выборам во вторник, непонятно связанным между собой смертям Чарли Байта, Джонни Троя и Сильвии Байт и мне, угрозе для страны.
Потом я выключил телевизор и лежал, раздумывая. Я был в недоумении, мозг не находил ответа. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В этом и загвоздка: я не знал, как это сделать.
Наконец я повернулся носом к стене и заснул. Полагаю, это был сон, страшный, таинственный, даже какой-то пророческий. Это были,одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что-то мелькало, стиралось, наплывало, подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами, даже пели.
Временами казалось, что я просыпаюсь, но тут же понимал, что продолжаю спать.
Сон. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере.
Все закрутилось, завертелось, и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня есть шанс облегчить свою участь. Они предоставили мне право защищать себя, чтобы потом определить характер смерти. Свидетельские показания сначала давали нормально, потом
в ртихотворной форме. Но мне эти стихи не казались складными. Через некоторое время свидетели вообще запели.
Я стоял перед судьей, облаченным в черную мантию и белый парик. Это был Юлиус Себастьян. Старшина присяжных — Джо Райс, а среди двенадцати присяжных я узнал девятерых здравствующих и умерших гангстеров: Билли Бончака, Тони Ангвиша, Бубби, Снэга и других, которых я собственноручно застрелил в прошлые годы. Все они были вооружены автоматами и длинными ножами.
Судебным репортером был Гарри Вароу. Слева от меня восседал суровый окружной прокурор Хорейша М. Хамбл.
А справа Дэвид Эмерсон — защитник. Заседание началось с песнопений, восхваляющих Дуерфизм. Слово взял Мордехай Питере, он поклялся говорить правду и только правду, поднял руку и пронзительно запел:
Он ужасный злодей, Он растлил всех детей. Его не исправить, К праотцам отправить!
Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призыв судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие-то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай.
Наконец, мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда пришел великий момент, смог лишь шевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна:
Я ужасный злодей, Я растлил всех детей. Меня не исправить, К праотцам отправить!
После этого все двенадцать присяжных прицелились в меня, возвещая:
— Он виновен. Смерть ему, смерть!
Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытье:
— Я этого не сделал! Не сделал! Я не виноват!
Но наконец я сообразил, что проснулся, на самом деле проснулся. Рубашка и наволочка на подушке промокли от пота, я чувствовал себя измученным и разбитым.
И подумал: «До чего же мне хочется есть!» Эта мысль меня обрадовала. Все встало на свои места. Я поднялся, принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. Болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума.
И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего. Этот сон не забывался, преследовал меня. К рассвету в нем начал просматриваться смысл.
Возможно, в том сне заложены ответы на все вопросы, только надо их понять. Тогда я буду знать, как действовать дальше, как выбраться из беды. А положение сложилось — хуже не бывает.
Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал сэндвичи и газеты. Они вопили в один голос.
Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, а кого именно — не уточнялось. Вытащили наружу крутые ситуации, включая несколько любовных историй. Подчеркивали хрупкость и беззащитность Сильвии, и тут же акцентировали мою склонность к решительным действиям (это чтобы не назвать меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать, сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо обвинить меня.
Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио и, несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах касательно смерти Джонни Троя; теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.
Шелл Скотт разве что не смог затмить собой предстоящие выборы. А сегодня был уже понедельник, первый понедельник ноября. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового президента. За Эмерсона или Хамбла.
За уверенность в своих силах или за дуерфизм. Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма — это это, что человек невиновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто-то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди; надо покопаться в их прошлом, непременно что-то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло.
Хамбл называл это «делать добро для народа», отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя, по сути, дело сводилось к тому, чтобы воровать у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости и человеколюбию в отношении тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, о которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно.
И такой человек баллотировался на пост президента Соединенных Штатов. Весьма возможно, он будет избран. Хамбл или Эмерсон. Завтра мы будем знать. В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщет либо полиция, либо какой-нибудь бандит. В «кольте» у меня было шесть патронов, так что, если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов, разумеется, я не стану, сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас предпочел бы не видеть их поблизости.
По телевизору передавали последние речи сначала Хамбла, потом Эмерсона. Слушать Хамбла мне совершенно не хотелось, но надо хоть немного отвлечься.
Хамбл начал свою речь традиционно:
— Мои дорогие друзья...
Я слушал его вполуха, расхаживая по комнатушке.
Время от времени я улавливал отдельные фразы. Все то же самое: «Ваше правительство сделает для вас то-то и то-то». Хамбл в состоянии добиться повышения пенсий, ассигнований на образование, на здравоохранение... и т. д., и т. п.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Потом я выключил телевизор и лежал, раздумывая. Я был в недоумении, мозг не находил ответа. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В этом и загвоздка: я не знал, как это сделать.
Наконец я повернулся носом к стене и заснул. Полагаю, это был сон, страшный, таинственный, даже какой-то пророческий. Это были,одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что-то мелькало, стиралось, наплывало, подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами, даже пели.
Временами казалось, что я просыпаюсь, но тут же понимал, что продолжаю спать.
Сон. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере.
Все закрутилось, завертелось, и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня есть шанс облегчить свою участь. Они предоставили мне право защищать себя, чтобы потом определить характер смерти. Свидетельские показания сначала давали нормально, потом
в ртихотворной форме. Но мне эти стихи не казались складными. Через некоторое время свидетели вообще запели.
Я стоял перед судьей, облаченным в черную мантию и белый парик. Это был Юлиус Себастьян. Старшина присяжных — Джо Райс, а среди двенадцати присяжных я узнал девятерых здравствующих и умерших гангстеров: Билли Бончака, Тони Ангвиша, Бубби, Снэга и других, которых я собственноручно застрелил в прошлые годы. Все они были вооружены автоматами и длинными ножами.
Судебным репортером был Гарри Вароу. Слева от меня восседал суровый окружной прокурор Хорейша М. Хамбл.
А справа Дэвид Эмерсон — защитник. Заседание началось с песнопений, восхваляющих Дуерфизм. Слово взял Мордехай Питере, он поклялся говорить правду и только правду, поднял руку и пронзительно запел:
Он ужасный злодей, Он растлил всех детей. Его не исправить, К праотцам отправить!
Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призыв судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие-то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай.
Наконец, мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда пришел великий момент, смог лишь шевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна:
Я ужасный злодей, Я растлил всех детей. Меня не исправить, К праотцам отправить!
После этого все двенадцать присяжных прицелились в меня, возвещая:
— Он виновен. Смерть ему, смерть!
Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытье:
— Я этого не сделал! Не сделал! Я не виноват!
Но наконец я сообразил, что проснулся, на самом деле проснулся. Рубашка и наволочка на подушке промокли от пота, я чувствовал себя измученным и разбитым.
И подумал: «До чего же мне хочется есть!» Эта мысль меня обрадовала. Все встало на свои места. Я поднялся, принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. Болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума.
И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего. Этот сон не забывался, преследовал меня. К рассвету в нем начал просматриваться смысл.
Возможно, в том сне заложены ответы на все вопросы, только надо их понять. Тогда я буду знать, как действовать дальше, как выбраться из беды. А положение сложилось — хуже не бывает.
Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал сэндвичи и газеты. Они вопили в один голос.
Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, а кого именно — не уточнялось. Вытащили наружу крутые ситуации, включая несколько любовных историй. Подчеркивали хрупкость и беззащитность Сильвии, и тут же акцентировали мою склонность к решительным действиям (это чтобы не назвать меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать, сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо обвинить меня.
Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио и, несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах касательно смерти Джонни Троя; теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.
Шелл Скотт разве что не смог затмить собой предстоящие выборы. А сегодня был уже понедельник, первый понедельник ноября. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового президента. За Эмерсона или Хамбла.
За уверенность в своих силах или за дуерфизм. Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма — это это, что человек невиновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто-то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди; надо покопаться в их прошлом, непременно что-то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло.
Хамбл называл это «делать добро для народа», отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя, по сути, дело сводилось к тому, чтобы воровать у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости и человеколюбию в отношении тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, о которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно.
И такой человек баллотировался на пост президента Соединенных Штатов. Весьма возможно, он будет избран. Хамбл или Эмерсон. Завтра мы будем знать. В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщет либо полиция, либо какой-нибудь бандит. В «кольте» у меня было шесть патронов, так что, если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов, разумеется, я не стану, сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас предпочел бы не видеть их поблизости.
По телевизору передавали последние речи сначала Хамбла, потом Эмерсона. Слушать Хамбла мне совершенно не хотелось, но надо хоть немного отвлечься.
Хамбл начал свою речь традиционно:
— Мои дорогие друзья...
Я слушал его вполуха, расхаживая по комнатушке.
Время от времени я улавливал отдельные фразы. Все то же самое: «Ваше правительство сделает для вас то-то и то-то». Хамбл в состоянии добиться повышения пенсий, ассигнований на образование, на здравоохранение... и т. д., и т. п.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38