Он понимал, что сбежать отсюда нельзя, все дороги, видимо, перекрыты, так что иного исхода, кроме как вылезти из машины, захлопнуть дверь и пойти в дом, навстречу своей судьбе, у него нет.
Так он и сделал.
...Два инспектора криминальной полиции и фотограф осматривали труп Ганса. Парень был убит выстрелом в висок, половину черепа снесло.
Посмотрев документы Штирлица, по которым он здесь жил, старший полицейский поинтересовался:
– Кто мог быть здесь, кроме вас, господин доктор Бользен?
– Никого, – ответил Штирлиц. – Следы есть?
– Это не ваша забота, господин доктор Бользен, – сказал младший полицейский. – Занимайтесь своим народным предприятием имени Роберта Лея, не учите нас делать свое дело...
– Дом куплен на имя доктора Бользена, а я – штандартенфюрер Штирлиц.
Полицейские переглянулись.
– Можете позвонить в РСХА и справиться, – предложил Штирлиц.
Старший полицейский ответил:
– У вас перерезан телефон и разбит аппарат, поэтому мы позвоним в РСХА из нашего отдела криминальной полиции. Едем.
В помещении районного крипо пахло гашеной известью, хлоркой и затхлостью; на стенах были тщательно расклеены плакаты, выпущенные рейхсминистерством пропаганды: «Берлин останется немецким!», «Т-с-с-с! Враг подслушивает!», «Немецкий рыцарь сломает русского вандала». Фигуры и лица солдат на плакатах были неестественно здоровыми, мускулистыми и многозубыми.
«Такого хода я не мог себе представить, – подумал Штирлиц, когда его, почтительно пропустив перед собою, ввели в маленький кабинет, освещенный подслеповатой лампочкой. – И снова – ждать; меня ведут за собою события, я бессилен в построении своей линии, мне навязывают ходы и не дают времени на обдумывание своих».
За столом, таким же обшарпанным, как и этот кабинет, обставленный мышиной, нарочито унылой мебелью с многочисленными металлическими жетонами, на которых были выбиты длинные, безнадежные номера и буквы, сидел маленький человек в очках, оправа которых была жестяной, очень старой, чиненной уже, и что-то быстро писал на большом листе бумаги, отвратительно шаркая при этом ногой по паркету.
Подняв глаза на Штирлица, он разжал свои синеватые тонкие губы в некоем подобии улыбки и тихо произнес:
– Как все неловко получается, господин доктор Бользен...
– Во-первых, хайль Гитлер! – так же тихо, очень спокойно ответил Штирлиц. – Во-вторых, я предъявил вашим сотрудникам свои документы... С фамилией вышло недоразумение, я живу в особняке под другим именем – так было решено в оперативных интересах, и, в-третьих, пожалуйста, позвоните бригадефюреру Шелленбергу.
– К такого рода руководителю я никогда не решусь звонить, господин доктор Бользен... Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, мы запросим РСХА в установленном порядке, я вам обещаю это... Пока что, однако, я попрошу вас ответить на ряд вопросов и написать подробное объяснение по поводу случившегося в вашем доме.
– Отвечать на вопросы я вам не буду... тем более писать... Хочу вас предупредить, что я обязан сегодня вечером выехать в служебную командировку... Если мой выезд задержится, отвечать придется вам...
– Не смейте угрожать мне! – Маленький очкарик стукнул ладонью по столу. – Вот! – Он ткнул пальцем в бумаги, лежавшие перед ним на столе. – Это сигнал о том, что случилось в вашем доме! До того как вы вышли оттуда! В то время когда вы там были, прозвучал выстрел! А потом вы уехали! И вы хотите сказать, что я обязан стать перед вами по стойке «смирно»?! Да хоть бы вы были генералом! У нас все равны перед законом! Все! В вашем доме погиб солдат! И вы обязаны объяснить мне, как это произошло! А не захотите – отправляйтесь в камеру предварительного заключения! Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, вас найдут! Это какой-нибудь несчастный лесник или сторож будет сидеть, дожидаясь суда, а вас найдут быстренько!
И Штирлиц вдруг рассмеялся. Он стоял в маленькой комнате старшего инспектора криминальной полиции и смеялся, оттого что только сейчас по-настоящему осознал всю страшную, просто-таки невыразимую нелепость положения, в котором очутился.
«Нет, – поправил себя он, продолжая смеяться, – я не очутился. Меня поставили в такого рода положение, а я обязан обернуть ситуацию в свою пользу».
– Вы – мерзкое дерьмо! – сдерживая смех, сказал Штирлиц. – Маленькое, вонючее дерьмо! Вам не место в полиции.
Он выкрикивал обидные ругательства, понимая, какого врага в лице инспектора он сейчас получит; этого малыша наверняка не включили в игру, а с Гансом была игра, заранее спланированная, теперь ясно; малыша играют втемную, и он сейчас будет свирепствовать, начнет дело по обвинению в оскорблении должностного лица, в неуважении власти и закона, а бумага, раз написанная в этом проклятом рейхе, не может исчезнуть, она будет тащить за собою другие бумаги, если только не включится лично Мюллер, а ему ох как не хочется включаться. Лишние разговоры. Сейчас, накануне краха, все прямо-таки осатанели во взаимной подозрительности, доносах, страхе... Ничего, пусть лишнее доказательство их связи не помешает, коли он понял его, Штирлица, пусть берет ответственность, пусть выкручивается...»
Маленький инспектор полиции поднялся из-за стола, и Штирлиц увидел, как стар его пиджак (видимо, вторично перелицованный), сколь тщательно заштопана рубашка, как заглажен до шелкового блеска галстук.
– Граус! – крикнул маленький тонким, срывающимся голосом.
Вбежал пожилой полицейский и два давешних инспектора; замерли возле двери.
– Отправьте этого мерзавца в камеру! Он посмел оскорбить имперскую власть!
В холодной камере, по стенам которой медленно струилась вода, Штирлиц, не снимая пальто, лег на нары, пожалев, что не надел сегодня свитер; свернулся калачиком, подтянул коленки под подбородок, как в сладком, нереальном уже детстве, и сразу же уснул.
И впервые за те недели, что вернулся из Швейцарии, он спал спокойно.
...Мюллер рассчитывал, что все произойдет совсем не так, как случилось.
Он полагал, что Штирлиц потребует в полицейском отделении немедленного разговора с Шелленбергом, и этот разговор будет ему предоставлен. Шелленберг тут же свяжется с ним, с Мюллером. «Я позвоню полицейскому инспектору крипо района Бабельсберг, выслушаю доклад, скажу, что выезжаю на место происшествия, взяв бригаду. Находят улики, которые уже организованы моими людьми после того, как инспекторы увезли Штирлица в полицию. Даю при штандартенфюрере разгон маленькому инспектору. Фамилия Шрипс смешная, а зовут звучно: Вернер. Жена Доротея, трое детей. Член НСДАП с июля 1944 года, вступил во время всеобщей истерии после покушения на фюрера. Тайно посещает церковь, не иначе, как правдоборец, содержит семью брата Герберта, погибшего на восточном фронте, бедствует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Так он и сделал.
...Два инспектора криминальной полиции и фотограф осматривали труп Ганса. Парень был убит выстрелом в висок, половину черепа снесло.
Посмотрев документы Штирлица, по которым он здесь жил, старший полицейский поинтересовался:
– Кто мог быть здесь, кроме вас, господин доктор Бользен?
– Никого, – ответил Штирлиц. – Следы есть?
– Это не ваша забота, господин доктор Бользен, – сказал младший полицейский. – Занимайтесь своим народным предприятием имени Роберта Лея, не учите нас делать свое дело...
– Дом куплен на имя доктора Бользена, а я – штандартенфюрер Штирлиц.
Полицейские переглянулись.
– Можете позвонить в РСХА и справиться, – предложил Штирлиц.
Старший полицейский ответил:
– У вас перерезан телефон и разбит аппарат, поэтому мы позвоним в РСХА из нашего отдела криминальной полиции. Едем.
В помещении районного крипо пахло гашеной известью, хлоркой и затхлостью; на стенах были тщательно расклеены плакаты, выпущенные рейхсминистерством пропаганды: «Берлин останется немецким!», «Т-с-с-с! Враг подслушивает!», «Немецкий рыцарь сломает русского вандала». Фигуры и лица солдат на плакатах были неестественно здоровыми, мускулистыми и многозубыми.
«Такого хода я не мог себе представить, – подумал Штирлиц, когда его, почтительно пропустив перед собою, ввели в маленький кабинет, освещенный подслеповатой лампочкой. – И снова – ждать; меня ведут за собою события, я бессилен в построении своей линии, мне навязывают ходы и не дают времени на обдумывание своих».
За столом, таким же обшарпанным, как и этот кабинет, обставленный мышиной, нарочито унылой мебелью с многочисленными металлическими жетонами, на которых были выбиты длинные, безнадежные номера и буквы, сидел маленький человек в очках, оправа которых была жестяной, очень старой, чиненной уже, и что-то быстро писал на большом листе бумаги, отвратительно шаркая при этом ногой по паркету.
Подняв глаза на Штирлица, он разжал свои синеватые тонкие губы в некоем подобии улыбки и тихо произнес:
– Как все неловко получается, господин доктор Бользен...
– Во-первых, хайль Гитлер! – так же тихо, очень спокойно ответил Штирлиц. – Во-вторых, я предъявил вашим сотрудникам свои документы... С фамилией вышло недоразумение, я живу в особняке под другим именем – так было решено в оперативных интересах, и, в-третьих, пожалуйста, позвоните бригадефюреру Шелленбергу.
– К такого рода руководителю я никогда не решусь звонить, господин доктор Бользен... Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, мы запросим РСХА в установленном порядке, я вам обещаю это... Пока что, однако, я попрошу вас ответить на ряд вопросов и написать подробное объяснение по поводу случившегося в вашем доме.
– Отвечать на вопросы я вам не буду... тем более писать... Хочу вас предупредить, что я обязан сегодня вечером выехать в служебную командировку... Если мой выезд задержится, отвечать придется вам...
– Не смейте угрожать мне! – Маленький очкарик стукнул ладонью по столу. – Вот! – Он ткнул пальцем в бумаги, лежавшие перед ним на столе. – Это сигнал о том, что случилось в вашем доме! До того как вы вышли оттуда! В то время когда вы там были, прозвучал выстрел! А потом вы уехали! И вы хотите сказать, что я обязан стать перед вами по стойке «смирно»?! Да хоть бы вы были генералом! У нас все равны перед законом! Все! В вашем доме погиб солдат! И вы обязаны объяснить мне, как это произошло! А не захотите – отправляйтесь в камеру предварительного заключения! Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, вас найдут! Это какой-нибудь несчастный лесник или сторож будет сидеть, дожидаясь суда, а вас найдут быстренько!
И Штирлиц вдруг рассмеялся. Он стоял в маленькой комнате старшего инспектора криминальной полиции и смеялся, оттого что только сейчас по-настоящему осознал всю страшную, просто-таки невыразимую нелепость положения, в котором очутился.
«Нет, – поправил себя он, продолжая смеяться, – я не очутился. Меня поставили в такого рода положение, а я обязан обернуть ситуацию в свою пользу».
– Вы – мерзкое дерьмо! – сдерживая смех, сказал Штирлиц. – Маленькое, вонючее дерьмо! Вам не место в полиции.
Он выкрикивал обидные ругательства, понимая, какого врага в лице инспектора он сейчас получит; этого малыша наверняка не включили в игру, а с Гансом была игра, заранее спланированная, теперь ясно; малыша играют втемную, и он сейчас будет свирепствовать, начнет дело по обвинению в оскорблении должностного лица, в неуважении власти и закона, а бумага, раз написанная в этом проклятом рейхе, не может исчезнуть, она будет тащить за собою другие бумаги, если только не включится лично Мюллер, а ему ох как не хочется включаться. Лишние разговоры. Сейчас, накануне краха, все прямо-таки осатанели во взаимной подозрительности, доносах, страхе... Ничего, пусть лишнее доказательство их связи не помешает, коли он понял его, Штирлица, пусть берет ответственность, пусть выкручивается...»
Маленький инспектор полиции поднялся из-за стола, и Штирлиц увидел, как стар его пиджак (видимо, вторично перелицованный), сколь тщательно заштопана рубашка, как заглажен до шелкового блеска галстук.
– Граус! – крикнул маленький тонким, срывающимся голосом.
Вбежал пожилой полицейский и два давешних инспектора; замерли возле двери.
– Отправьте этого мерзавца в камеру! Он посмел оскорбить имперскую власть!
В холодной камере, по стенам которой медленно струилась вода, Штирлиц, не снимая пальто, лег на нары, пожалев, что не надел сегодня свитер; свернулся калачиком, подтянул коленки под подбородок, как в сладком, нереальном уже детстве, и сразу же уснул.
И впервые за те недели, что вернулся из Швейцарии, он спал спокойно.
...Мюллер рассчитывал, что все произойдет совсем не так, как случилось.
Он полагал, что Штирлиц потребует в полицейском отделении немедленного разговора с Шелленбергом, и этот разговор будет ему предоставлен. Шелленберг тут же свяжется с ним, с Мюллером. «Я позвоню полицейскому инспектору крипо района Бабельсберг, выслушаю доклад, скажу, что выезжаю на место происшествия, взяв бригаду. Находят улики, которые уже организованы моими людьми после того, как инспекторы увезли Штирлица в полицию. Даю при штандартенфюрере разгон маленькому инспектору. Фамилия Шрипс смешная, а зовут звучно: Вернер. Жена Доротея, трое детей. Член НСДАП с июля 1944 года, вступил во время всеобщей истерии после покушения на фюрера. Тайно посещает церковь, не иначе, как правдоборец, содержит семью брата Герберта, погибшего на восточном фронте, бедствует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113