И вдруг
совершенно неожиданно я увидел нечто такое, что окончательно
заворожило мой взгляд. Я заметил, что боковой карман одной из
шинелей слегка оттопыривается. Я придвинулся ближе. По
прямоугольным очертаниям того, что лежало в кармане, я
догадался, что это книга. Колени мои задрожали. КНИГА! Вот уже
четыре месяца, как я не держал в руках книги, так что самая
мысль о том, что слова могут складываться в строчки, а строчки
-- составлять страницы, печатные листы и, наконец, книгу--
книгу, в которой можно найти и запомнить новые, неизвестные мне
доселе, интересные мысли,-- все это одновременно возбуждало и
одурманивало меня.
Я, как загипнотизированный, глядел на оттопыренный карман,
в котором лежала книга, глядел с такой страстью, будто хотел
прожечь своим взглядом дыру в шинели. И наконец я уже не мог
совладать со своим нетерпением. Руки мои дрожали при мысли о
том, что я могу дотронуться до книги, хотя бы через материю
шинели. Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я
придвинулся еще ближе.
К счастью, надзиратель не обращал внимания на мое не
совсем обычное поведение; по всей вероятности, он находил
естественным, что человеку, простоявшему на ногах два часа,
хочется опереться о стену. И вот я уже стоял совсем близко от
шинели. Чтобы иметь возможность незаметно дотронуться до нее, я
заложил руки за спину. Я потрогал карман и убедился, что внутри
действительно было что-то прямоугольное, гнущееся, мягко
похрустывающее,-- книга, книга! И вдруг меня ужалила мысль:
"Укради эту книгу. Если тебе удастся это сделать, ты сможешь
спрятать ее в своей камере и читать, читать, читать, наконец-то
снова читать!" Едва эта мысль возникла у меня в голове, как яд
ее начал молниеносно действовать. У меня зазвенело в ушах,
заколотилось сердце, похолодевшие пальцы отказались
повиноваться. Но когда первоначальное оцепенение миновало, я
незаметно прижался к шинели и, ни на мгновение не сводя глаз с
надзирателя, принялся спрятанными за спину руками выталкивать
книгу из кармана. Выше, выше, еще выше, потом рывок-- я
осторожно и легко потянул, и в руках у меня очутилась небольшая
книжонка.
Только тут я испугался того, что наделал. Отступать было
нельзя. Что мне оставалось делать? Я засунул книгу сзади под
брюки так, чтобы ее придерживал пояс, потом постепенно
передвинул на бедро. Теперь я мог удержать книгу на месте,
прижав по-военному руки по швам. Нужно было попробовать. Я
шагнул от вешалки, два шага, три шага. Прекрасно! Если только я
буду крепко прижимать пояс, книгу можно не выронить и унести с
собой.
Потом начался допрос. Он потребовал от меня большего
напряжения, чем обычно: отвечая на вопросы, я не думал над
своими ответами, сосредоточив все усилия на том, чтобы не дать
выскользнуть книге. К счастью, допрос на этот раз продолжался
недолго, и мне удалось благополучно доставить книгу в свою
комнату. Не буду утомлять вас подробностями; скажу только, что
на обратном пути в коридоре был очень опасный момент: книга
выскользнула из-под пояса в брюки, и мне пришлось симулировать
бурный припадок кашля, чтобы согнуться в три погибели и снова
затолкать ее под пояс. Но каково же было мое счастье, когда
я принес ее в свою преисподнюю и наконец остался один, но я уже
больше не был один.
Вы, наверное, думаете, что первым моим побуждением было
схватить книгу, просмотреть ее, начать читать? Ничего
подобного. Прежде всего я принялся смаковать радость обладания
ею; мне хотелось долго-долго щекотать свои нервы, размышляя,
что за книга украдена мною, хотелось, чтобы она была с очень
мелким, убористым шрифтом, чтобы в ней было много-премного букв
и много-премного тоненьких страничек, чтобы я мог читать ее как
можно дольше. Мне хотелось, чтобы чтение этой книги требовало
от меня умственного напряжения,-- мне не надо было ничего
легкого, пошлого. Хорошо, если бы из нее можно было выучить
что-нибудь наизусть, скажем, стихи. Хорошо, если бы это
оказался-- дерзкая мечта!-- Гомер или Гете. Наконец я больше не
мог совладать со своим жадным любопытством. Растянувшись на
кровати, чтобы не вызвать подозрений у надзирателя-- на случай,
если бы он неожиданно открыл дверь,-- я вытащил из-за пояса
книгу.
Первый взгляд, брошенный на нее, не просто разочаровал
меня; я ужасно рассердился: моя добыча, похищая которую, я
подвергался такой чудовищной опасности и которая породила такие
пылкие надежды, оказалась всего лишь пособием по шахматной
игре, сборником ста пятидесяти шахматных партий, сыгранных
крупнейшими мастерами. Если бы я не был окружен со всех сторон
стенами и решетками, я бы выбросил книгу в припадке ярости в
окно. Какая польза, ну какая польза была мне от подобной
ерунды? Как большинство гимназистов, я изредка для
препровождения времени играл в шахматы. Но для чего нужна была
мне эта теоретическая абракадабра?
В шахматы нельзя играть в одиночку, тем более без фигур и
без доски. Я перелистывал в раздражении книгу, думая найти хоть
что-либо для чтения-- какое-нибудь введение или пояснение,-- но
не нашел ничего, кроме ровных квадратных таблиц,
воспроизводящих партии мастеров с их непонятными для меня
обозначениями; "а2-- аЗ", "kf1-- g3" и так далее. Все это
было для меня чем-то вроде алгебраических формул, к которым я
не имел ключа. Только постепенно догадался я, что буквы "а",
"b", "с" обозначали вертикальные ряды, а цифры "1"-- "8"--
горизонтальные и что они указывали на положение в данный момент
каждой отдельной фигуры. Значит, эти чисто графические
диаграммы все-таки что-то говорили.
"Кто знает,-- думал я,-- если мне удастся смастерить
подобие шахматной доски, может быть, я смогу разыграть эти
партии". Клетчатая простыня показалась мне даром божьим. Я
сложил ее определенным образом, и у меня оказалось поле,
расчерченное на шестьдесят четыре квадрата. Я вырвал из книжки
первый лист и спрятал ее под матрац. Потом принялся лепить из
хлебного мякиша короля, ферзя и остальные фигуры (результаты,
конечно, были смехотворны) и наконец, преодолев несчетные
трудности, смог воспроизвести на простыне одну из позиций,
приведенных в книге. Но когда я попытался разыграть всю партию,
выяснилось, что несчастные фигурки, половину которых в отличие
от "белых" я замазал пылью, совершенно не годились для моей
цели. В первые дни вместо игры получалась сплошная неразбериха,
я начинал партию снова и снова -- пять, десять, двадцать раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18