На стене, затиснутая безвкусными линогравюрами - упитанные лошади и изящные дамы в амазонках, - висела тонкая и нежная акварель: рисовое поле у подножия горы Кинабалу.
- Вот, - сказал он, - это мое.
Акварель была действительно хороша. Я долго стоял около нее, и, видимо, Саймон почувствовал, что эта картина близка мне и понятна. Он прочитал стихи:
Я бродил вокруг Кинабалу,
Я спал у ее подножий,
Но не мог я одолеть ее вершины,
И тогда я поднялся над ней на самолете
(Это было дерзко, я понимаю).
Но зато теперь я смею говорить:
"Моя Кинабалу".
Мы вышли с ним на берег моря. Несколько девушек из племени кадзан в длинных черных юбках стыдливо купались в зеленом прозрачном море. Они вышли из воды, грациозные, словно нимфы. Мокрые платья подчеркивали стройность их тел. А потом случилось зло, рожденное солнцем: платья, высыхая, в мгновение становились бесформенными хитонами, уродуя прекрасные тела женщин. Девушки возвратились на лужок возле нашего отеля и продолжали подстригать траву. (Англичане отсюда ушли навсегда, но газоны все равно обязаны быть пострижены по-английски: должно сохраняться впечатление толстого, зеленого, мягкого ковра.) Прекрасно, когда газон делает умная машина. Горько, когда красивые, ломкие женщины рубят траву кривыми, острыми кинжалами, и лица их блестят от пота и дыхание тяжело и прерывисто.
Я думал, что места более знойного, чем Сингапур, нет на свете. Я ошибался: здесь, на Борнео, куда жарче. Я рассчитывал вернуться в Сингапур утренним прямым рейсом на "Комете", когда еще не так тяжко и можно из прохладного аэропорта Кота-Кинабалу, административного центра Сабаха, нырнуть в кондиционированную атмосферу самолета, а оттуда вынырнуть в кондиционированный и красивый сингапурский аэропорт. Однако по известному закону бутерброда, падающего всегда намазанной стороной вниз, у меня все пошло кувырком. Билета на утренний рейс не оказалось, и даже мой могучий приятель Том Вилли, "правительственный шеф информации" из Куалу-Лумпура, не смог помочь мне. Поэтому возвращаться в Сингапур пришлось на следующий день маленьким затрепанным винтомоторным самолетом с тремя посадками - в Брунее, в Сибе и Кучинге.
Итак, жара была за сорок. Впрочем, в самолете было около пятидесяти. Летчик запустил моторы. Вместе со мной летели молодые францисканцы миссионеры из США, преподающие в здешних католических школах, молодые британцы - тоже миссионеры, яростно бранящие "старый" английский колониализм и приветствующие культуртрегерство Альбиона в нынешнем его выражении. Мой сосед, молодой францисканец из Америки, узнав, что я москвич, никак не мог поверить, вертел мой паспорт, сравнивал фото с оригиналом, а потом долго хлопал меня по плечу и говорил, что нет для него более любимого писателя, чем Достоевский, а композитора, чем Прокофьев.
В Кучинге я взял такси и двинулся в город - он расположен довольно далеко от аэродрома. Получить столик в ресторане "Аврора" было невозможно: все забито американцами, англичанами и австралийцами. Особенно много американцев, и не откуда-нибудь, а из Сайгона.
Голодным я отправился в этнографический музей. Искусство даяков резкое, сильное; ясно прочитывается изначалие - наскальная живопись. Зашел в газету, поговорил с коллегами.
Вот именно здесь, возле редакции, я и встретил того человека. Он спросил меня:
- Вы случаем не на аэродром?
- Именно туда.
- Вы не позволите подъехать с вами?
- Садитесь.
Мы ехали мимо ультрасовременных церквей и таких же мечетей; мимо кинотеатров, где крутят американские и гонконгские фильмы; мимо теннисных кортов, забитых европейцами, американцами и местной китайской буржуазией; мимо военных казарм - город на осадном положении, - и мой сосед, посасывая пустой мундштук, говорил:
- Там было еще одно такси, но в нем ехали две макаки... Я не хотел ехать с макаками...
- Какие макаки?
Он лениво посмотрел на меня:
- Вы что, из демократов? Тогда простите, я имел в виду здешних обезьян.
- Если наш шофер даст вам пощечину, он будет прав.
- Если он даст мне пощечину, я его пристрелю. Но он не даст мне пощечину, потому что не знает нашего с вами языка.
Он был здоровым парнем. У него были очень длинные руки, короткая стрижка бобриком и много мелких шрамов на лице, как у бывших буршей.
- Вы откуда? - спросил я его.
- Из Сайгона.
- По делам здесь?
- Нет. Мы тут отдыхаем. Я летчик. Хочу встретить своих ребят, они должны сегодня прилететь ко мне на пять дней. Здесь можно дешево отдохнуть, а инструкторы сюда еще не добрались.
- Какие инструкторы?
Он засмеялся.
- Наставники. Инструктируют нас, когда мы отдыхаем в Сиднее, Сингапуре, Токио или Бангкоке. Ну, чтобы мы расплачивались с девками, а не прогоняли их утром из номеров, чтобы носили штатское и не болтали, откуда мы, чтобы не дрались в кабаках и всюду ходили по трое, опасаясь провокаций.
- Скоро, видимо, вам придется сматывать удочки из Сайгона?
Он засмеялся.
- Начитались речей конгрессменов? Вы слушайте военных, а не политиков. Мы бомбили "чарли", бомбили их и будем бомбить до тех пор, пока они не выберут свободу, такую же, как на Юге.
Он назвал вьетнамцев "чарли" - так американские ультра узнают друг друга: это их пароль - называть народ обидным словечком. Так они называют негра "нигер", так он назвал даяков "макаками".
- Они никогда не выберут такую "свободу", какая есть в Сайгоне, а вот сайгонцы рано или поздно выберут свободу, какая существует в Ханое.
- Вы что, из этих, левых?
- Я из России. И довольно долго пробыл с солдатами Вьетнама.
Шофер резко затормозил машину возле аэропорта. Я расплатился и вышел. До рейса еще оставалось время, и я пошел в открытый бар - выпить кока-кола со льдом. За столиком рядом со мной сидел мой попутчик и медленно тянул виски. Лицо его до странности изменилось за эти минуты - оно было неподвижным, но временами странная судорога, изображавшая улыбку, растягивала губы, и обнажались желтые неровные зубы.
- Я тоже родом из России, - сказал наконец он.
- Тогда можем говорить по-русски.
- Я по-русски умел только допрашивать. Я умею говорить по-немецки, потому что я родом из Калининграда. Слыхали о таком городе?
- Ну как же... Хороший город.
- Он был значительно лучше, когда назывался Кенигсбергом...
- Это кому как.
- Он еще станет Кенигсбергом.
- Он никогда не станет Кенигсбергом.
- Погодите, мы сделаем здесь свое дело и займемся Европой.
- Кто это "мы"?
- Мы - это те американцы, которым дорога свобода.
- Вы немец, а не американец.
- Это неважно. Я воевал за свободу в Корее, я уже четыре года воюю здесь, скоро нас попросят о помощи в Лаосе, и я стану воевать там, а потом нас попросит о помощи Европа, и мы поможем Европе освободиться от вас..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67