— Так не должно быть! Насилие несвойственно справедливости. Но, может быть, юноша нарушил закон и наказан за свои преступления?
— Его вина, светлейший и справедливейший синьор, лишь в том, что он молод, здоров, силен и ловок в морском деле. Его забрали в галерный флот, не спросив его согласия и не предупредив, а я остался в одиночестве на старости лет.
Выражение жалости, которое появилось было на светлом лице дожа, сразу сменилось недоверием, его взгляд, прежде смягченный состраданием, стал холоден. Дож сделал знак страже и с достоинством поклонился иностранным посланникам, внимательным и любопытным свидетелям этого разговора, жестом приказав двигаться дальше.
— Уберите этого человека, — сказал офицер, повинуясь взгляду своего повелителя. — Нельзя задерживать церемонию из-за такой вздорной просьбы.
Антонио не оказал никакого сопротивления и, уступая напору окружающих, покорно отступил и затерялся в толпе.
Через несколько минут этот короткий эпизод был забыт, и все опять были поглощены более интересными событиями.
Как только дож и его свита заняли свои места, прославленный адмирал стал к рулевому колесу, и огромный роскошный корабль с позолоченными галереями, заполненными знатью, плавно и величественно отчалил от набережной. Тотчас вновь заликовали фанфары и раздался новый взрыв восторга среди зрителей. Толпа бросилась к нему, и, когда “Буцентавр” достиг середины гавани, канал почернел от гондол, устремившихся следом за ним. Весь этот шумный и веселый кортеж помчался вперед. Иногда какая-нибудь гондола, словно молния, мелькала перед носом флагмана, а другие, будто мелкая рыбешка, теснились как можно ближе к громадному судну, насколько позволял размах его тяжелых весел. По мере того как с каждым новым усилием матросов корабль все дальше уходил от земли, он, казалось, каким-то таинственным образом удлинялся, живой хвост позади него все рос и рос. И это видимое единство корабля и гондол не нарушилось до тех пор, пока “Буцентавр” не миновал остров, давно прославившийся своим монастырем благочестивых армян. Здесь движение замедлилось, чтобы множество гондол могло еще приблизиться, и вся процессия, слившись опять воедино, остановилась у места высадки, то есть у берегов Лидо.
Венчание дожа с Адриатикой, как называлась эта старинная церемония, уже много раз было описано, и потому нет необходимости вновь описывать его здесь. Нас интересуют больше события личного и частного характера, чем события общественные, и потому мы пропустим все, что не имеет непосредственного отношения к нашему повествованию.
Когда “Буцентавр” остановился, вокруг его кормы было расчищено пространство, и на богато убранном мостике, устроенном так, что его было видно далеко вокруг, появился дож. В поднятой руке он держал кольцо, сверкающее драгоценными камнями; затем, произнеся слова обручения, он бросил кольцо на лоно своей символической невесты. Раздались возгласы, снова затрубили фанфары, и все дамы замахали платками, приветствуя счастливый союз.
В эту самую минуту, когда шум еще больше усилился от грохота бортовых орудий крейсеров, стоящих на каналах, и от стрельбы пушек в Арсенале, под галереей “Буцентавра” проскользнула лодка. Руки, управлявшие ею, были искусны и еще сильны, хотя волосы того, кто держал весло, уже поредели и побелели от старости. Он бросил умоляющий взгляд на счастливые лица людей, украшавших собою галерею принца, и быстро опустил голову. С лодки упал маленький рыбацкий буй, и она ускользнула прочь так быстро, что среди всеобщего оживления и шума никто не обратил на нее внимания.
Вскоре праздничная процессия повернула к городу, под оглушительные крики толпы, приветствовавшей счастливое завершение церемонии, которой история и благословение римского папы придали особую святость, еще более усугубляемую суеверием. Правда, нашлись бы среди венецианцев и такие, кто относился к знаменитому венчанию дожа с Адриатикой без всякого восторга и умиления, да и некоторые посланники северных морских держав, которым случилось быть свидетелями этой церемонии, едва скрывали улыбку, обмениваясь многозначительными взглядами. И все же обычай продолжал существовать, ибо воображаемое величие страны, если оно долго и упорно внушается ее гражданам, так влияет на людей, что ни растущая слабость республики Святого Марка, ни всем известное превосходство других стран в Адриатике, которую республика все еще считает своей собственностью, не могли подвергнуть эту претенциозность тому осмеянию, какого она заслуживает. История показала всему миру, что Венеция упорно продолжала культивировать этот обман целые столетия, хотя и благоразумие и скромность подсказывали, что его пора прекратить. Но в описываемый нами период охмелевшее от честолюбия государство только начинало, пожалуй, ощущать симптомы своего очевидного увядания, но полностью еще не сознавало, что уже быстро катится вниз. Так общества, как и отдельные личности, приближаясь к своему закату, не замечают признаков упадка, пока их не застигнет врасплох та судьба, что сокрушает мощные империи подобно судьбе, сокрушающей слабого человека.
"Буцентавр” не вернулся прямо в гавань, чтобы оставить на берегу свой почетный и важный груз. Яркая, праздничная галера бросила якорь в центре порта, напротив широкого устья Большого канала. Целое утро специальные люди только и занимались тем, что заставляли все тяжелые суда, которые обычно стояли сотнями в этой главной артерии города, отойти в сторону и освободить место. Теперь же глашатаи призывали горожан посмотреть гонки, которыми оканчивались официальные торжественные церемонии дня.
Венеция благодаря своеобразному расположению и огромному количеству профессиональных гребцов издавна славилась этими развлечениями на воде. Целые семейства были известны и прославлены в ее преданиях за искусство гребли, как в Риме были известны и прославлены семейства за подвиги, гораздо менее полезные и более варварские. Для гонок выбирали обычно гребцов самых энергичных и опытных; затем участники молились своим святым покровителям, а публика старалась вдохновить их песнями, рассказывающими о подвигах их предков, после чего начинались гонки, сопровождавшиеся азартными криками толпы, — она изо всех сил помогала гребцам, пробуждая в них честолюбие и жажду победы.
Как только “Буцентавр” занял свое место, появилось тридцать или сорок гондольеров, одетых в праздничные наряды и окруженных взволнованными друзьями и родными. Будущие соперники должны были поддержать былую репутацию и славу своих имен, и все громко предостерегали их от позора поражения. Мужчины приветствовали их одобрительными возгласами, а слабая половина рода человеческого поощряла улыбками и слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112