Но Бланш… – Графиня подняла голову и посмотрела через стол на дочь. – – Мы и оглянуться не успеем, как у нас тут будет полно туристов. За воротами – магазинчик, где будут продаваться стеклянные копии замка и церкви, в сторожке у Жюли – мороженое. Все это мы имели бы давным-давно, если бы не помешала война.
И она снова принялась за еду. Поль, кинув на меня взгляд, быстро произнес:
– Значит, вы одобряете? И тот наш план, и другой?
– Одобряю? – повторила графиня. – Почему бы мне его не одобрить? И то, и другое вполне мне подходит. Что, ради всего святого, будет делать здесь, в замке, Бланш, если я решу спускаться вниз каждый день? – Она размяла в пальцах кусочек хлеба. – Да и Рене тоже, если уж о том зашла речь. – Графиня посмотрела на невестку. – Стоит женщинам остаться без дела, они попадают в беду. Ударяются в религию или заводят любовника.
Значит, никаких протестов. Мари-Ноэль была права. Все получили то, что хотели. На всех лицах было облегчение. И, глядя на них, я внезапно представил себе, как все это будет: вот Поль и Рене выезжают из замка на новой, набитой багажом машине, которую я им куплю, вот они в Париже, и, хотя сперва им не по себе – они чувствуют себя провинциалами, постепенно это сглаживается, благодаря свободе; а вот Бланш в доме управляющего – она разбирает мебель, пересматривает книги, возможно, наталкивается на какой-нибудь старый проект или рисунок и тоже обретает свободу, освобождаясь от душевной горечи.
Но пока все это проходило перед моим мысленным взором, я заметил, что Мари-Ноэль, не отрываясь, глядит на меня.
– Ну, – спросил я, – что ты хочешь сказать?
– Понимаешь, – начала она, – ты составил планы для всех. А для себя?
Что ты собираешься делать, когда все уедут отсюда?
Ее вопрос привлек общее внимание. Все с любопытством смотрели на меня.
Даже Бланш, подняв на мгновение голову, взглянула мне в лицо, затем снова опустила глаза.
– Я останусь здесь, – сказал я. – В замке, в Сен-Жиле. У меня нет намерения уезжать отсюда. Я останусь здесь навсегда.
И, произнося эти слова, я уже знал, что я должен сделать. Я вспомнил про револьвер, который видел в ящике секретера в библиотеке. В субботу я сжег себе руку, чтобы избавиться от унижения, из страха, что с меня сорвут маску, увидев, как я стреляю. Сейчас другое дело. Свидетелей не будет. Надо быть последним дураком, чтобы промахнуться, стреляя в упор. Я не стану испытывать ни угрызений совести, ни сожалений. Он встретит тот прием, которого заслужил. Даже выбранное им место встречи – дом управляющего – мне поможет. Это только справедливо. Единственное, чего мне не хотелось, это сжигать свою машину. Хотя, раз он забрал ее, я больше не чувствовал ее своей. Она осталась в прошлом, которое я давно забыл. План, родившийся в одно мгновение, приобретал четкие контуры и ясность. Я тоже пройду к дому управляющего через лес и влезу в окно со стороны сада, как делал уже дважды.
Никто этого не заметит. Я глядел прямо перед собой и видел темные деревья и мокрую землю, но вот я поднял глаза: все по-прежнему смотрели на меня с удивлением и странной неловкостью. Моя последняя фраза прозвучала, вероятно, слишком горячо, слишком взволнованно. Мари-Ноэль, единственная из всех, кто не ощущал замешательства, воскликнула:
– Когда все молчат и вдруг наступает тишина, это значит, по комнате пролетел ангел. Мне так Жермена сказала. Но я не совсем ей верю. Может быть, это вовсе демон.
Гастон внес овощи. Молчание было нарушено. Все одновременно заговорили.
Все, кроме меня. Маман, не спускавшая с меня глаз, спросила одними губами:
"В чем дело?". Я покачал головой, махнул рукой: "Ничего". Я видел, как он садится в Девиле в машину и едет сюда, самонадеянный, беззаботный, уверенный в своем мирке, где жизнь внезапно стала легче, долгожданное наследство – рукой подать, все проблемы наконец-то разрешены, и я спросил себя, намеревается ли он освободить меня от моей временной должности, пожав руку и наградив улыбкой, а затем вернуться к прежней жизни, с которой ему было вздумалось ради шутки порвать навсегда. Если так, из этого ничего не выйдет.
Теперь я был реальностью, а он тенью. Тень здесь не нужна, ей суждено исчезнуть с лица земли.
После ленча мне представился удобный случай. Бланш и Мари-Ноэль отправились наверх заниматься. Остальных маман позвала в гостиную посмотреть, как она все там устроила. Я пошел в библиотеку и, подойдя к секретеру, выдвинул ящик. И сразу увидел рукоятку револьвера рядом с альбомом. Я вынул его и открыл затвор – – револьвер был заряжен. Интересно, почему он держал его здесь, с какой непонятной целью, для какого непредвиденного случая? Теперь оружие будет использовано против него самого.
Ради этого он и держал его заряженным многие годы. Я опустил револьвер в карман, поднялся в гардеробную и спрятал его в ящик шкафа, рядом с морфием и шприцем.
Когда я спустился, я увидел, что успел забрать револьвер в последний момент: все переходили в библиотеку. Гостиная сейчас была недоступна, она дожидалась завтрашнего ритуала. Поль сел у секретера, Рене – у стола, оба принялись надписывать конверты. Маман, заняв кресло, откуда она могла за ними наблюдать, протянула ко мне руку.
– Тебя что-то тревожит, – сказала она. – Что у тебя на уме?
Глядя на нее, я напомнил себе, что убить я собираюсь вовсе не ее сына, а кого-то чужого, человека со стороны, без чувств, без сердца, который не питает любви ни к ней, ни к кому другому. Она признала во мне своего сына. В будущем я сделаю для нее все, что не удалось ему.
– Я хочу похоронить прошлое, – сказал я. – Только это у меня на уме.
– Ты приложил все усилия, чтобы воскресить его, – сказала она, – предложив Бланш переехать на фабрику.
– Нет, – возразил я. – Вы не понимаете.
Графиня пожала плечами.
– Как хочешь, – сказала она. – Меня твои планы вполне устраивают, если только из этого что-нибудь выйдет. Конечно, все твои махинации имеют одну цель – облегчить собственную жизнь. Иди сядь со мной.
Она показала на кресло, стоящее рядом, и я сел, все еще держа ее руку.
Вскоре я увидел, что она уснула.
Поль, обернувшись ко мне, тихо сказал:
– Маман слишком много возится. И Шарлотта так говорит. А потом будет страдать. Тебе следует пресечь это.
– Нет, – сказал я. – Так для нее лучше.
Рене кинула на меня взгляд от стола.
– Ей следует отдыхать у себя в спальне, как обычно, – сказала она. – Поль абсолютно прав. Ее ждет после похорон полный упадок сил.
– Мой риск, – сказал я, – моя ответственность.
День медленно подходил к концу. Не слышно было ничего, кроме скрипенья перьев. Я поглядел на лицо спящей графини и внезапно понял, что мне надо уйти до того, как она проснется и Мари-Ноэль спустится вниз. Поль сидел спиной ко мне, Рене тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
И она снова принялась за еду. Поль, кинув на меня взгляд, быстро произнес:
– Значит, вы одобряете? И тот наш план, и другой?
– Одобряю? – повторила графиня. – Почему бы мне его не одобрить? И то, и другое вполне мне подходит. Что, ради всего святого, будет делать здесь, в замке, Бланш, если я решу спускаться вниз каждый день? – Она размяла в пальцах кусочек хлеба. – Да и Рене тоже, если уж о том зашла речь. – Графиня посмотрела на невестку. – Стоит женщинам остаться без дела, они попадают в беду. Ударяются в религию или заводят любовника.
Значит, никаких протестов. Мари-Ноэль была права. Все получили то, что хотели. На всех лицах было облегчение. И, глядя на них, я внезапно представил себе, как все это будет: вот Поль и Рене выезжают из замка на новой, набитой багажом машине, которую я им куплю, вот они в Париже, и, хотя сперва им не по себе – они чувствуют себя провинциалами, постепенно это сглаживается, благодаря свободе; а вот Бланш в доме управляющего – она разбирает мебель, пересматривает книги, возможно, наталкивается на какой-нибудь старый проект или рисунок и тоже обретает свободу, освобождаясь от душевной горечи.
Но пока все это проходило перед моим мысленным взором, я заметил, что Мари-Ноэль, не отрываясь, глядит на меня.
– Ну, – спросил я, – что ты хочешь сказать?
– Понимаешь, – начала она, – ты составил планы для всех. А для себя?
Что ты собираешься делать, когда все уедут отсюда?
Ее вопрос привлек общее внимание. Все с любопытством смотрели на меня.
Даже Бланш, подняв на мгновение голову, взглянула мне в лицо, затем снова опустила глаза.
– Я останусь здесь, – сказал я. – В замке, в Сен-Жиле. У меня нет намерения уезжать отсюда. Я останусь здесь навсегда.
И, произнося эти слова, я уже знал, что я должен сделать. Я вспомнил про револьвер, который видел в ящике секретера в библиотеке. В субботу я сжег себе руку, чтобы избавиться от унижения, из страха, что с меня сорвут маску, увидев, как я стреляю. Сейчас другое дело. Свидетелей не будет. Надо быть последним дураком, чтобы промахнуться, стреляя в упор. Я не стану испытывать ни угрызений совести, ни сожалений. Он встретит тот прием, которого заслужил. Даже выбранное им место встречи – дом управляющего – мне поможет. Это только справедливо. Единственное, чего мне не хотелось, это сжигать свою машину. Хотя, раз он забрал ее, я больше не чувствовал ее своей. Она осталась в прошлом, которое я давно забыл. План, родившийся в одно мгновение, приобретал четкие контуры и ясность. Я тоже пройду к дому управляющего через лес и влезу в окно со стороны сада, как делал уже дважды.
Никто этого не заметит. Я глядел прямо перед собой и видел темные деревья и мокрую землю, но вот я поднял глаза: все по-прежнему смотрели на меня с удивлением и странной неловкостью. Моя последняя фраза прозвучала, вероятно, слишком горячо, слишком взволнованно. Мари-Ноэль, единственная из всех, кто не ощущал замешательства, воскликнула:
– Когда все молчат и вдруг наступает тишина, это значит, по комнате пролетел ангел. Мне так Жермена сказала. Но я не совсем ей верю. Может быть, это вовсе демон.
Гастон внес овощи. Молчание было нарушено. Все одновременно заговорили.
Все, кроме меня. Маман, не спускавшая с меня глаз, спросила одними губами:
"В чем дело?". Я покачал головой, махнул рукой: "Ничего". Я видел, как он садится в Девиле в машину и едет сюда, самонадеянный, беззаботный, уверенный в своем мирке, где жизнь внезапно стала легче, долгожданное наследство – рукой подать, все проблемы наконец-то разрешены, и я спросил себя, намеревается ли он освободить меня от моей временной должности, пожав руку и наградив улыбкой, а затем вернуться к прежней жизни, с которой ему было вздумалось ради шутки порвать навсегда. Если так, из этого ничего не выйдет.
Теперь я был реальностью, а он тенью. Тень здесь не нужна, ей суждено исчезнуть с лица земли.
После ленча мне представился удобный случай. Бланш и Мари-Ноэль отправились наверх заниматься. Остальных маман позвала в гостиную посмотреть, как она все там устроила. Я пошел в библиотеку и, подойдя к секретеру, выдвинул ящик. И сразу увидел рукоятку револьвера рядом с альбомом. Я вынул его и открыл затвор – – револьвер был заряжен. Интересно, почему он держал его здесь, с какой непонятной целью, для какого непредвиденного случая? Теперь оружие будет использовано против него самого.
Ради этого он и держал его заряженным многие годы. Я опустил револьвер в карман, поднялся в гардеробную и спрятал его в ящик шкафа, рядом с морфием и шприцем.
Когда я спустился, я увидел, что успел забрать револьвер в последний момент: все переходили в библиотеку. Гостиная сейчас была недоступна, она дожидалась завтрашнего ритуала. Поль сел у секретера, Рене – у стола, оба принялись надписывать конверты. Маман, заняв кресло, откуда она могла за ними наблюдать, протянула ко мне руку.
– Тебя что-то тревожит, – сказала она. – Что у тебя на уме?
Глядя на нее, я напомнил себе, что убить я собираюсь вовсе не ее сына, а кого-то чужого, человека со стороны, без чувств, без сердца, который не питает любви ни к ней, ни к кому другому. Она признала во мне своего сына. В будущем я сделаю для нее все, что не удалось ему.
– Я хочу похоронить прошлое, – сказал я. – Только это у меня на уме.
– Ты приложил все усилия, чтобы воскресить его, – сказала она, – предложив Бланш переехать на фабрику.
– Нет, – возразил я. – Вы не понимаете.
Графиня пожала плечами.
– Как хочешь, – сказала она. – Меня твои планы вполне устраивают, если только из этого что-нибудь выйдет. Конечно, все твои махинации имеют одну цель – облегчить собственную жизнь. Иди сядь со мной.
Она показала на кресло, стоящее рядом, и я сел, все еще держа ее руку.
Вскоре я увидел, что она уснула.
Поль, обернувшись ко мне, тихо сказал:
– Маман слишком много возится. И Шарлотта так говорит. А потом будет страдать. Тебе следует пресечь это.
– Нет, – сказал я. – Так для нее лучше.
Рене кинула на меня взгляд от стола.
– Ей следует отдыхать у себя в спальне, как обычно, – сказала она. – Поль абсолютно прав. Ее ждет после похорон полный упадок сил.
– Мой риск, – сказал я, – моя ответственность.
День медленно подходил к концу. Не слышно было ничего, кроме скрипенья перьев. Я поглядел на лицо спящей графини и внезапно понял, что мне надо уйти до того, как она проснется и Мари-Ноэль спустится вниз. Поль сидел спиной ко мне, Рене тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101