Из окна кухни выставлялась голова сотника Рассказа, который дружелюбно мигал в нашу сторону своим единственным оком.
– Рассказ – отличный наездник, – объяснял Лекандра, – всех лошадей выезжает у родителя. А вон и мамынька чаи разводит…
На террасе, около большого стола, накрытого белой камчатной скатертью и уставленного чашками и печеньями на маленьких фаянсовых тарелочках, суетилась небольшого роста дама с папироской в зубах. При нашем приближении она прищурила серые выцветшие глаза. Летнее из сурового полотна платье, какая-то накидка на плечах и шелковая сетка на голове показывали, что матушка не хотела быть деревенской попадьей и держала себя на городскую ногу. До этого времени мне ни разу не случалось видеть матушек с папиросами, и я с удивлением посмотрел на сморщенное желтое лицо улыбавшейся дамы.
– Вот гостя привел, мамынька, – рекомендовал меня Лекандра. – А, да тут целый капитан еще сидит… Наше вам, Гордей Федорыч!
– Здравствуйте, господин нигилист, – отозвался сгорбленный, седенький старичок в кителе.
Я только теперь мог рассмотреть его съежившуюся фигурку из-за большого томпакового самовара, сильно походившего на о. Михея по своей тучности.
– Вы к нам погулять приехали? – спрашивала меня матушка.
– Отдохнуть…
– И хорошо сделали: у нас вон какие отличные места… Отец Михей, когда кончил курс в семинарии, был тоньше соломинки, а года три послужил в Шатрове и раздобрел. У нас здесь воздух очень хорош.
Мне оставалось только согласиться, потому что уж какого же еще можно было ожидать воздуха, когда о. Михей из соломинки мог превратиться в настоящий свой вид. По правде сказать, мое воображение совсем отказывалось представить себе о. Михея, когда он только что кончил курс в семинарии. Капитан опять съежился на своем стуле и наблюдал меня мигающим, слезившимся взглядом. Это был совсем выдохшийся старец, с седыми нависшими бровями и щетинистыми, порыжевшими от табачного дыма усами, которые ужасно походили на старую зубочистку. Он имел такой вид, как будто долго где-то лежал в затхлом и сыром месте и теперь вынули его проветриться.
– А что ваша Тонечка? – спрашивала матушка, подавая капитану стакан крепкого чаю. – Я что-то давненько ее не видала…
– Нездоровится ей, нездоровится, Калерия Валерьяновна, – отозвался капитан, шамкая и пришепетывая. – Девичье дело, девичье… Хе-хе. Не побережется, не побережется, а теперь жалуется… жалуется, что голова болит… Молодость!.. Да!..
Самый голос у капитана был какой-то выцветший, с сухими безжизненными нотами, точно скрипело сухое дерево. Лекандра низко наклонил свое розовое лицо над самым стаканом и, кажется, был исключительно занят процессом глотания душистого напитка. Мне показалось, что Лекандра с намерением избегал встречи с прищуренными глазками своей «мамыньки» и как-то странно поднял кверху свои белобрысые брови, когда она заговорила о Тонечке.
– Мир вам, и мы к вам, – загудел о. Михей, вваливаясь на террасу. – Посмотрите, как я выкупал Павла Иваныча. Ха-ха! Вот тебе и ревматизм…
– Чуть не утопили-с, ей-богу! Наивно вам говорю, – уверял Сарафанов, стараясь вылить воду из уха. – Ах, Калерия Валерьяновна… Здравствуйте!.. Сократите, пожалуйста, отца Михея, а то они меня совсем было того… уж захлебываться стал.
– Как это ты в самом деле неосторожно все делаешь! – проговорила матушка, покачивая кругленькой головкой, как детская фарфоровая куколка.
– Пошутил… Эка важность! Он меня тоже надул: на Шептуна променял. И следовало утопить, только до другого раза оставил.
– А… старичку, Гордею Федорычу, наше почтение! – говорил Сарафанов. – А я, право, даже не заметил вас с первого раза… Хе-хе!..
– Да где его заметишь… Ишь, какой карманный образ ему природа-то дала! – добродушно басил о. Михей, пока Сарафанов держал в своей лапище сухую, желтую ручку капитана.
Лицо о. Михея было теперь мертвенно бледно и скоро покрылось крупными каплями пота. Выпив залпом стакан чаю, он проговорил, обращаясь ко мне:
– Послушайте, батенька, не знаете ли вы какого-нибудь средства против геморроя?.. Совсем замучил, проклятый!
– Ах, отец Михей, ведь мы, кажется, чай пьем… – жеманно вступилась матушка, как-то забавно встрепенувшись своими коротенькими ручками. – Ты всегда…
– Что всегда: что есть, то и говорю!.. У кого что болит…
– Пожалуйста, перестань… Вон Тонечка идет… Ах, здравствуйте, Тонечка, легки на помине, – мы только что о вас сейчас говорили…
Тонечка была белокурая, грациозная девушка лет восемнадцати. Ее небольшое правильное лицо, с большими умными темными глазами, было красиво оттенено широкой соломенной шляпой с букетом незабудок на отогнутом поле. Она короткими шажками, едва прикасаясь к земле, вошла на террасу и спокойно поздоровалась со всеми. Сарафанов, как галантный кавалер, приложился мокрыми губами к ее миниатюрной ручке с просвечивавшими синими жилками, выгнув свою широкую спину, как это делают бильярдные игроки. Ситцевое простенькое платье красиво сидело на маленькой фигурке девушки и целомудренно собралось около ее белой шейки широкой розеткой.
– А я пришла к вам, Калерия Валерьяновна, за хиной, – проговорила девушка.
– И вы верите в эту латынскую кухню, Антонина Гордеевна? – вступился о. Михей.
– А то как же? Против лихорадки отлично помогает…
– Пустяки! Это только так кажется. Вот у меня…
– Ах, отец Михей, пожалуйста! – взмолилась матушка.
– Ну, ну, не буду. Я пошутил… Ха-ха!.. Спроси вон у капитана, он испытал. Как заберет, – места не найдешь… Не буду больше, не буду. Вот мы с Павлом Иванычем относительно цивилизации побеседуем.
Тонечка просидела недолго. Она все время потирала свои маленькие ручки, как это делают с холоду, и ежила худенькими плечиками. Лекандра несколько раз с улыбкой посматривал на девушку и, наконец, проговорил про себя:
– Нервы…
– Вы этим что хотите сказать? – смело спросила Тонечка.
– А то и хочу сказать, что у всех барынь одна болезнь: нервы. Глаза этак закатит (Лекандра изобразил, как барыни закатывают глаза): «Ах, у меня нервы»…
– Вы, Антонина Гордеевна, не слушайте его, – вступился опять о. Михей. – Я вам дам отличный совет: ешьте сырое мясо, пейте сырые яйца… Вот я, – я был хуже вас!.. А теперь, кажется, слава богу, только вот… Ну, да это вас не касается. А вы слышали нашу последнюю новость: Никандр Михеич женятся. Да-с. И знаете, на ком?
– На даме женюсь, – отозвался Лекандра. – Она будет в оборках да в бантах ходить, а я ее хлебом буду кормить.
– Нет, в самом деле женится… На работнице Шептуна. Может быть, видали?
Все засмеялись. Сарафанов дергал капитана за рукав и рассыпался своим дребезжащим, нерешительным смехом, откидывая голову назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Рассказ – отличный наездник, – объяснял Лекандра, – всех лошадей выезжает у родителя. А вон и мамынька чаи разводит…
На террасе, около большого стола, накрытого белой камчатной скатертью и уставленного чашками и печеньями на маленьких фаянсовых тарелочках, суетилась небольшого роста дама с папироской в зубах. При нашем приближении она прищурила серые выцветшие глаза. Летнее из сурового полотна платье, какая-то накидка на плечах и шелковая сетка на голове показывали, что матушка не хотела быть деревенской попадьей и держала себя на городскую ногу. До этого времени мне ни разу не случалось видеть матушек с папиросами, и я с удивлением посмотрел на сморщенное желтое лицо улыбавшейся дамы.
– Вот гостя привел, мамынька, – рекомендовал меня Лекандра. – А, да тут целый капитан еще сидит… Наше вам, Гордей Федорыч!
– Здравствуйте, господин нигилист, – отозвался сгорбленный, седенький старичок в кителе.
Я только теперь мог рассмотреть его съежившуюся фигурку из-за большого томпакового самовара, сильно походившего на о. Михея по своей тучности.
– Вы к нам погулять приехали? – спрашивала меня матушка.
– Отдохнуть…
– И хорошо сделали: у нас вон какие отличные места… Отец Михей, когда кончил курс в семинарии, был тоньше соломинки, а года три послужил в Шатрове и раздобрел. У нас здесь воздух очень хорош.
Мне оставалось только согласиться, потому что уж какого же еще можно было ожидать воздуха, когда о. Михей из соломинки мог превратиться в настоящий свой вид. По правде сказать, мое воображение совсем отказывалось представить себе о. Михея, когда он только что кончил курс в семинарии. Капитан опять съежился на своем стуле и наблюдал меня мигающим, слезившимся взглядом. Это был совсем выдохшийся старец, с седыми нависшими бровями и щетинистыми, порыжевшими от табачного дыма усами, которые ужасно походили на старую зубочистку. Он имел такой вид, как будто долго где-то лежал в затхлом и сыром месте и теперь вынули его проветриться.
– А что ваша Тонечка? – спрашивала матушка, подавая капитану стакан крепкого чаю. – Я что-то давненько ее не видала…
– Нездоровится ей, нездоровится, Калерия Валерьяновна, – отозвался капитан, шамкая и пришепетывая. – Девичье дело, девичье… Хе-хе. Не побережется, не побережется, а теперь жалуется… жалуется, что голова болит… Молодость!.. Да!..
Самый голос у капитана был какой-то выцветший, с сухими безжизненными нотами, точно скрипело сухое дерево. Лекандра низко наклонил свое розовое лицо над самым стаканом и, кажется, был исключительно занят процессом глотания душистого напитка. Мне показалось, что Лекандра с намерением избегал встречи с прищуренными глазками своей «мамыньки» и как-то странно поднял кверху свои белобрысые брови, когда она заговорила о Тонечке.
– Мир вам, и мы к вам, – загудел о. Михей, вваливаясь на террасу. – Посмотрите, как я выкупал Павла Иваныча. Ха-ха! Вот тебе и ревматизм…
– Чуть не утопили-с, ей-богу! Наивно вам говорю, – уверял Сарафанов, стараясь вылить воду из уха. – Ах, Калерия Валерьяновна… Здравствуйте!.. Сократите, пожалуйста, отца Михея, а то они меня совсем было того… уж захлебываться стал.
– Как это ты в самом деле неосторожно все делаешь! – проговорила матушка, покачивая кругленькой головкой, как детская фарфоровая куколка.
– Пошутил… Эка важность! Он меня тоже надул: на Шептуна променял. И следовало утопить, только до другого раза оставил.
– А… старичку, Гордею Федорычу, наше почтение! – говорил Сарафанов. – А я, право, даже не заметил вас с первого раза… Хе-хе!..
– Да где его заметишь… Ишь, какой карманный образ ему природа-то дала! – добродушно басил о. Михей, пока Сарафанов держал в своей лапище сухую, желтую ручку капитана.
Лицо о. Михея было теперь мертвенно бледно и скоро покрылось крупными каплями пота. Выпив залпом стакан чаю, он проговорил, обращаясь ко мне:
– Послушайте, батенька, не знаете ли вы какого-нибудь средства против геморроя?.. Совсем замучил, проклятый!
– Ах, отец Михей, ведь мы, кажется, чай пьем… – жеманно вступилась матушка, как-то забавно встрепенувшись своими коротенькими ручками. – Ты всегда…
– Что всегда: что есть, то и говорю!.. У кого что болит…
– Пожалуйста, перестань… Вон Тонечка идет… Ах, здравствуйте, Тонечка, легки на помине, – мы только что о вас сейчас говорили…
Тонечка была белокурая, грациозная девушка лет восемнадцати. Ее небольшое правильное лицо, с большими умными темными глазами, было красиво оттенено широкой соломенной шляпой с букетом незабудок на отогнутом поле. Она короткими шажками, едва прикасаясь к земле, вошла на террасу и спокойно поздоровалась со всеми. Сарафанов, как галантный кавалер, приложился мокрыми губами к ее миниатюрной ручке с просвечивавшими синими жилками, выгнув свою широкую спину, как это делают бильярдные игроки. Ситцевое простенькое платье красиво сидело на маленькой фигурке девушки и целомудренно собралось около ее белой шейки широкой розеткой.
– А я пришла к вам, Калерия Валерьяновна, за хиной, – проговорила девушка.
– И вы верите в эту латынскую кухню, Антонина Гордеевна? – вступился о. Михей.
– А то как же? Против лихорадки отлично помогает…
– Пустяки! Это только так кажется. Вот у меня…
– Ах, отец Михей, пожалуйста! – взмолилась матушка.
– Ну, ну, не буду. Я пошутил… Ха-ха!.. Спроси вон у капитана, он испытал. Как заберет, – места не найдешь… Не буду больше, не буду. Вот мы с Павлом Иванычем относительно цивилизации побеседуем.
Тонечка просидела недолго. Она все время потирала свои маленькие ручки, как это делают с холоду, и ежила худенькими плечиками. Лекандра несколько раз с улыбкой посматривал на девушку и, наконец, проговорил про себя:
– Нервы…
– Вы этим что хотите сказать? – смело спросила Тонечка.
– А то и хочу сказать, что у всех барынь одна болезнь: нервы. Глаза этак закатит (Лекандра изобразил, как барыни закатывают глаза): «Ах, у меня нервы»…
– Вы, Антонина Гордеевна, не слушайте его, – вступился опять о. Михей. – Я вам дам отличный совет: ешьте сырое мясо, пейте сырые яйца… Вот я, – я был хуже вас!.. А теперь, кажется, слава богу, только вот… Ну, да это вас не касается. А вы слышали нашу последнюю новость: Никандр Михеич женятся. Да-с. И знаете, на ком?
– На даме женюсь, – отозвался Лекандра. – Она будет в оборках да в бантах ходить, а я ее хлебом буду кормить.
– Нет, в самом деле женится… На работнице Шептуна. Может быть, видали?
Все засмеялись. Сарафанов дергал капитана за рукав и рассыпался своим дребезжащим, нерешительным смехом, откидывая голову назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15