— Если все кончится благополучно и коли охране выделят несколько «Владимиров» или «Анн», вы будете первым в числе награжденных.
— Сердечно благодарю, Александр Васильевич… Мне очень приятно работать под вашим руководством.
— Спасибо. Итак, за работу… Я продиктую приказ…
…Через семь минут два конверта с приказами: один — товарищу министра внутренних дел Макарову, а второй — Трусевичу — были отправлены адресатам с нарочным.
После этого Герасимов позвонил товарищу министра Макарову и, сдержанно извинившись за ранний звонок, сказал:
— Александр Александрович, сейчас вы получите приказ, который я не имею права подписывать, — только генеральский чин. Ознакомившись, вы поймете, отчего в этом возникла необходимость. В случае, если Максимилиан Иванович откажется поставить свое факсимиле, я сейчас же пишу рапорт об отставке: без такого рода приказа я не могу гарантировать благополучный исход известной вам встречи. Приказ должен уйти в штаб флота незамедлительно.
— А что, собственно, случилось? — спросил Макаров, с трудом сдерживая зевоту.
— Случилось то, — ответил Герасимов, — что бомбисты, которыми занимался Максимилиан Иванович, могут учинить ужас не на суше, а именно на кораблях. Если обыски всех членов экипажей — перед построением, никак не раньше — не будут проведены, я умываю руки. И шифрограмму такого рода передам Петру Аркадьевичу немедленно.
— Хорошо, я снесусь с Петром Аркадьевичем, обсудим все толком.
— У нас нет времени на обсуждение, поймите! Через полтора часа нам всем нужно быть в гавани! Позвольте мне потревожить вас повторным звонком, и если приказ не будет отправлен во флот, я немедленно пишу рапорт об отставке.
— Но вы понимаете, что такой приказ может вызвать трения с флотом? Здесь собраны гвардейские экипажи, командиры знакомы с известным вам лицом, все они отвечают за матросов и офицеров, возможен скандал, Александр Васильевич.
Слава богу, подумал Герасимов, этот хоть называет вещи своими именами… Пусть думает. Я свое сказал.
Через пятнадцать минут отзвонил Трусевич.
— Как славно, что вы уже вернулись, милый Александр Васильевич, — сказал он своим вибрирующим, актерским голосом; говорил сейчас так, будто бы самому себе сопротивлялся, слова выдавливал, обсматривая каждое со стороны, как бомбу какую. — Мы тут с Александром Александровичем посовещались по поводу вашего документа… Разумно, в высшей степени разумно… и порешили так: вы приказ подписываете, а Александр Александрович, как товарищ министра, присовокупит личное письмо адмиралу. По-моему, это прекрасный выход из того положения, которое рождено нашим неповоротливым протоколом…
— Неповоротливый протокол утвержден его величеством, — отрезал Герасимов. — Я его нарушать не намерен.
Когда корабль «Альберт и Виктория» входил в гавань, все с ужасом заметили, как на передней мачте лихорадочно быстро засигналили флажками.
Трусевич, наблюдавший за церемонией прибытия из штабного помещения в гавани, ощутил пустоту в поддыхе и стремглав бросился к телефонному аппарату, чтобы срочно продиктовать свой приказ о необходимости обыска всего флотского экипажа; неважно, что опоздал, важно, что останется документ; Герасимов в штаб не пришел, однако наблюдал в бинокль за всем, что там происходило; поведение Трусевича раскусил сразу же; посмотрел на часы, позвонил телефонной барышне, с которой познакомился загодя, и попросил отметить время, когда во флот был отправлен — открытым текстом, всем на позор — приказ за подписью директора департамента полиции.
Только после этого перевел окуляры на англичанина.
Глазов, сопровождавший его, мягко улыбнулся:
— Все в порядке, Александр Васильевич, это не тревога, отнюдь; британцы сигналят срочно прислать на борт портного, чтобы подогнать английскому королю русский мундир полковника киевского драгунского полка; в Лондоне, видать, не примерил; тесен, боится выглядеть смешным…
Покушение на фрегате не состоялось из-за того, что высшие офицеры лично обыскивали перед построением матросов и мичманов даже; Трусевич вернулся в Петербург и, получив внеочередную награду (канитель со сбором подписей прошла до странного быстро) позвонил бывшему директору департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину и договорился о встрече: «если согласитесь пообедать со мною буду сердечно рад».
Поскольку оба служили в девятисотом году прокурорами Петербургского суда и знакомы были с тех еще лет Лопухин на встречу согласился, хотя не без колебании, ибо Трепов обвинив его в пособничестве убийству великого князя Сергея в Москве, понудил подать в отставку, грозя — если добром не согласится — позорным увольнением И это несмотря на то, что Алексей Александрович слыл дворянином одного из самых древних русских родов (Евдокия Лопухина была царицей всея Руси, несчастной женою Петра), потом только, начав в девятьсот шестом работать одним из председателей крупного Соединенного банка, понял что Трепов торопился его убрать из департамента, опасаясь прихода Столыпина, с которым Лопухина связывали отношения тесного дружества еще с детских лет вперед смотрел несостоявшийся диктатор себе берег место премьера хотел свою команду собрать, да переторопился сердце надорвал туда ему и дорога, не интригуй!
В отличие от всех своих предшественников Лопухин был уволен без сохранения оклада содержания и перевода в сенаторы — форма гражданской казни, после такого не поднимаются, повалили навзничь.
…Во время обеда много говорили о прошлом, вспоминали то блаженное время, когда трудились по судебному ведомству понимающе с грустью сетовали на бюрократию, которая мешает проводить в жизнь нововведения, дивились переменчивости настроений в Царском Селе а затем уже, расположив Лопухина, умаслив его, Трусевич спросил о том, во имя чего рискнул встретиться со своим опальным предшественником:
— Алексей Александрович давно хотел поинтересоваться вы к работе Азефа как относитесь? Считаете его сотрудником или же провокатором?
— Чистейшей воды провокатор, — ответил Лопухин. — И наглец, доложу я вам первостатейный наглец!
— Кто его привлек?
— Рачковский. Кто же еще гниль будет собирать? Ах, не хочу даже об этой мрази вспоминать. Бррр, затхлым несет, «Бесами».
— Но вы согласны с тем, что такие как Азеф не столько борются с революцией сколько ее провоцируют?
— Совершенно согласен Максимилиан Иванович!
— Вы по-прежнему считаете его работу опасной для империи?
— В высшей степени, — убежденно ответил Лопухин. — Если положить на две чаши что он — в мою бытность — делал для охраны порядка и какую прибыль извлекли для себя эсеры, то стрелки весов покажут выигрыш для бомбистов, а не для власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— Сердечно благодарю, Александр Васильевич… Мне очень приятно работать под вашим руководством.
— Спасибо. Итак, за работу… Я продиктую приказ…
…Через семь минут два конверта с приказами: один — товарищу министра внутренних дел Макарову, а второй — Трусевичу — были отправлены адресатам с нарочным.
После этого Герасимов позвонил товарищу министра Макарову и, сдержанно извинившись за ранний звонок, сказал:
— Александр Александрович, сейчас вы получите приказ, который я не имею права подписывать, — только генеральский чин. Ознакомившись, вы поймете, отчего в этом возникла необходимость. В случае, если Максимилиан Иванович откажется поставить свое факсимиле, я сейчас же пишу рапорт об отставке: без такого рода приказа я не могу гарантировать благополучный исход известной вам встречи. Приказ должен уйти в штаб флота незамедлительно.
— А что, собственно, случилось? — спросил Макаров, с трудом сдерживая зевоту.
— Случилось то, — ответил Герасимов, — что бомбисты, которыми занимался Максимилиан Иванович, могут учинить ужас не на суше, а именно на кораблях. Если обыски всех членов экипажей — перед построением, никак не раньше — не будут проведены, я умываю руки. И шифрограмму такого рода передам Петру Аркадьевичу немедленно.
— Хорошо, я снесусь с Петром Аркадьевичем, обсудим все толком.
— У нас нет времени на обсуждение, поймите! Через полтора часа нам всем нужно быть в гавани! Позвольте мне потревожить вас повторным звонком, и если приказ не будет отправлен во флот, я немедленно пишу рапорт об отставке.
— Но вы понимаете, что такой приказ может вызвать трения с флотом? Здесь собраны гвардейские экипажи, командиры знакомы с известным вам лицом, все они отвечают за матросов и офицеров, возможен скандал, Александр Васильевич.
Слава богу, подумал Герасимов, этот хоть называет вещи своими именами… Пусть думает. Я свое сказал.
Через пятнадцать минут отзвонил Трусевич.
— Как славно, что вы уже вернулись, милый Александр Васильевич, — сказал он своим вибрирующим, актерским голосом; говорил сейчас так, будто бы самому себе сопротивлялся, слова выдавливал, обсматривая каждое со стороны, как бомбу какую. — Мы тут с Александром Александровичем посовещались по поводу вашего документа… Разумно, в высшей степени разумно… и порешили так: вы приказ подписываете, а Александр Александрович, как товарищ министра, присовокупит личное письмо адмиралу. По-моему, это прекрасный выход из того положения, которое рождено нашим неповоротливым протоколом…
— Неповоротливый протокол утвержден его величеством, — отрезал Герасимов. — Я его нарушать не намерен.
Когда корабль «Альберт и Виктория» входил в гавань, все с ужасом заметили, как на передней мачте лихорадочно быстро засигналили флажками.
Трусевич, наблюдавший за церемонией прибытия из штабного помещения в гавани, ощутил пустоту в поддыхе и стремглав бросился к телефонному аппарату, чтобы срочно продиктовать свой приказ о необходимости обыска всего флотского экипажа; неважно, что опоздал, важно, что останется документ; Герасимов в штаб не пришел, однако наблюдал в бинокль за всем, что там происходило; поведение Трусевича раскусил сразу же; посмотрел на часы, позвонил телефонной барышне, с которой познакомился загодя, и попросил отметить время, когда во флот был отправлен — открытым текстом, всем на позор — приказ за подписью директора департамента полиции.
Только после этого перевел окуляры на англичанина.
Глазов, сопровождавший его, мягко улыбнулся:
— Все в порядке, Александр Васильевич, это не тревога, отнюдь; британцы сигналят срочно прислать на борт портного, чтобы подогнать английскому королю русский мундир полковника киевского драгунского полка; в Лондоне, видать, не примерил; тесен, боится выглядеть смешным…
Покушение на фрегате не состоялось из-за того, что высшие офицеры лично обыскивали перед построением матросов и мичманов даже; Трусевич вернулся в Петербург и, получив внеочередную награду (канитель со сбором подписей прошла до странного быстро) позвонил бывшему директору департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину и договорился о встрече: «если согласитесь пообедать со мною буду сердечно рад».
Поскольку оба служили в девятисотом году прокурорами Петербургского суда и знакомы были с тех еще лет Лопухин на встречу согласился, хотя не без колебании, ибо Трепов обвинив его в пособничестве убийству великого князя Сергея в Москве, понудил подать в отставку, грозя — если добром не согласится — позорным увольнением И это несмотря на то, что Алексей Александрович слыл дворянином одного из самых древних русских родов (Евдокия Лопухина была царицей всея Руси, несчастной женою Петра), потом только, начав в девятьсот шестом работать одним из председателей крупного Соединенного банка, понял что Трепов торопился его убрать из департамента, опасаясь прихода Столыпина, с которым Лопухина связывали отношения тесного дружества еще с детских лет вперед смотрел несостоявшийся диктатор себе берег место премьера хотел свою команду собрать, да переторопился сердце надорвал туда ему и дорога, не интригуй!
В отличие от всех своих предшественников Лопухин был уволен без сохранения оклада содержания и перевода в сенаторы — форма гражданской казни, после такого не поднимаются, повалили навзничь.
…Во время обеда много говорили о прошлом, вспоминали то блаженное время, когда трудились по судебному ведомству понимающе с грустью сетовали на бюрократию, которая мешает проводить в жизнь нововведения, дивились переменчивости настроений в Царском Селе а затем уже, расположив Лопухина, умаслив его, Трусевич спросил о том, во имя чего рискнул встретиться со своим опальным предшественником:
— Алексей Александрович давно хотел поинтересоваться вы к работе Азефа как относитесь? Считаете его сотрудником или же провокатором?
— Чистейшей воды провокатор, — ответил Лопухин. — И наглец, доложу я вам первостатейный наглец!
— Кто его привлек?
— Рачковский. Кто же еще гниль будет собирать? Ах, не хочу даже об этой мрази вспоминать. Бррр, затхлым несет, «Бесами».
— Но вы согласны с тем, что такие как Азеф не столько борются с революцией сколько ее провоцируют?
— Совершенно согласен Максимилиан Иванович!
— Вы по-прежнему считаете его работу опасной для империи?
— В высшей степени, — убежденно ответил Лопухин. — Если положить на две чаши что он — в мою бытность — делал для охраны порядка и какую прибыль извлекли для себя эсеры, то стрелки весов покажут выигрыш для бомбистов, а не для власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72