А коли Пэмпренетта наложит на себя руки, клянусь Матерью Божьей, я пойду на Лонг-де-Капюсэн и учиню там резню! А ты, Дьедоннэ, молча позволяешь оскорблять свою дочь?
— Я иду на рыбалку.
— Он идет на рыбалку! Слыхали? Меня обливают грязью, попирают ногами Пэмпренетту, а он, видите ли, идет рыбку ловить! Господи, да когда ж ты сделаешь меня вдовой?
Эта мольба, по-видимому, нисколько не взволновала Адоля, он только постарался убедить Маспи поскорее отправиться в порт.
И они пошли бок о бок к моторной лодке Дьедоннэ. По дороге Адоль лишь пробормотал себе под нос:
— Перрин — славная женщина, что верно, то верно… но иногда с ней чертовски тяжело… чертовски…
А потом приятели ловили рыбу.
Время от времени Элуа, украдкой наблюдая за Дьедоннэ, замечал, как подергивается его лицо. Адоль, вне всяких сомнений, сильно страдал, а Великий Маспи терпеть не мог смотреть на чужие страдания.
— Эй, Дьедоннэ, может, перекусим?
— Если хочешь…
— Я проголодался как волк!
Элуа достал пакет с едой, приготовленный его другом, разложил припасы на скамье и протянул Адолю колбасу. Тот покачал головой.
— Я совсем не хочу есть… только пить…
— Так ты серьезно болен, Дьедоннэ?
— Эта проклятая рука…
— Тебе бы надо сходить к врачу.
Пока Адоль утолял мучившую его жажду, Элуа спокойно жевал с видом человека, для которого всякая трапеза — священный ритуал, не терпящий никакой спешки.
— Слушай, Дьедоннэ, а тебе не интересно знать, зачем я пошел с тобой сегодня?
— Зачем?
— Чтобы поговорить!
— А-а-а…
— Вчера вечером Селестина наговорила мне кучу престранных вещей…
И Великий Маспи подробно изложил приятелю мнение своей супруги об их общих заблуждениях.
— Селестина не шибко, умна, — заключил он, — но здравого смысла у нее не отнять… Как, по-твоему, она права, Дьедоннэ, и мы с самого начала здорово промахнулись? Эй, Дьедоннэ, я с тобой разговариваю!
Адоль с видимым трудом вернулся к действительности.
— Я… прости… пожалуйста… но… но…
Элуа сразу встревожился.
— Да что с тобой, Дьедоннэ? Надеюсь, ты не хлопнешься в обморок?
— Ка… кажется, да…
Элуа едва успел перескочить через разделявшую их скамью и подхватить Адоля на руки.
— Господи Боже! Невероятно, чтобы ревматизм причинял такие муки!
Он похлопал приятеля по щекам.
— Эй, Адоль, встряхнись! Сейчас мы вернемся, и ты ляжешь в постель… а я сбегаю за врачом… если тебе совсем худо, он сделает какой-нибудь укол…
И тут он заметил струйку крови, стекавшую по тыльной стороне руки Дьедоннэ, оставляя за собой черно-красный след. Маспи на мгновение остолбенел, потом, перевернув по-прежнему бесчувственного Дьедоннэ, снял с него пиджак. Резким движением он оторвал рукав рубашки и при виде грязной повязки, стягивающей руку Адоля, в ужасе замер.
— Хорошенький ревматизм…
Маспи размотал бинт, и его чуть не стошнило. От раны исходил такой тяжкий дух, что ошибиться было невозможно: уже началась гангрена… За долгую жизнь Маспи не раз видел тех, кто побывал в перестрелке, и отлично знал, как выглядят пулевые ранения… Итак, Адолю прострелили руку… Элуа вернулся на свою скамейку и, наблюдая за раненым, мало-помалу прозревал чудовищную истину. Дьедоннэ… бедняга Дьедоннэ, с которым давно никто не считался… его лишь жалели… Дьедоннэ, вечно сидевший под каблуком у жены… Весь привычный Маспи мир вдруг разлетелся вдребезги. Как будто вместе с повязкой на руке старого друга он сорвал покрывало, с давних пор скрывавшее от него правду… Селестина была права… а вместе с ней — и Бруно… и Фелиси… Адоль заставил его сделать два одинаково тяжких открытия: во-первых, он, Великий Маспи, загубил собственную жизнь, а во-вторых, его лучший друг оказался последним мерзавцем. И Элуа даже не знал, за что больше сердиться на Дьедоннэ.
Жгучее полуденное солнце привело Адоля в чувство. Сообразив, что произошло, он инстинктивно прикрыл рану рукой, словно еще надеялся спрятать ее от Элуа.
— Брось, Дьедоннэ… нет смысла…
Постанывая и отдуваясь, муж Перрин с трудом взгромоздился на скамейку. Смотреть в глаза Маспи он не осмеливался.
— Странный ревматизм, а?
— Это… это несчастный случай…
— Ага, я и так уже догадался, что не ты сам влепил себе в лапу пулю развлечения ради! Так кто это сделал, Дьедоннэ?
— Не знаю…
— Еще как знаешь! Да и я могу назвать тебе имя: Бруно Маспи! И он стрелял уже почти в отключке, в тот день, когда ты, сволочь этакая, пытался его убить! Да-да, ты хотел прикончить моего сына, подлец!
Понимая, что отнекиваться бесполезно, Адоль совсем сник.
— Мне пришлось…
— Потому что ты убил Дораду?
— Да.
— Боялся, как бы она не заговорила?
— Да.
— И по этой же причине пырнул ножом Пишранда?
— Да.
— Просто не верится… ты — и вдруг все эти убийства…
— Я не виноват… так получилось…
— Выкладывай!
— Перрин послала меня встречать один из наших баркасов. Он возвращался из Генуи… Капитан честно сказал, что взял на борт пассажира… и его, похоже, разыскивает итальянская полиция… Я пришел в бешенство, потому как всегда был против таких перевозок — от них одни неприятности… Ну а потом я пошел домой… Вдруг вижу, на Монтэ-дэз-Аккуль какой-то парень стоит, прислонившись к стене и, видать, едва держится на ногах. Ты ведь меня знаешь, Элуа? Я слишком жалостлив… Ну и подошел. Оказалось, итальянец. Он спросил меня, не знаю ли я Богача Фонтана. Представляешь, как мне стало любопытно? Короче, через несколько минут я уже понял, что передо мной мой подпольный пассажир, и назвался Фонтаном. Я отвел парня к себе, вернее, в маленькую контору за домом — там раньше была прачечная… и там… о Господи!.. макарони снял пояс и сунул мне под нос такую кучу драгоценностей, что я чуть не ослеп от их блеска! Целое состояние… Элуа, целое состояние… около миллиона франков… И я мог бы начать жизнь заново…
— С Эммой Сигулес?
— Да… у нас с Перрин уже давно ничего нет… Я знал, что Пэмпренетта вот-вот выйдет замуж и уйдет из дому… и сказал себе, что в Америке смог бы стать человеком, а не прозябать, как тут, в Марселе… Потом я отвел Ланчано на липовый склад товаров — якобы спрятать от полиции… Там я его и убил, а труп бросил в воду… Ну а драгоценности припрятал…
— Где?
— Да там же, в бывшей прачечной, в старом котле… Наутро я все объяснил Эмме… Но этой дуре непременно понадобилось лезть на глаза Пишранду… Поняв, что за ней следят, Дорада предупредила меня… Остальное ты знаешь… Когда я избавился от Пишранда, девчонка струсила. Я понял, что она меня выдаст… Вот и пришлось убить… хотя я очень любил Дораду…
— А Бруно?
— Он хотел отомстить за своего друга Пишранда… И я понимал, что рано или поздно парень до меня доберется — он ведь не из тех, кто бросает дело на полпути… Но я рад, что не убил Бруно, Элуа…
— Не по своей воле ты оставил его в живых, подонок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Я иду на рыбалку.
— Он идет на рыбалку! Слыхали? Меня обливают грязью, попирают ногами Пэмпренетту, а он, видите ли, идет рыбку ловить! Господи, да когда ж ты сделаешь меня вдовой?
Эта мольба, по-видимому, нисколько не взволновала Адоля, он только постарался убедить Маспи поскорее отправиться в порт.
И они пошли бок о бок к моторной лодке Дьедоннэ. По дороге Адоль лишь пробормотал себе под нос:
— Перрин — славная женщина, что верно, то верно… но иногда с ней чертовски тяжело… чертовски…
А потом приятели ловили рыбу.
Время от времени Элуа, украдкой наблюдая за Дьедоннэ, замечал, как подергивается его лицо. Адоль, вне всяких сомнений, сильно страдал, а Великий Маспи терпеть не мог смотреть на чужие страдания.
— Эй, Дьедоннэ, может, перекусим?
— Если хочешь…
— Я проголодался как волк!
Элуа достал пакет с едой, приготовленный его другом, разложил припасы на скамье и протянул Адолю колбасу. Тот покачал головой.
— Я совсем не хочу есть… только пить…
— Так ты серьезно болен, Дьедоннэ?
— Эта проклятая рука…
— Тебе бы надо сходить к врачу.
Пока Адоль утолял мучившую его жажду, Элуа спокойно жевал с видом человека, для которого всякая трапеза — священный ритуал, не терпящий никакой спешки.
— Слушай, Дьедоннэ, а тебе не интересно знать, зачем я пошел с тобой сегодня?
— Зачем?
— Чтобы поговорить!
— А-а-а…
— Вчера вечером Селестина наговорила мне кучу престранных вещей…
И Великий Маспи подробно изложил приятелю мнение своей супруги об их общих заблуждениях.
— Селестина не шибко, умна, — заключил он, — но здравого смысла у нее не отнять… Как, по-твоему, она права, Дьедоннэ, и мы с самого начала здорово промахнулись? Эй, Дьедоннэ, я с тобой разговариваю!
Адоль с видимым трудом вернулся к действительности.
— Я… прости… пожалуйста… но… но…
Элуа сразу встревожился.
— Да что с тобой, Дьедоннэ? Надеюсь, ты не хлопнешься в обморок?
— Ка… кажется, да…
Элуа едва успел перескочить через разделявшую их скамью и подхватить Адоля на руки.
— Господи Боже! Невероятно, чтобы ревматизм причинял такие муки!
Он похлопал приятеля по щекам.
— Эй, Адоль, встряхнись! Сейчас мы вернемся, и ты ляжешь в постель… а я сбегаю за врачом… если тебе совсем худо, он сделает какой-нибудь укол…
И тут он заметил струйку крови, стекавшую по тыльной стороне руки Дьедоннэ, оставляя за собой черно-красный след. Маспи на мгновение остолбенел, потом, перевернув по-прежнему бесчувственного Дьедоннэ, снял с него пиджак. Резким движением он оторвал рукав рубашки и при виде грязной повязки, стягивающей руку Адоля, в ужасе замер.
— Хорошенький ревматизм…
Маспи размотал бинт, и его чуть не стошнило. От раны исходил такой тяжкий дух, что ошибиться было невозможно: уже началась гангрена… За долгую жизнь Маспи не раз видел тех, кто побывал в перестрелке, и отлично знал, как выглядят пулевые ранения… Итак, Адолю прострелили руку… Элуа вернулся на свою скамейку и, наблюдая за раненым, мало-помалу прозревал чудовищную истину. Дьедоннэ… бедняга Дьедоннэ, с которым давно никто не считался… его лишь жалели… Дьедоннэ, вечно сидевший под каблуком у жены… Весь привычный Маспи мир вдруг разлетелся вдребезги. Как будто вместе с повязкой на руке старого друга он сорвал покрывало, с давних пор скрывавшее от него правду… Селестина была права… а вместе с ней — и Бруно… и Фелиси… Адоль заставил его сделать два одинаково тяжких открытия: во-первых, он, Великий Маспи, загубил собственную жизнь, а во-вторых, его лучший друг оказался последним мерзавцем. И Элуа даже не знал, за что больше сердиться на Дьедоннэ.
Жгучее полуденное солнце привело Адоля в чувство. Сообразив, что произошло, он инстинктивно прикрыл рану рукой, словно еще надеялся спрятать ее от Элуа.
— Брось, Дьедоннэ… нет смысла…
Постанывая и отдуваясь, муж Перрин с трудом взгромоздился на скамейку. Смотреть в глаза Маспи он не осмеливался.
— Странный ревматизм, а?
— Это… это несчастный случай…
— Ага, я и так уже догадался, что не ты сам влепил себе в лапу пулю развлечения ради! Так кто это сделал, Дьедоннэ?
— Не знаю…
— Еще как знаешь! Да и я могу назвать тебе имя: Бруно Маспи! И он стрелял уже почти в отключке, в тот день, когда ты, сволочь этакая, пытался его убить! Да-да, ты хотел прикончить моего сына, подлец!
Понимая, что отнекиваться бесполезно, Адоль совсем сник.
— Мне пришлось…
— Потому что ты убил Дораду?
— Да.
— Боялся, как бы она не заговорила?
— Да.
— И по этой же причине пырнул ножом Пишранда?
— Да.
— Просто не верится… ты — и вдруг все эти убийства…
— Я не виноват… так получилось…
— Выкладывай!
— Перрин послала меня встречать один из наших баркасов. Он возвращался из Генуи… Капитан честно сказал, что взял на борт пассажира… и его, похоже, разыскивает итальянская полиция… Я пришел в бешенство, потому как всегда был против таких перевозок — от них одни неприятности… Ну а потом я пошел домой… Вдруг вижу, на Монтэ-дэз-Аккуль какой-то парень стоит, прислонившись к стене и, видать, едва держится на ногах. Ты ведь меня знаешь, Элуа? Я слишком жалостлив… Ну и подошел. Оказалось, итальянец. Он спросил меня, не знаю ли я Богача Фонтана. Представляешь, как мне стало любопытно? Короче, через несколько минут я уже понял, что передо мной мой подпольный пассажир, и назвался Фонтаном. Я отвел парня к себе, вернее, в маленькую контору за домом — там раньше была прачечная… и там… о Господи!.. макарони снял пояс и сунул мне под нос такую кучу драгоценностей, что я чуть не ослеп от их блеска! Целое состояние… Элуа, целое состояние… около миллиона франков… И я мог бы начать жизнь заново…
— С Эммой Сигулес?
— Да… у нас с Перрин уже давно ничего нет… Я знал, что Пэмпренетта вот-вот выйдет замуж и уйдет из дому… и сказал себе, что в Америке смог бы стать человеком, а не прозябать, как тут, в Марселе… Потом я отвел Ланчано на липовый склад товаров — якобы спрятать от полиции… Там я его и убил, а труп бросил в воду… Ну а драгоценности припрятал…
— Где?
— Да там же, в бывшей прачечной, в старом котле… Наутро я все объяснил Эмме… Но этой дуре непременно понадобилось лезть на глаза Пишранду… Поняв, что за ней следят, Дорада предупредила меня… Остальное ты знаешь… Когда я избавился от Пишранда, девчонка струсила. Я понял, что она меня выдаст… Вот и пришлось убить… хотя я очень любил Дораду…
— А Бруно?
— Он хотел отомстить за своего друга Пишранда… И я понимал, что рано или поздно парень до меня доберется — он ведь не из тех, кто бросает дело на полпути… Но я рад, что не убил Бруно, Элуа…
— Не по своей воле ты оставил его в живых, подонок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43