И, глядя в окно, стараясь быть как можно спокойнее, он вполголоса сообщил, что переходит в команду клуба «Магнето».
Весть эта поразила ребят. Поступок Антона показался им изменой.
— Так! — сказал насмешливо Бухвостов. — Почем за кило дали?
Антон вспыхнул и сжал кулак:
— Скажи спасибо, что это тут… Я бы тебе на Волге за это слово…
— Да будь покоен, — сказал Фома. — Я бы тебя у нас в деревне тоже на задах словил…
— Антон, — Настя, бледная, глядела ему в глаза, — ты что? Шутишь это? Пугаешь нас?.. Да мы в Совет…
— Ребята, давайте не злиться, — отвернувшись, проговорил Антон. — Силком не удержите, а все уже согласовано, и в Высшем совете тоже. Что, на самом деле, одна на свете советская команда вы, что ли? Есть и почище. А у вас мне… Не расту, в общем, я у вас…
Он видел, что его уже ненавидят. Команда бросала на него недобрые взгляды. Он на всякий случай отступил к стене. Сделай он одно неосторожное движение, скажи сейчас резкое слово, и все покатилось бы в драке. Он попятился к лестнице.
— Ну и вали, вали к своему Цветочкину разлюбезному! — сказал Бухвостов.
— Пошел, пошел, не оглядывайся! — кричал Фома.
Антон поднимался в комнату Карасика за своими вещами.
Мама Фрума с подоткнутым фартуком стояла поодаль, у дверей кухни. Огромная извилистая морковь пылала в ее руке, как огненный меч.
— Я не вмешиваюсь, Антон, — сказала мама Фрума, — но люди так не поступают…
Антон скрылся в комнате.
Карасик, молчавший все время, словно очнувшись, кинулся за ним. Команда уныло молчала. Слышно было, как сопит Фома.
— Чего-то мы с ним, ребята, — сказал он, почесывая затылок, — неладно. Кажется, ерунду напороли… всю посуду перебили, накухарничали.
Голосом звонким, ставшим прозрачным от слез, Настя сказала:
— Есть люди, которые в своем коллективе не умеют чутко… (она взглотнула) к своему товарищу…
— Начинается! — сказал Бухвостов и плюнул.
— Вот так так, а куда ж мне теперь? — раздался сзади у входных дверей чей-то голос.
Все обернулись.
В дверях с сундучком и узлом, со связкой книг, в полудетской панамке, в высоких ботинках с ушками, стояла Груша Проторова из артели «Чайка».
В комнате Карасика Антон собирал свои вещи. В старенький баульчик, с которым он приехал в Москву, летели перчатки, бутсы, майка. Антон взял в руки свитер, отпорол матерчатый значок Гидраэра. Карасик, стоя у дверей, молча и понуро следил за его движениями.
— Женя, — сказал Антон и подошел к нему, — то одно дело, а у нас с тобой другое… Надеюсь, это не касается?
— То есть?
— Ну, вот в том смысле, что с тобой мы по-прежнему.
— Нет, Антон, об этом забудь. Ты для меня кончился.
— Женя, я с тобой, как с человеком, а ты… Ты понять только не хочешь.
— Я все понял, Антон, хватит… Я-то дурак, думал: вот, мол, пример. Это человек! Одна биография чего стоит. — Карасик чуть не плакал. — А ты!.. Куда все это девалось? Есть такие… вроде валенок: в стужу греют, а как только оттепель, так сразу мокнут, ни к черту не годятся!
Антон снимал со стены свои портреты, вырезанные из журналов. Он остановился перед Женей. Между ними было не больше полуметра.
— Значит, кончили? — тихо спросил Антон.
Карасик молчал.
— Женя, помнишь, как в Саратове тогда… когда Тоська это?.. Как мы с тобой на одной койке?..
— Помню, но постараюсь забыть…
Антон уложился, поставил вещи у дверей.
— Ты куда сейчас? — спросил у него Карасик.
— Не твоя забота.
Карасик пожал плечами. Его всего трясло.
— Смотри, Антон, сносит тебя по течению. Где пристанешь?..
Кандидов подошел к нему:
— Ну, давай, что ли, по-волжски… по нашему, выпьем расставальную…
Он достал из шкафа бутылку, две рюмки. Горлышко бутылки тренькнуло и запрыгало по краю рюмки… Но он справился и налил Карасику и себе. Оба не глядели в глаза друг другу.
— Ну, — Антон поднял рюмку, — кланяйся нашим… вашим, то есть. А Насте скажешь… Нет, ничего не надо. Все это одна петрушка… — Он вздохнул. — Скажи, Женька, одно напоследок. Можно тебя спросить?.. Ведь был ты, в общем, хлюпик. Откуда, спрашивается, у тебя это взялось, что не собьешь теперь?
— Дурак ты, Тошка! — сказал Карасик, беря рюмку.
И за учителей своих
Заздравный кубок поднимает, —
проговорил он и выпил, не поморщившись, глядя на Антона непомутившимися, ясными и печальными глазами.
Груша сидела на сундучке. Всем было не до нее. Тошка прошел сверху с вещами. Она, обнадежившись, радостно вскочила.
— Тебя еще тут не хватало! — процедил сквозь зубы Антон и вышел на улицу.
— Вот попала-то, батюшки, не вовремя!.. — причитала Груша.
Она не понимала, что же произошло, но видела, что у ребят стряслось горе.
Карасик даже не взглянул на нее. Бухвостов удивленно кивнул и отвернулся. И даже радушный Фома не сказал ей своего обычного «чай да сахар, милости прошу к нашему шалашу». А она ехала с такими надеждами… Правда, Антон не ответил на ее письмо, где она сообщала о предстоящем своем приезде и намерении учиться в Москве. Она сидела на сундучке одинокая и никому не нужная, чужая. Из-под двери дуло. По тугим, загорелым щекам поползли обидные капли. Мама Фрума спохватилась и подошла к ней. Она все выспросила, все узнала. Аккуратненькая, участливая старушка показалась Груше в эту минуту самой родной на свете.
— Ах, эти футбольщики, — говорила мама Фрума, — они расшумятся, так это не дай бог! Антон, положим, тоже хорош. Мальчики для него так старались, а от него одно огорчение… Ну, идемте уж.
Груша привезла целый мешок с арбузами. Полосатые спелые шары выкатились на стол.
— Надо угостить мальчиков! — воскликнула мама Фрума.
И через несколько минут она уже бегала по комнатам, разнося угощение, и утешала. На все случаи жизни у нее было заготовлено одно всеисцеляющее утешение.
— Как вы думаете, — спрашивала мама Фрума, — сколько жителей всего на свете?
— Да около двух миллиардов, — отвечали Фома, Бухвостов, Карасик.
Она задавала этот вопрос в каждой комнате всем по очереди.
— Так на свете, самое лучшее, минимум два миллиарда неприятностей и огорчений, — говорила мама Фрума. — Так стоит из-за каждого убиваться?
— Действительно, одна двухмиллиардная мировой скорби! — невесело смеялся Карасик.
Груша сидела в комнате Насти. На столе перед Настей лежал арбуз, светло-зеленый, матовый. Печально припав к холодной корке головой, Настя что-то выцарапывала перочинным ножичком.
— А тебя что, Антон выписал? — спросила она как можно равнодушнее.
Но Груша почувствовала ревнивое любопытство в ее голосе.
— Ой, Настенька, вы не думайте!.. — заторопилась она.
Она все рассказала, как она готовилась на Волге, зачем она приехала. Перед Грушей стояла тарелка, полная арбузных корок. Тараторя, Груша звучно выплевывала семечки, и они сочно щелкали о тарелку.
— А Евгений Григорьевич у вас есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75