А потом, года через два, мать совсем уехала с тем бритоголовым, что еще во время войны часто бывал у них и приносил маме то материал для платья, то белые булки, то какую-то, как он объяснял, горькую микстуру, которую мама разбавляла водой из графина и пила, морщась. И дарил Сене конфеты, от которых неприятно пахло лекарством. Бритоголовый работал в госпитале "по хозяйственной чести", как выговаривал тогда маленький Сеня, всех очень смеша. Да, она уехала с тем бритоголовым, "по хозяйственной чести", говорили о матери.
Сеня знал - сейчас отец бледный, с заметно припухшими глазами, но все же красивый, пойдет на кухню умываться. Снимет с себя гимнастерку, тряхнет черными, сединой прохваченными кольцами кудрей. И Сеня, держа наготове полотенце, опять залюбуется его легким, смуглым и мускулистым телом. А какое удовольствие ждет Сеню потом, когда после обеда выйдут они во двор, куда заводит на время обеда Тарас Андреевич свой самосвал, и Сене будет позволено вместе с отцом мыть машину у колодца! Как он будет, становясь на цыпочки и повисая всем телом на ручке ворота, вертеть его, вытаскивая из прохладного колодезного сруба тяжелое ведро, и обегать с ним машину, лезть под огромный самосвал в тень, пахнущую маслом, бензином и резиной. Какое неизъяснимое наслаждение тереть, мыть и скоблить, выкручивать веретье, надраивать до блеска металл и с головой влезать в капот мотора, изнутри которого идет еще теплый бензинный дух, и слышать от отца негромкие приказания: "А ну, дай сюда конец! Подержи тут. А теперь вон ту гаечку подверни... Еще!.. Хорош!.." И ходить до бровей измазюканным, и держать в руках тяжелый разводной ключ. Вот это жизнь!..
Так все было и на этот раз. Они работали с отцом на совесть, хотя Милица Геннадиевна, квартирохозяйка, несколько раз выходила на крыльцо и пыталась усовестить их:
- Тарас Андреевич, ну что вы позволяете мальчику так мараться? Вы только посмотрите, на кого он похож, чумичка какой-то!
Отец только посмеивался, пряча от Сени немножко виноватые глаза под густыми, загнутыми вверх ресницами. А Сеня-то хорошо знал, на кого он сейчас похож. На настоящего рабочего человека. На человека, занятого серьезным делом. А на кого вот она сама похожа, дурында?! Как заявляется отец, чтобы пообедать, так обрядится она сразу в длинный халат до самой земли, а талию затянет чуть ли не под мышками и похожа делается - тощая, длинная - на урну, что стоит на углу...
И, не глядя на хозяйку, он продолжал возиться у машины, изредка задавая отцу вопросы по специальности:
- Ну как, папа, бобина у тебя больше не отказывала?
- Нет. Порядок.
- Папа, как ты считаешь, "кадиллак" - это хорошая марка?
- Да, классная машина, легковая.
- А какая, ты считаешь, самая лучшая марка на свете? Английская? "Роллс-ройс"?
- Для нас, шоферов, всякая машина имеет одну марку - "ройсь-копайсь",отшучивался отец.
И Сеня замирал от удовольствия, хотя уже не раз слышал от отца эту шоферскую шутку. "Ройсь-копайсь"! Эх, если бы позволили, он бы целый день сидел за баранкой, хотя бы машина и с места не трогалась. Сидеть, держать баранку, осторожно касаться ногами педалей, взирать на жизнь через ветровое стекло с усиками "дворников", вдыхать запах кожи на сиденье, масла, бензина что может быть лучше этого!
Потом оба с отцом сполоснулись еще раз у колодца, стряхнули воду с рук. И Сеня во всем подражал отцу: сгибом локтя водил по своим стриженым волосам, как отец отодвигает кудри со лба, и так же свирепо фыркал, сплевывая воду, и крякал. Словом, момент был самый подходящий для задуманного еще вчера разговора. Можно было начинать.
- Слушай, папа, а пап?..
Тарас Андреевич, последний раз обойдя самосвал, уже готов был сесть в кабину и занес ногу на ступеньку. Он посмотрел на сына:
- Ну, что тебе?
- Папа, дай мне семь пятьдесят.
- Это как? Без запроса?
- Ну правда, в аккурат...
- Это куда ж тебе? - спросил отец, водя рукой у себя в кармане.
- Мне галстук-самовяз нужно.
- Носи мой, если нужно.
- Твой в косую линеечку, а сейчас надо в крапочку или полоски поперек.
- Это кому надо?
- Всем.
- Это что же, форма такая, что ли?
- Не форма, а по-модному так.
- Я тебе покажу моду! - Отец с веселой угрозой тряхнул кудрявой головой.Слышишь, Арсений?
- И брюки надо сузить мне, а то болтаются. Сейчас клеш уже не модный.
Тарас Андреевич с изумлением оглядел сына и даже ногу снял с подножки самосвала.
- Это с каких пор ты модничать так стал? Смотри, Арсений. Я вот эти самые брюки твои, не погляжу, модные или не модные, как стяну да такой тебе фасон пропишу!.. Это где ты такую моду слышал?
- Везде так носят сейчас,- не сдавался Сеня.- И в Москве и в Париже.
- Арсений, я тебе еще раз говорю! До Парижа далеко - отсюда не видно. А до того места, по которому отстегать можно, рукой подать.- И Тарас Андреевич сделал вид, что хочет изловить Сеню.
Сеня отскочил. Он отлично знал, что все это говорится так, только для формы. Отец его никогда и пальцем не трогал. Было, правда, однажды, несколько лет назад, когда Сеня играл со спичками и прожег хозяйскую скатерть - огромная враз расползлась дырища с таким красивым черным махровым ободком... Но на всю жизнь запомнилось, как зажал тогда свою руку меж колен отец, словно нестерпимо заныла она, эта рука, сгоряча ударившая сына. И когда отец потом вернулся вечером, от него пахло, и он все протягивал эту руку Сене и просил: "На, плюнь, прошу тебя! Плюнь на нее..." А Сеня пятился и не хотел ни плевать, ни пожать протянутую отцовскую руку. Но больше это не повторялось.
- Ну ладно,- сказал Тарас Андреевич, изловил-таки Сеню, подтащил его и стал, шутя, мотать голову сына, положив ему ладонь на макушку,- возьми там в столе сколько надо. Только дорогой не покупай, а то мода отойдет, а самовяз останется ни к чему. Смотри ты, стиляга...
- Я, папа, не стиляга.
- А кто же ты? Как есть пижон-стиляга!
Жоржик! И брючки ему суживай, и самовяз в крапочку. Ладно, давай за вчерашнее мириться. Порубим капустку? Так они всегда мирились. Становились друг перед другом, ладонь к ладони и начинали "рубить капусту". За отцом тут было не угнаться - до того он был ловок. Ладонь его, как ни частил Сеня, встречала твердые звонкие ладони отца. А Тарас Андреевич все убыстрял и убыстрял движение, и руки его так и мелькали, так и били, то прямо, то крест-накрест, то одна за другой, то обе вместе. И всегда Сеня проигрывал, в конце концов запутавшись. И, сдаваясь, повисал на отцовских руках. Так он повис и сейчас и, раскачиваясь, как на качелях, заглядывая снизу в лицо отцу, вдруг сказал:
- Папа... А зачем ты пьешь столько?
- А сколько надо? - разом посерьезнев, спросил отец и поставил Сеню наземь.- Ты мне что, норму даешь какую-нибудь? Или указания на то имеются?
С минуту он, ничего не говоря, смотрел на сына, собрался было что-то еще добавить, но лишь тяжело вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Сеня знал - сейчас отец бледный, с заметно припухшими глазами, но все же красивый, пойдет на кухню умываться. Снимет с себя гимнастерку, тряхнет черными, сединой прохваченными кольцами кудрей. И Сеня, держа наготове полотенце, опять залюбуется его легким, смуглым и мускулистым телом. А какое удовольствие ждет Сеню потом, когда после обеда выйдут они во двор, куда заводит на время обеда Тарас Андреевич свой самосвал, и Сене будет позволено вместе с отцом мыть машину у колодца! Как он будет, становясь на цыпочки и повисая всем телом на ручке ворота, вертеть его, вытаскивая из прохладного колодезного сруба тяжелое ведро, и обегать с ним машину, лезть под огромный самосвал в тень, пахнущую маслом, бензином и резиной. Какое неизъяснимое наслаждение тереть, мыть и скоблить, выкручивать веретье, надраивать до блеска металл и с головой влезать в капот мотора, изнутри которого идет еще теплый бензинный дух, и слышать от отца негромкие приказания: "А ну, дай сюда конец! Подержи тут. А теперь вон ту гаечку подверни... Еще!.. Хорош!.." И ходить до бровей измазюканным, и держать в руках тяжелый разводной ключ. Вот это жизнь!..
Так все было и на этот раз. Они работали с отцом на совесть, хотя Милица Геннадиевна, квартирохозяйка, несколько раз выходила на крыльцо и пыталась усовестить их:
- Тарас Андреевич, ну что вы позволяете мальчику так мараться? Вы только посмотрите, на кого он похож, чумичка какой-то!
Отец только посмеивался, пряча от Сени немножко виноватые глаза под густыми, загнутыми вверх ресницами. А Сеня-то хорошо знал, на кого он сейчас похож. На настоящего рабочего человека. На человека, занятого серьезным делом. А на кого вот она сама похожа, дурында?! Как заявляется отец, чтобы пообедать, так обрядится она сразу в длинный халат до самой земли, а талию затянет чуть ли не под мышками и похожа делается - тощая, длинная - на урну, что стоит на углу...
И, не глядя на хозяйку, он продолжал возиться у машины, изредка задавая отцу вопросы по специальности:
- Ну как, папа, бобина у тебя больше не отказывала?
- Нет. Порядок.
- Папа, как ты считаешь, "кадиллак" - это хорошая марка?
- Да, классная машина, легковая.
- А какая, ты считаешь, самая лучшая марка на свете? Английская? "Роллс-ройс"?
- Для нас, шоферов, всякая машина имеет одну марку - "ройсь-копайсь",отшучивался отец.
И Сеня замирал от удовольствия, хотя уже не раз слышал от отца эту шоферскую шутку. "Ройсь-копайсь"! Эх, если бы позволили, он бы целый день сидел за баранкой, хотя бы машина и с места не трогалась. Сидеть, держать баранку, осторожно касаться ногами педалей, взирать на жизнь через ветровое стекло с усиками "дворников", вдыхать запах кожи на сиденье, масла, бензина что может быть лучше этого!
Потом оба с отцом сполоснулись еще раз у колодца, стряхнули воду с рук. И Сеня во всем подражал отцу: сгибом локтя водил по своим стриженым волосам, как отец отодвигает кудри со лба, и так же свирепо фыркал, сплевывая воду, и крякал. Словом, момент был самый подходящий для задуманного еще вчера разговора. Можно было начинать.
- Слушай, папа, а пап?..
Тарас Андреевич, последний раз обойдя самосвал, уже готов был сесть в кабину и занес ногу на ступеньку. Он посмотрел на сына:
- Ну, что тебе?
- Папа, дай мне семь пятьдесят.
- Это как? Без запроса?
- Ну правда, в аккурат...
- Это куда ж тебе? - спросил отец, водя рукой у себя в кармане.
- Мне галстук-самовяз нужно.
- Носи мой, если нужно.
- Твой в косую линеечку, а сейчас надо в крапочку или полоски поперек.
- Это кому надо?
- Всем.
- Это что же, форма такая, что ли?
- Не форма, а по-модному так.
- Я тебе покажу моду! - Отец с веселой угрозой тряхнул кудрявой головой.Слышишь, Арсений?
- И брюки надо сузить мне, а то болтаются. Сейчас клеш уже не модный.
Тарас Андреевич с изумлением оглядел сына и даже ногу снял с подножки самосвала.
- Это с каких пор ты модничать так стал? Смотри, Арсений. Я вот эти самые брюки твои, не погляжу, модные или не модные, как стяну да такой тебе фасон пропишу!.. Это где ты такую моду слышал?
- Везде так носят сейчас,- не сдавался Сеня.- И в Москве и в Париже.
- Арсений, я тебе еще раз говорю! До Парижа далеко - отсюда не видно. А до того места, по которому отстегать можно, рукой подать.- И Тарас Андреевич сделал вид, что хочет изловить Сеню.
Сеня отскочил. Он отлично знал, что все это говорится так, только для формы. Отец его никогда и пальцем не трогал. Было, правда, однажды, несколько лет назад, когда Сеня играл со спичками и прожег хозяйскую скатерть - огромная враз расползлась дырища с таким красивым черным махровым ободком... Но на всю жизнь запомнилось, как зажал тогда свою руку меж колен отец, словно нестерпимо заныла она, эта рука, сгоряча ударившая сына. И когда отец потом вернулся вечером, от него пахло, и он все протягивал эту руку Сене и просил: "На, плюнь, прошу тебя! Плюнь на нее..." А Сеня пятился и не хотел ни плевать, ни пожать протянутую отцовскую руку. Но больше это не повторялось.
- Ну ладно,- сказал Тарас Андреевич, изловил-таки Сеню, подтащил его и стал, шутя, мотать голову сына, положив ему ладонь на макушку,- возьми там в столе сколько надо. Только дорогой не покупай, а то мода отойдет, а самовяз останется ни к чему. Смотри ты, стиляга...
- Я, папа, не стиляга.
- А кто же ты? Как есть пижон-стиляга!
Жоржик! И брючки ему суживай, и самовяз в крапочку. Ладно, давай за вчерашнее мириться. Порубим капустку? Так они всегда мирились. Становились друг перед другом, ладонь к ладони и начинали "рубить капусту". За отцом тут было не угнаться - до того он был ловок. Ладонь его, как ни частил Сеня, встречала твердые звонкие ладони отца. А Тарас Андреевич все убыстрял и убыстрял движение, и руки его так и мелькали, так и били, то прямо, то крест-накрест, то одна за другой, то обе вместе. И всегда Сеня проигрывал, в конце концов запутавшись. И, сдаваясь, повисал на отцовских руках. Так он повис и сейчас и, раскачиваясь, как на качелях, заглядывая снизу в лицо отцу, вдруг сказал:
- Папа... А зачем ты пьешь столько?
- А сколько надо? - разом посерьезнев, спросил отец и поставил Сеню наземь.- Ты мне что, норму даешь какую-нибудь? Или указания на то имеются?
С минуту он, ничего не говоря, смотрел на сына, собрался было что-то еще добавить, но лишь тяжело вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88