Мой брат действительно оставил завещание, которое они сами составили по его просьбе три года назад. Они не были уверены, являлось ли оно последним, но это единственное завещание, которое у них было. Они просмотрели его. Гревил, педантично заявили они, не выразил никакой просьбы относительно того, как поступить с его останками.
— Значит, мне... я могу решать сам?
— Разумеется, — ответили мне. — Вы являетесь единственным исполнителем завещания вашего брата. Так что вы обязаны принимать решения.
«Проклятие», — подумал я и попросил назвать имена тех, в пользу кого составлено завещание, чтобы я мог известить их о смерти и пригласить на похороны.
После некоторого замешательства они ответили, что не дают такую информацию по телефону. Не мог бы я приехать к ним в офис? Это недалеко, возле Темпла.
— У меня сломана лодыжка, — извиняющимся тоном сказал я. — Мне стоит невероятных усилий даже перейти через комнату.
— Ой-ой-ой, — засокрушались они. Немного посоветовавшись шепотом, они решили, что не произойдет ничего страшного, если я узнаю все по телефону. Завещание Гревила было весьма лаконичным: он оставлял все, что имел, Дереку Саксони Фрэнклину, своему брату. То есть мне.
— Что? — глупо переспросил я. — Этого не может быть.
Он написал свое завещание второпях, объясняли они, так как улетал в опасное путешествие в одну страну покупать камни. Адвокаты убедили его не улетать, не составив завещания, и он согласился. Насколько им известно, это завещание было единственным.
— Так случилось не по его воле, — бессмысленно сказал я.
Возможно, согласились они: немногие, находясь в добром здравии, собираются умирать в пятьдесят три года. Затем, осторожно затронув вопрос утверждения завещания, они спросили, не будет ли с моей стороны каких-либо указаний на этот счет. Я почувствовал, что увязаю в песке уже по колено.
— Законно ли то, — спросил я, — что в это время компания будет продолжать функционировать?
По их мнению, с точки зрения закона все было нормально. Оставалась необходимость утверждения завещания судом, и, в случае отсутствия более позднего, предприятие становится моим. Если я, в свое время, захочу его продать, то в моих же интересах позаботиться о его деятельности. Поскольку я являлся исполнителем завещания моего брата, моим долгом было позаботиться и о его имуществе. Любопытная ситуация, в шутку сказали они.
Не оценив ее должным образом, я спросил о том, сколько может уйти времени на утверждение завещания.
— Это сложный вопрос, — последовал ответ. — Что-нибудь от шести месяцев до двух лет, в зависимости от состояния дел Гревила.
— Два года!
— Скорее всего шесть месяцев, — мягко утешили они. — Это зависит от чиновников финансового управления, которых особенно не поторопишь. На все воля Божья.
Я заикнулся о том, что мне, возможно, понадобится их помощь с целью возбуждения иска в связи с несчастным случаем.
— С удовольствием, — сказали они и пообещали связаться с полицией в Ипсуиче. А пока — всего хорошего.
Я положил трубку, чувствуя нарастающее смятение. Эта контора, как и любая другая, может по инерции проработать еще недели две, может быть, даже четыре, а потом... Потом я вернусь к своим лошадям, буду тренироваться, готовиться к скачкам.
«Нужно найти менеджера», — подумал я, весьма смутно представляя, как и где начать эти поиски. Наморщив от волнения лоб, Аннет Эдамс спросила, можно ли убраться в кабинете мистера Фрэнклина. Я сказал «да» и про себя отметил, что ее нерешительность может разорить компанию.
— Не мог бы кто-нибудь, — спросил я вслух, обращаясь ко всем сразу, — спуститься во двор и сказать сидящему в моей машине человеку, что я пробуду здесь еще часа два-три?
Джун с озаренным улыбкой лицом вновь выскользнула за дверь и, вскоре вернувшись, сообщила, что «человек» запрет машину, сходит куда-нибудь пообедать, вернется и будет ждать.
— Неужели он сказал все это? — поинтересовался я.
Джун рассмеялась.
— На самом деле он сказал лишь: «Ладно. Перекушу» — и куда-то утопал.
Уходя на обед, она спросила, не принести ли мне сандвич, и я, приятно удивившись, с благодарностью согласился.
— У вас, наверное, болит нога, — озабоченно сказала она.
— Гм...
— Вам надо положить ее на стул.
Джун принесла мне обещанный сандвич и, кладя его передо мной, наблюдала с материнской заботой, как я поднял и опустил ногу, куда она советовала. «Ей, должно быть, не больше двадцати», — подумал я.
В дальнем углу комнаты возле компьютера зазвонил телефон, и Джун подошла к нему.
— Да, сэр, у нас все есть. Да, сэр; сколько вы хотите и какого размера? Сто овальных, двенадцать на десять миллиметров... да... да... да...
Она быстро заложила длинный заказ в компьютер, ничего не записывая, в отличие от Аннет.
— Да, сэр, они будут отправлены сегодня. Условия, естественно, те же.
Положив трубку, она сделала копию заказа и положила ее в мелкую проволочную корзинку. Почти одновременно с характерным звуком заработал факс и вскоре с верещанием отключился. Она оторвала появившийся листок бумаги, тоже ввела информацию в компьютер и, сделав распечатку, положила ее в ту же корзинку.
— Вы все заказы выполняете в тот же день? — поинтересовался я.
— Конечно, если это возможно. Но уж в течение двадцати четырех часов — наверняка. Мистер Фрэнклин говорит, что быстрота — залог успеха в бизнесе. Я помню, как он вечерами оставался здесь один, занимаясь отправкой заказов, когда мы зашивались.
Джун неожиданно вспомнила, что его больше нет. К этому трудно было сразу привыкнуть. Как и раньше, у нее на глаза невольно навернулись слезы, она смотрела на меня сквозь них, и от этого ее голубые глаза казались огромными.
— Его невозможно было не любить, — сказала она. — Я имею в виду, с ним было так приятно работать.
Я даже почувствовал какую-то ревность от того, что она знала Гревила лучше, чем я, но это была моя собственная вина. И вновь оставалось только сожалеть; я остро ощутил горечь утраты.
Подошедшая Аннет сообщила о том, что она уже почти закончила уборку в кабинете мистера Фрэнклина, и я перешел туда, чтобы сделать еще несколько телефонных звонков в относительном уединении. Я сел в роскошное вертящееся черное кожаное кресло Гревила и положил ногу на стул машинистки, который тут же принесла Джун. Обведя глазами комнату — шикарный ковер на полу, глубокие кресла, окантованные карты, такие же, как те, что висели в вестибюле, — я провел рукой по слегка шероховатой черной поверхности огромного стола и почувствовал себя жокеем, а не магнатом.
Аннет подняла с полу и поставила на краю стола некоторые из многочисленных безделушек. Большинство из них были черными и крохотными, словно они должны были привлекать своей миниатюрностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86