчинявшаяся законам, которые устанавливал он сам. В её темном пространстве вереница комет летала по прямой, потом послушно завихрялась по восходящей спирали и наконец зигзагом взмывала вверх, падала, взвивалась ещё выше и снова падала, по мере того как серебристые усилительные лампы увеличивали скорость их движения. Ван Эпп, часами простаивавший возле Дэви, приходил в бешенство от собственной тупости и неспособности хоть что-нибудь понять.
Время от времени его охватывала такая ненависть к Дэви, что он весь дрожал, еле сдерживая беспомощные слезы. В эти минуты он прижимал к лицу ладони, будто протирая глаза, на самом же деле с трудом подавлял рвущийся из груди крик: «Поучи меня! Сделай опять таким, каким я был!»
Но надеяться он мог лишь на самого себя, и где-то в темной бездне его отчаяния не угасла искорка решимости: он будет учиться по ночам.
Как ни радовался Дэви возвращению к работе, его радость была похожа ка серебристую утреннюю дымку, которой суждено растаять и исчезнуть в горячем свете наступающего дня, – она висит в воздухе, переливаясь веселым мерцающим блеском, а за ней, ожидая, пока она рассеется, ожидая своего вторжения в жизнь, притаился суровый ландшафт действительности.
Через две-три недели блаженство; которое испытывал Дэви от того, что снова работает в лаборатории, омрачилось назойливым ощущением какого-то неблагополучия – дело подвигалось медленно, хотя, отрываясь от своей бесконечной работы; он неизменно убеждался, что все трудятся на совесть.
Синими и ветреными осенними вечерами он неохотно уходил из лаборатории и садился в машину с таким чувством, будто нарушил какое-то обещание. Сколько он ни уговаривал себя, что причиной того просто его неуемное нетерпение, ему не становилось легче, и успокаивающее сознание, что он наконец-то докопался до трудной, но настоящей истины, не приходило. Дело было в чём-то совсем другом.
Однажды вечером, когда рабочие уже разошлись, он так долго задержался в лаборатории, что Кен, ждавший его в машине, не вытерпел и пришел за ним, Дэви стоял у рабочего стола, сдвинув шляпу на затылок, и задумчиво глядел на прибор.
– Пошли, – сказал Кен. – Оторвись же, наконец!
Дэви кивнул, но меньше всего на свете ему хотелось сейчас уходить из лаборатории. Куда бы он ни взглянул, всюду были недоделки: перегородки возведены только наполовину, водопроводные трубы ещё без кранов, газовая проводка не закончена, схемы не собраны до конца. Он был поражен тем, сколько ещё предстояло сделать, прежде чем они смогут приступить к демонстрации, которая – в лучшем случае – будет означать начало их работы. Дэви понял, что его заставляет уходить отсюда лишь одно: он чувствовал себя виноватым перед Вики. Дни её были ничем не заполнены. Нельзя же требовать, чтобы она и вечера проводила в одиночестве. Дэви вздохнул и вышел вслед за братом с таким чувством, будто он связан по рукам и ногам.
До переезда в Чикаго они с Кеном почти каждый вечер засиживались в мастерской допоздна, а Вики приходила после работы и выискивала себе какое-нибудь дело, стараясь быть хоть чем-то полезной. Сейчас те времена казались яркими и счастливыми; они даже не замечали тогда, что работают, – просто все трое были поглощены одной общей страстью и вечерами делали вместе то, что было для каждого из них самым важным. Впереди простиралась жизнь, сулившая блестящее будущее, и работа вела их прямо к этим далям. И Дэви сейчас остро не хватало чувства разделенной радости при каждой удаче, не хватало прежней тесной близости. Вскоре он убедился, что и Вики тоже тоскует по прошлым дням.
Как-то вечером, когда они обедали вдвоем в итальянском ресторанчике неподалеку от отеля, она сказала:
– Дэви, неужели я никак не могу вам помочь?
– Сейчас – нет, – медленно ответил он; этот вопрос вызвал в нем смятение.
– Дай мне хоть какое-нибудь дело, – взмолилась Вики. – Всё равно какое. Мне необходимо что-то делать. Я привыкла работать. От этих дам в отеле я скоро сойду с ума. – Она грустно засмеялась. – Когда-то мне казалось, что жить в отеле страшно романтично, но, Дэви, это такая бессмысленная жизнь – как в клетке. Ради бога, не заставляй меня водиться с несчастными разведенными дамочками и престарелыми вдовами, которые весь день бегают по коридорам друг к другу в гости, словно это не отель, а пансион для девиц. Им не о чём думать, некуда и не с кем идти. Каждый месяц они получают чеки, но откуда и от кого – они сами толком не знают. Жизнь у них на редкость пустая: они по целым дням чирикают, суетятся, шумят, а зачем – неизвестно; а я слушаю их и спрашиваю себя: боже мой, неужели я стремилась к такой вот жизни?
Дэви понимал, как велика её неудовлетворенность, но не мог пересилить себя и предложить то, что было ей так нужно. Сознавая тяжесть своей вины, он не решался взглянуть ей в глаза.
– Может, попозже, – уступил он. – После того, как мы проведем демонстрацию. Тогда, конечно, у нас будет контора. А сейчас, честно говоря, ты будешь нам только мешать. Для тебя там не найдется никакого дела.
– Понимаешь, я чувствую себя такой лишней, – продолжала Вики, и на этот раз он пристально взглянул на неё: именно такими словами он мог бы описать свои ощущения в тех случаях, когда её вниманием завладевал Кен и оба, весело смеясь, уносились куда-то в облака, а он оставался на земле, один, и грустно глядел в эту недоступную для него высь. – А хуже всего то, что я знаю – ты прибегаешь вечерами домой, только чтобы не бросать меня одну; на самом же деле ты бы куда охотнее остался в лаборатории.
– Кто тебе сказал? – воскликнул Дэви с неискренним возмущением.
– Так я думаю, – спокойно ответила Вики, ковыряя вилкой еду. – Так я думаю, потому что знаю тебя. Другие всю неделю тянут лямку только для того, чтобы заработать деньги и в свободные часы заниматься тем, к чему их влечет. Тебе же невероятно повезло: ты можешь отдавать своему любимому делу почти всё время. Для тебя нерабочие часы – не отдых, а досадная помеха. И не притворяйся, будто ты такой как все. Да я и не хочу, чтобы ты был таким, как все. – Вики опять вздохнула. – Но как было бы хорошо, если бы Кен включил в свои строительные планы славную трехкомнатную квартирку для нас! Прямо там, при лаборатории, как когда-то было в Уикершеме, только немного получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Время от времени его охватывала такая ненависть к Дэви, что он весь дрожал, еле сдерживая беспомощные слезы. В эти минуты он прижимал к лицу ладони, будто протирая глаза, на самом же деле с трудом подавлял рвущийся из груди крик: «Поучи меня! Сделай опять таким, каким я был!»
Но надеяться он мог лишь на самого себя, и где-то в темной бездне его отчаяния не угасла искорка решимости: он будет учиться по ночам.
Как ни радовался Дэви возвращению к работе, его радость была похожа ка серебристую утреннюю дымку, которой суждено растаять и исчезнуть в горячем свете наступающего дня, – она висит в воздухе, переливаясь веселым мерцающим блеском, а за ней, ожидая, пока она рассеется, ожидая своего вторжения в жизнь, притаился суровый ландшафт действительности.
Через две-три недели блаженство; которое испытывал Дэви от того, что снова работает в лаборатории, омрачилось назойливым ощущением какого-то неблагополучия – дело подвигалось медленно, хотя, отрываясь от своей бесконечной работы; он неизменно убеждался, что все трудятся на совесть.
Синими и ветреными осенними вечерами он неохотно уходил из лаборатории и садился в машину с таким чувством, будто нарушил какое-то обещание. Сколько он ни уговаривал себя, что причиной того просто его неуемное нетерпение, ему не становилось легче, и успокаивающее сознание, что он наконец-то докопался до трудной, но настоящей истины, не приходило. Дело было в чём-то совсем другом.
Однажды вечером, когда рабочие уже разошлись, он так долго задержался в лаборатории, что Кен, ждавший его в машине, не вытерпел и пришел за ним, Дэви стоял у рабочего стола, сдвинув шляпу на затылок, и задумчиво глядел на прибор.
– Пошли, – сказал Кен. – Оторвись же, наконец!
Дэви кивнул, но меньше всего на свете ему хотелось сейчас уходить из лаборатории. Куда бы он ни взглянул, всюду были недоделки: перегородки возведены только наполовину, водопроводные трубы ещё без кранов, газовая проводка не закончена, схемы не собраны до конца. Он был поражен тем, сколько ещё предстояло сделать, прежде чем они смогут приступить к демонстрации, которая – в лучшем случае – будет означать начало их работы. Дэви понял, что его заставляет уходить отсюда лишь одно: он чувствовал себя виноватым перед Вики. Дни её были ничем не заполнены. Нельзя же требовать, чтобы она и вечера проводила в одиночестве. Дэви вздохнул и вышел вслед за братом с таким чувством, будто он связан по рукам и ногам.
До переезда в Чикаго они с Кеном почти каждый вечер засиживались в мастерской допоздна, а Вики приходила после работы и выискивала себе какое-нибудь дело, стараясь быть хоть чем-то полезной. Сейчас те времена казались яркими и счастливыми; они даже не замечали тогда, что работают, – просто все трое были поглощены одной общей страстью и вечерами делали вместе то, что было для каждого из них самым важным. Впереди простиралась жизнь, сулившая блестящее будущее, и работа вела их прямо к этим далям. И Дэви сейчас остро не хватало чувства разделенной радости при каждой удаче, не хватало прежней тесной близости. Вскоре он убедился, что и Вики тоже тоскует по прошлым дням.
Как-то вечером, когда они обедали вдвоем в итальянском ресторанчике неподалеку от отеля, она сказала:
– Дэви, неужели я никак не могу вам помочь?
– Сейчас – нет, – медленно ответил он; этот вопрос вызвал в нем смятение.
– Дай мне хоть какое-нибудь дело, – взмолилась Вики. – Всё равно какое. Мне необходимо что-то делать. Я привыкла работать. От этих дам в отеле я скоро сойду с ума. – Она грустно засмеялась. – Когда-то мне казалось, что жить в отеле страшно романтично, но, Дэви, это такая бессмысленная жизнь – как в клетке. Ради бога, не заставляй меня водиться с несчастными разведенными дамочками и престарелыми вдовами, которые весь день бегают по коридорам друг к другу в гости, словно это не отель, а пансион для девиц. Им не о чём думать, некуда и не с кем идти. Каждый месяц они получают чеки, но откуда и от кого – они сами толком не знают. Жизнь у них на редкость пустая: они по целым дням чирикают, суетятся, шумят, а зачем – неизвестно; а я слушаю их и спрашиваю себя: боже мой, неужели я стремилась к такой вот жизни?
Дэви понимал, как велика её неудовлетворенность, но не мог пересилить себя и предложить то, что было ей так нужно. Сознавая тяжесть своей вины, он не решался взглянуть ей в глаза.
– Может, попозже, – уступил он. – После того, как мы проведем демонстрацию. Тогда, конечно, у нас будет контора. А сейчас, честно говоря, ты будешь нам только мешать. Для тебя там не найдется никакого дела.
– Понимаешь, я чувствую себя такой лишней, – продолжала Вики, и на этот раз он пристально взглянул на неё: именно такими словами он мог бы описать свои ощущения в тех случаях, когда её вниманием завладевал Кен и оба, весело смеясь, уносились куда-то в облака, а он оставался на земле, один, и грустно глядел в эту недоступную для него высь. – А хуже всего то, что я знаю – ты прибегаешь вечерами домой, только чтобы не бросать меня одну; на самом же деле ты бы куда охотнее остался в лаборатории.
– Кто тебе сказал? – воскликнул Дэви с неискренним возмущением.
– Так я думаю, – спокойно ответила Вики, ковыряя вилкой еду. – Так я думаю, потому что знаю тебя. Другие всю неделю тянут лямку только для того, чтобы заработать деньги и в свободные часы заниматься тем, к чему их влечет. Тебе же невероятно повезло: ты можешь отдавать своему любимому делу почти всё время. Для тебя нерабочие часы – не отдых, а досадная помеха. И не притворяйся, будто ты такой как все. Да я и не хочу, чтобы ты был таким, как все. – Вики опять вздохнула. – Но как было бы хорошо, если бы Кен включил в свои строительные планы славную трехкомнатную квартирку для нас! Прямо там, при лаборатории, как когда-то было в Уикершеме, только немного получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178