Это какой-то розыгрыш. Конечно, открытка подписана буквой К. Но это не обязательно должна быть она. Каким образом Каролина могла оказаться в Париже? И потом, она постоянно клялась, что никогда не покинет Замок Роз.
Но это, несомненно, была ее рука! Ее почерк с другим не спутаешь. Я вертела открытку так и сяк.
Париж бесподобен, написала она. Вот как – теперь Париж! А ведь еще совсем недавно в мире не было ничего более прекрасного, чем Замок Роз!
Но штемпель на открытке действительно был парижским, от 19 октября. Стало быть, Каролина бросила ее в какой-то почтовый ящик в Париже три дня назад.
Я достала лупу и принялась изучать открытку со всех сторон – сверху и снизу, вдоль и поперек, – как будто там могло быть спрятано какое-то микроскопическое сообщение.
Все кончилось тем, что я сгребла с полок карты и географические справочники, улеглась на иол и стала исследовать весь Париж, прочесала его, как сыщик, идущий по следу преступника. Я рылась в книгах как одержимая, даже узнала, как зовут президента.
Арман Фальер!
В справочнике я нашла его портрет. Значит, вот этот человек недавно был с Каролиной в одном и том же месте, дышал с ней одним воздухом.
Не знаю, чего я ждала от своих изысканий, но географическая сторона в этой истории была для меня единственно доступной. Остальное было непостижимо.
Ну что Каролине делать в Париже? Вдобавок, она определенно была там не одна.
«Мы» – написала она. Что еще за «мы»?
Из раздумий меня вывел удивленный голос:
– Чем это ты занимаешься?
В дверях стояла мама. Я даже не услышала, как она вошла! В недоумении она смотрела на карты и книги, разбросанные по полу.
– У нас сочинение завтра. Сказали, будет что-то о Франции… – попыталась я выкрутиться.
– Вот как? Но ведь ты обычно не пишешь на географические темы.
Она подошла к окну, поправила занавески. Конечно, она видела меня насквозь. География никогда не была моим любимым предметом. Разозлившись на саму себя, я собрала книги в охапку и помчалась в школу.
И с чего я так разволновалась? Что на меня нашло, в самом деле?
Впрочем, стоило мне на школьном дворе увидеть Ингеборг, все как рукой сняло. Она подбежала ко мне и сообщила, что ей удалось уговорить одного закупщика, известного своим скопидомством, отдать нам целую партию подпорченного сыростью шерстяного белья – при условии, что мы заберем его сегодня, сразу после уроков.
Нас ждала большая и важная работа. Нам с Ингеборг было для чего жить. Пусть Каролина порхает себе по Парижу и предается светским удовольствиям. Какая же это жалкая и пустая жизнь по сравнению с нашей, богатой и деятельной!
В течение следующих недель открытки из Парижа пошли сплошным потоком – маме, папе и Роланду. С видами Нотр-Дам, Эйфелевой башни, Лувра, Елисейских нолей, собора церкви Сакре-Кёр – и все с теми же бесконечными восторгами.
И еще она все время писала «мы» и «нас», не объясняя, к кому это относится.
Но меня эти открытки больше не трогали. Наши с Каролиной дороги безнадежно разошлись. И я из-за этого не горевала – ведь у меня была Ингеборг. Хотя дома, естественно, о Каролине теперь говорили часто.
– Вы что, поссорились с Каролиной? – спросил однажды Роланд.
– Нет. Почему ты так решил?
– У тебя такой странный вид, когда мы о ней говорим.
Меня это задело за живое, а тут еще Надя, впившись в меня взглядом, добавила:
– Раньше у тебя что ни слово, то Каролина, а теперь только эта Ингеборг…
– Но послушайте… Что я могу сейчас сказать о Каролине? Ее же здесь нет.
Надя с Роландом посмотрели на меня осуждающе.
– Вот как? Значит, можно не говорить о своих друзьях только потому, что их сейчас нет? Вообще забыть о них? Ты это имеешь в виду?
– Нет… конечно, не это.
Но Надя не сдавалась, она решила меня доконать.
– Ты больше не скучаешь по Каролине?
Ну что я могла на это ответить! Мы все были привязаны к Каролине. Но если ей нечего сказать нам, кроме того, что было в открытках, то она могла бы и вовсе оставить нас в покое. Зачем ей нужно, чтобы о ней постоянно вспоминали?
Я теперь дружила с Ингеборг. Мы были знакомы не больше трех месяцев, но казалось, что знали друг друга всю жизнь. С тех пор как подружились, мы каждый день проводили вместе.
Ингеборг никогда бы себя так не повела, как Каролина. Сначала совсем забыть о нашей семье, а потом забрасывать ничего не значащими открытками!..
Как-то в пятницу, в начале декабря, я была дома у Ингеборг. На чердаке дома, где она жила, была каморка, которую нам разрешили использовать для наших благотворительных целей. Мы называли ее штаб-квартирой. Сюда мы стаскивали все, что Ингеборг удавалось раздобыть. Частью это были непригодные вещи, мы откладывали их в сторону и только что разобрались с последней рождественской посылкой. Большой ящик стоял готовый к отправке. Нужно было успеть до того, как все ринутся посылать подарки. Ингеборг сказала, что займется этим сама. Как правило, мы помогали друг другу и ходили на товарную станцию вместе. Но в этот раз она заявила, что я не понадоблюсь. Ей помогут родственники. Она настаивала на этом. Я могу совершенно не беспокоиться.
Уже потом я припомнила, что в тот вечер она вела себя как-то иначе. Когда я собралась домой, она пошла меня провожать. В этом не было ничего необычного. Но теперь она вдруг взяла меня под руку, крепко сжала ее и не отпускала всю дорогу. Мне подумалось, это должно что-то значить. Но, поскольку в остальном все было как всегда, я не стала об этом размышлять.
Я помню, мне показалось, что она серьезней обычного. Торжественней, что ли. Как всегда, дойдя до крепостного моста, мы остановились попрощаться. Сняли варежки, и она взяла мои ладони в свои. Это был наш ритуал.
– Черный! – сказала Ингеборг.
– Черный! – повторила я.
Это означало, что мы обещаем сдержать слово и быть на конфирмации в черных платьях.
Она торопливо поцеловала меня в щеку и побежала домой.
Я даже не оглянулась, чтобы посмотреть ей вслед.
Я ничегошеньки не заподозрила.
Когда на следующий день я пришла на урок катехизиса, ее в классе не оказалось, и учитель коротко сообщил нам, что Ингеборг на занятиях больше не будет: она уехала домой, в Портланд.
Это было непостижимо. Как гром среди ясного неба.
Лишь спустя несколько дней я нашла в своей парте маленький запечатанный конверт. Он лежал между страницами географического атласа. Что удивительно – рядом с картой Парижа – из всех возможных стран и городов! В конверте было письмо от Ингеборг, написанное, судя по всему, второпях.
«Берта! Дорогая подруга!
Эти несколько строчек – на случай, если сегодня вечером, когда мы увидимся, мужество мне изменит. Я должна сказать тебе, что уезжаю домой, в Вестерботтен. Сейчас я в таком же замешательстве и недоумении, в каком, наверное, будешь и ты, когда узнаешь об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Но это, несомненно, была ее рука! Ее почерк с другим не спутаешь. Я вертела открытку так и сяк.
Париж бесподобен, написала она. Вот как – теперь Париж! А ведь еще совсем недавно в мире не было ничего более прекрасного, чем Замок Роз!
Но штемпель на открытке действительно был парижским, от 19 октября. Стало быть, Каролина бросила ее в какой-то почтовый ящик в Париже три дня назад.
Я достала лупу и принялась изучать открытку со всех сторон – сверху и снизу, вдоль и поперек, – как будто там могло быть спрятано какое-то микроскопическое сообщение.
Все кончилось тем, что я сгребла с полок карты и географические справочники, улеглась на иол и стала исследовать весь Париж, прочесала его, как сыщик, идущий по следу преступника. Я рылась в книгах как одержимая, даже узнала, как зовут президента.
Арман Фальер!
В справочнике я нашла его портрет. Значит, вот этот человек недавно был с Каролиной в одном и том же месте, дышал с ней одним воздухом.
Не знаю, чего я ждала от своих изысканий, но географическая сторона в этой истории была для меня единственно доступной. Остальное было непостижимо.
Ну что Каролине делать в Париже? Вдобавок, она определенно была там не одна.
«Мы» – написала она. Что еще за «мы»?
Из раздумий меня вывел удивленный голос:
– Чем это ты занимаешься?
В дверях стояла мама. Я даже не услышала, как она вошла! В недоумении она смотрела на карты и книги, разбросанные по полу.
– У нас сочинение завтра. Сказали, будет что-то о Франции… – попыталась я выкрутиться.
– Вот как? Но ведь ты обычно не пишешь на географические темы.
Она подошла к окну, поправила занавески. Конечно, она видела меня насквозь. География никогда не была моим любимым предметом. Разозлившись на саму себя, я собрала книги в охапку и помчалась в школу.
И с чего я так разволновалась? Что на меня нашло, в самом деле?
Впрочем, стоило мне на школьном дворе увидеть Ингеборг, все как рукой сняло. Она подбежала ко мне и сообщила, что ей удалось уговорить одного закупщика, известного своим скопидомством, отдать нам целую партию подпорченного сыростью шерстяного белья – при условии, что мы заберем его сегодня, сразу после уроков.
Нас ждала большая и важная работа. Нам с Ингеборг было для чего жить. Пусть Каролина порхает себе по Парижу и предается светским удовольствиям. Какая же это жалкая и пустая жизнь по сравнению с нашей, богатой и деятельной!
В течение следующих недель открытки из Парижа пошли сплошным потоком – маме, папе и Роланду. С видами Нотр-Дам, Эйфелевой башни, Лувра, Елисейских нолей, собора церкви Сакре-Кёр – и все с теми же бесконечными восторгами.
И еще она все время писала «мы» и «нас», не объясняя, к кому это относится.
Но меня эти открытки больше не трогали. Наши с Каролиной дороги безнадежно разошлись. И я из-за этого не горевала – ведь у меня была Ингеборг. Хотя дома, естественно, о Каролине теперь говорили часто.
– Вы что, поссорились с Каролиной? – спросил однажды Роланд.
– Нет. Почему ты так решил?
– У тебя такой странный вид, когда мы о ней говорим.
Меня это задело за живое, а тут еще Надя, впившись в меня взглядом, добавила:
– Раньше у тебя что ни слово, то Каролина, а теперь только эта Ингеборг…
– Но послушайте… Что я могу сейчас сказать о Каролине? Ее же здесь нет.
Надя с Роландом посмотрели на меня осуждающе.
– Вот как? Значит, можно не говорить о своих друзьях только потому, что их сейчас нет? Вообще забыть о них? Ты это имеешь в виду?
– Нет… конечно, не это.
Но Надя не сдавалась, она решила меня доконать.
– Ты больше не скучаешь по Каролине?
Ну что я могла на это ответить! Мы все были привязаны к Каролине. Но если ей нечего сказать нам, кроме того, что было в открытках, то она могла бы и вовсе оставить нас в покое. Зачем ей нужно, чтобы о ней постоянно вспоминали?
Я теперь дружила с Ингеборг. Мы были знакомы не больше трех месяцев, но казалось, что знали друг друга всю жизнь. С тех пор как подружились, мы каждый день проводили вместе.
Ингеборг никогда бы себя так не повела, как Каролина. Сначала совсем забыть о нашей семье, а потом забрасывать ничего не значащими открытками!..
Как-то в пятницу, в начале декабря, я была дома у Ингеборг. На чердаке дома, где она жила, была каморка, которую нам разрешили использовать для наших благотворительных целей. Мы называли ее штаб-квартирой. Сюда мы стаскивали все, что Ингеборг удавалось раздобыть. Частью это были непригодные вещи, мы откладывали их в сторону и только что разобрались с последней рождественской посылкой. Большой ящик стоял готовый к отправке. Нужно было успеть до того, как все ринутся посылать подарки. Ингеборг сказала, что займется этим сама. Как правило, мы помогали друг другу и ходили на товарную станцию вместе. Но в этот раз она заявила, что я не понадоблюсь. Ей помогут родственники. Она настаивала на этом. Я могу совершенно не беспокоиться.
Уже потом я припомнила, что в тот вечер она вела себя как-то иначе. Когда я собралась домой, она пошла меня провожать. В этом не было ничего необычного. Но теперь она вдруг взяла меня под руку, крепко сжала ее и не отпускала всю дорогу. Мне подумалось, это должно что-то значить. Но, поскольку в остальном все было как всегда, я не стала об этом размышлять.
Я помню, мне показалось, что она серьезней обычного. Торжественней, что ли. Как всегда, дойдя до крепостного моста, мы остановились попрощаться. Сняли варежки, и она взяла мои ладони в свои. Это был наш ритуал.
– Черный! – сказала Ингеборг.
– Черный! – повторила я.
Это означало, что мы обещаем сдержать слово и быть на конфирмации в черных платьях.
Она торопливо поцеловала меня в щеку и побежала домой.
Я даже не оглянулась, чтобы посмотреть ей вслед.
Я ничегошеньки не заподозрила.
Когда на следующий день я пришла на урок катехизиса, ее в классе не оказалось, и учитель коротко сообщил нам, что Ингеборг на занятиях больше не будет: она уехала домой, в Портланд.
Это было непостижимо. Как гром среди ясного неба.
Лишь спустя несколько дней я нашла в своей парте маленький запечатанный конверт. Он лежал между страницами географического атласа. Что удивительно – рядом с картой Парижа – из всех возможных стран и городов! В конверте было письмо от Ингеборг, написанное, судя по всему, второпях.
«Берта! Дорогая подруга!
Эти несколько строчек – на случай, если сегодня вечером, когда мы увидимся, мужество мне изменит. Я должна сказать тебе, что уезжаю домой, в Вестерботтен. Сейчас я в таком же замешательстве и недоумении, в каком, наверное, будешь и ты, когда узнаешь об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74