А у меня, слава богу, не поднялась рука. – Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. – Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.
– Ты так специально? Чтобы стало больнее?
– Хочешь, чтобы я билась об стенку? Этим, доченька, я долго занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..
– Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того банальная история! – в голосе Лены и жалость и презрение.
– Банально то, что случается с кем-то другим. А когда с тобой, это трагедия… Мне не встретился человек, за которого хотелось бы замуж. А кроме того, дать тебе отчима…
– Ну ладно, ну не вышла. Но зачем такой-то, бутафорский?! – показывает Лена на фотографию.
– Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому, стыдились. Вам выдавали позорную метрику с прочерком в графе «отец». Все про таких детей знали, и в садике и в школе, это было пятно… Никогда не скажу, чего мне стоило, но ты стала законной генеральской дочкой. И выросла гордая, без комплексов.
– И ты год за годом, год за годом… Материнский подвиг, да? А каково мне теперь? «Папин письменный стол», «папино кресло», «папина фуражка», «папин стакан», «папин день рождения», «наша фамилия», «традиции семьи», – она останавливается, задохнувшись. – Да здесь каждый стул лжет! Видеть не могу!
– Давай все сменим? Хочешь? Все до последней кнопки! – Чугунникова зажигается надеждой увлечь дочь. – Эту рухлядь – вон. Самой надоело. Все по-новому. Сюда – стенку… Сюда – угловой диван… Медвежьи шкуры. Декоративный камин сложим. Хочешь?
– Где ты наберешься денег…
– Не твоя печаль! Все сделаю! – на лице Чугунниковой уже пробивается улыбка, она не замечает, что потеряла осторожность и переборщила, «покупая» дочь.
– Мама, а на какие вообще доходы мы шикуем? – медленно спрашивает Лена. – Раз не было генеральского наследства… раз ты не продавала громадную дачу… а мы все живем и живем, восемнадцать лет на нее живем… шубы покупаем… за бешеные деньги встречаем Новый год…
– Разве это бешеные, дочурка? Бешеные – когда совсем другое число нулей.
Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.
– Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата… Мама?!
* * *
Время поджимает друзей. Сколько еще рискнет Саковин удерживать материал в рамках служебного расследования?
– Как у тебя, Зиночка? Много оказалось Старухиных? – спрашивает Пал Палыч.
– Нет. Росчерк отработанный. Выполняется от начала до конца единым штрихом. Во всех элементах идентичность. Так что фальшивок я не нашла.
– А еще что? – Пал Палыч чувствует, что она не договорила.
– Да есть попутное наблюдение… – Кибрит берется за подшивки, лежащие на столе. – Акты оформлены аккуратно. Подпись Старухина обычно строго в линеечку. Вот: «Лобов – Старухин», «Лобов – Старухин». Но в некоторых случаях, погляди: здесь выше строки полезла, а тут ниже… или вот – косо…
– Нетрезвый?
– Тогда при увеличении было бы видно, что нарушена координация движений. Я сидела и думала… По-моему он не всегда подписывает с остальными. Где-то в другом месте, где не очень удобно или плоховато с освещением.
Носят на подпись? – прикидывает Пал Палыч. Правдоподобно. Наспех подмахнул на лестнице или в подъезде… Он связывается с оперативным отделом, просит спешно выяснить, что и где Старухин.
А пока решает прибегнуть к помощи зампреда Комитета народного контроля. Зная положение Пал Палыча, тот держится подчеркнуто внимательно.
– Петр Никифорович, я встречаю на базе упорное сопротивление. Вплоть до провокаций против меня. Вы, вероятно…
– Да-да, мне известно, – мягко подтверждает зампред.
– Отчасти потому я в цейтноте. Факт разгрузки злополучных вагонов с помидорами подтвержден. И есть еще подозрительный случай с черешней. Но чтобы проследить, куда сбыли, нужны люди.
Раздается телефонный звонок.
– Извините… – зампред берет трубку и, не интересуясь кто, говорит: – Попрошу через пять минут… – и снова Знаменскому: – Слушаю вас.
– Нужны человека три. Энергичных и сообразительных.
– Чтобы я понял смысл задачи. Коротко.
– Мною изъят журнал, где регистрируются номера выезжающих с базы машин. Надо отыскать по автохозяйствам соответствующие путевые листы. Затем в торгах, которые заказывали машины, проверить накладные на приемку груза. И через это сито отцедить…
Телефонный звонок.
– Извините… Попрошу через пять минут… Отцедить шоферов, возивших «налево»? – доканчивает зампред. – Добро.
Параллельно и Томин мобилизует силы. То распинается перед директором рынка, добиваясь, чтобы тот подсказал, куда откочевали его прежние перекупщики и как нащупать выходы на Шишкина. То встречает на Курском вокзале Панко и устраивает так, чтобы он был под рукой. То кого-то инструктирует, то кому-то докладывает: ОБХСС с его подачи готовит операцию против перекупщиков на рынках.
Периодически Томин крутит телефонный диск и взывает:
– Любочка! Удалось?
Он пытается разыскать Пал Палыча. Наконец Любочка «берет след».
– В антиалкогольном профилактории? – изумляется Томин. – Какая широта интересов… Ну, тогда, Любочка, отбой.
* * *
В саду при антиалкогольном профилактории картина не отличается от той, которую можно видеть при любой терапевтической больнице – вид на прудик, гуляющие пациенты.
Идя по аллее, Знаменский спрашивает встречных:
– Извините, где-то здесь Старухин Николай Яковлевич. Не подскажете?
Наконец кто-то реагирует:
– Вон там, под елкой сидел.
На скамье под елкой подремывает красноносый, рано одряхлевший человек. На плечах у него потертое пальто, в которое он зябко кутается.
– Здравствуйте, – говорит Пал Палыч.
– Здравствуйте… – моргает Старухин. – Но, извиняюсь, не узнаю. Память что-то опять…
– Я по поводу базы, – нащупывает почву Пал Палыч.
– А-а, – оживляется собеседник, – Без дяди Коли никуда? – он приосанивается. – Ладно уж, помогу. – Оглянувшись, отворачивает полу пальто. – Давай. В кармане не видно будет.
Знаменский переживает секунду растерянности – беседа развивается слишком стремительно и прямолинейно.
– Или не принес? – строго вопрошает Старухин. – Такого уговора не было! – и наполеоновским жестом запахивается.
– Перерыв, дядя Коля, – находится Знаменский. – Не смог.
– Ну и что – перерыв? Надо было зараньше.
– Через десять минут кончится и слетаю! – обещает Пал Палыч. – Какую хотите?
– «Сибирскую»! – твердо говорит Старухин. – Пора бы знать!
– Пока побеседуем? – предлагает Пал Палыч.
– Ты тут впервой, что ли?
– Впервой.
– А-а, интересно тебе… Ничего тут интересного. Манная каша да процедуры, да обратно манная каша.
– Не пойму, от чего вам лечиться, дядя Коля, вы же в порядке, – втягивает старика в откровенность Пал Палыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Ты так специально? Чтобы стало больнее?
– Хочешь, чтобы я билась об стенку? Этим, доченька, я долго занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..
– Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того банальная история! – в голосе Лены и жалость и презрение.
– Банально то, что случается с кем-то другим. А когда с тобой, это трагедия… Мне не встретился человек, за которого хотелось бы замуж. А кроме того, дать тебе отчима…
– Ну ладно, ну не вышла. Но зачем такой-то, бутафорский?! – показывает Лена на фотографию.
– Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому, стыдились. Вам выдавали позорную метрику с прочерком в графе «отец». Все про таких детей знали, и в садике и в школе, это было пятно… Никогда не скажу, чего мне стоило, но ты стала законной генеральской дочкой. И выросла гордая, без комплексов.
– И ты год за годом, год за годом… Материнский подвиг, да? А каково мне теперь? «Папин письменный стол», «папино кресло», «папина фуражка», «папин стакан», «папин день рождения», «наша фамилия», «традиции семьи», – она останавливается, задохнувшись. – Да здесь каждый стул лжет! Видеть не могу!
– Давай все сменим? Хочешь? Все до последней кнопки! – Чугунникова зажигается надеждой увлечь дочь. – Эту рухлядь – вон. Самой надоело. Все по-новому. Сюда – стенку… Сюда – угловой диван… Медвежьи шкуры. Декоративный камин сложим. Хочешь?
– Где ты наберешься денег…
– Не твоя печаль! Все сделаю! – на лице Чугунниковой уже пробивается улыбка, она не замечает, что потеряла осторожность и переборщила, «покупая» дочь.
– Мама, а на какие вообще доходы мы шикуем? – медленно спрашивает Лена. – Раз не было генеральского наследства… раз ты не продавала громадную дачу… а мы все живем и живем, восемнадцать лет на нее живем… шубы покупаем… за бешеные деньги встречаем Новый год…
– Разве это бешеные, дочурка? Бешеные – когда совсем другое число нулей.
Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.
– Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата… Мама?!
* * *
Время поджимает друзей. Сколько еще рискнет Саковин удерживать материал в рамках служебного расследования?
– Как у тебя, Зиночка? Много оказалось Старухиных? – спрашивает Пал Палыч.
– Нет. Росчерк отработанный. Выполняется от начала до конца единым штрихом. Во всех элементах идентичность. Так что фальшивок я не нашла.
– А еще что? – Пал Палыч чувствует, что она не договорила.
– Да есть попутное наблюдение… – Кибрит берется за подшивки, лежащие на столе. – Акты оформлены аккуратно. Подпись Старухина обычно строго в линеечку. Вот: «Лобов – Старухин», «Лобов – Старухин». Но в некоторых случаях, погляди: здесь выше строки полезла, а тут ниже… или вот – косо…
– Нетрезвый?
– Тогда при увеличении было бы видно, что нарушена координация движений. Я сидела и думала… По-моему он не всегда подписывает с остальными. Где-то в другом месте, где не очень удобно или плоховато с освещением.
Носят на подпись? – прикидывает Пал Палыч. Правдоподобно. Наспех подмахнул на лестнице или в подъезде… Он связывается с оперативным отделом, просит спешно выяснить, что и где Старухин.
А пока решает прибегнуть к помощи зампреда Комитета народного контроля. Зная положение Пал Палыча, тот держится подчеркнуто внимательно.
– Петр Никифорович, я встречаю на базе упорное сопротивление. Вплоть до провокаций против меня. Вы, вероятно…
– Да-да, мне известно, – мягко подтверждает зампред.
– Отчасти потому я в цейтноте. Факт разгрузки злополучных вагонов с помидорами подтвержден. И есть еще подозрительный случай с черешней. Но чтобы проследить, куда сбыли, нужны люди.
Раздается телефонный звонок.
– Извините… – зампред берет трубку и, не интересуясь кто, говорит: – Попрошу через пять минут… – и снова Знаменскому: – Слушаю вас.
– Нужны человека три. Энергичных и сообразительных.
– Чтобы я понял смысл задачи. Коротко.
– Мною изъят журнал, где регистрируются номера выезжающих с базы машин. Надо отыскать по автохозяйствам соответствующие путевые листы. Затем в торгах, которые заказывали машины, проверить накладные на приемку груза. И через это сито отцедить…
Телефонный звонок.
– Извините… Попрошу через пять минут… Отцедить шоферов, возивших «налево»? – доканчивает зампред. – Добро.
Параллельно и Томин мобилизует силы. То распинается перед директором рынка, добиваясь, чтобы тот подсказал, куда откочевали его прежние перекупщики и как нащупать выходы на Шишкина. То встречает на Курском вокзале Панко и устраивает так, чтобы он был под рукой. То кого-то инструктирует, то кому-то докладывает: ОБХСС с его подачи готовит операцию против перекупщиков на рынках.
Периодически Томин крутит телефонный диск и взывает:
– Любочка! Удалось?
Он пытается разыскать Пал Палыча. Наконец Любочка «берет след».
– В антиалкогольном профилактории? – изумляется Томин. – Какая широта интересов… Ну, тогда, Любочка, отбой.
* * *
В саду при антиалкогольном профилактории картина не отличается от той, которую можно видеть при любой терапевтической больнице – вид на прудик, гуляющие пациенты.
Идя по аллее, Знаменский спрашивает встречных:
– Извините, где-то здесь Старухин Николай Яковлевич. Не подскажете?
Наконец кто-то реагирует:
– Вон там, под елкой сидел.
На скамье под елкой подремывает красноносый, рано одряхлевший человек. На плечах у него потертое пальто, в которое он зябко кутается.
– Здравствуйте, – говорит Пал Палыч.
– Здравствуйте… – моргает Старухин. – Но, извиняюсь, не узнаю. Память что-то опять…
– Я по поводу базы, – нащупывает почву Пал Палыч.
– А-а, – оживляется собеседник, – Без дяди Коли никуда? – он приосанивается. – Ладно уж, помогу. – Оглянувшись, отворачивает полу пальто. – Давай. В кармане не видно будет.
Знаменский переживает секунду растерянности – беседа развивается слишком стремительно и прямолинейно.
– Или не принес? – строго вопрошает Старухин. – Такого уговора не было! – и наполеоновским жестом запахивается.
– Перерыв, дядя Коля, – находится Знаменский. – Не смог.
– Ну и что – перерыв? Надо было зараньше.
– Через десять минут кончится и слетаю! – обещает Пал Палыч. – Какую хотите?
– «Сибирскую»! – твердо говорит Старухин. – Пора бы знать!
– Пока побеседуем? – предлагает Пал Палыч.
– Ты тут впервой, что ли?
– Впервой.
– А-а, интересно тебе… Ничего тут интересного. Манная каша да процедуры, да обратно манная каша.
– Не пойму, от чего вам лечиться, дядя Коля, вы же в порядке, – втягивает старика в откровенность Пал Палыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17