— Месье де Кондильяк, вероятно, едет в этой карете?
— Вероятно, — с озадаченным видом ответил капитан. — Я отправляюсь узнать, мадам. А тем временем не примете ли вы аббата? Монахи, наверное, уже освободились от своей печальной ноши.
Она придала своему лицу подобающее случаю печальное выражение и быстро пошла в зал. Трессан продолжал следовать за ней по пятам. В зале она увидела гроб со свисающим до пола огромным покровом из черного бархата, украшенным по краям серебряной бахромой. Этим утром огня в камине еще не зажигали, а солнце пока не заглядывало в окна, поэтому воздух в зале был холодным и сырым, как бы подчеркивая мрачность ожидающейся здесь церемонии.
С редким достоинством, высоко подняв голову, она прошла через весь зал к аббату, стоящему прямо, как статуя, во главе стола, ожидая ее. И хорошо, что он был человеком аскетического склада, иначе ее величественная, несравненная красота могла бы тронуть его сердце и смягчить суровость его намерений.
Когда она подошла к нему на расстояние протянутой шпаги, он поднял руки, и потрясающие слова, произнесенные набатным голосом, нарушили торжественное молчание.
— Несчастная женщина, — произнес он, — твои грехи обличают тебя. Правосудие свершится, и шея твоя склонится, невзирая на всю твою упрямую гордость. Ты, которая высмеивала священников, похитила невинность и издевалась над святой церковью, — твоей нечестивой власти пришел конец.
Трессан в ужасе отпрянул, и даже губы его побелели, поскольку если, как сказал аббат, правосудие готово было свершиться над ней, оно готово было свершиться и над ним. «Где же они ошиблись в своих расчетах? Какое слабое место она проглядела? » — спрашивал он себя, охваченный внезапной паникой.
Но маркиза не разделяла его трепета. Ее глаза раскрылись чуть шире, на щеках появился легкий румянец, но она испытывала только изумление и негодование. Не спятил ли он, этот бритый монах? Вопрос этот сразу же пришел ей на ум, и именно таким вопросом она холодно ответила на его гнев.
— Потому что только сумасшествие, — сочла она нужным добавить, — может быть оправданием такой безрассудной дерзости, как ваша.
— Нет, мадам, — ответил он с ледяным высокомерием, — не сумасшествие, но праведное негодование. Ты игнорировала власть святой церкви так же, как игнорировала власть нашей законной повелительницы, и правосудие настигло тебя. Мы здесь для того, чтобы предъявить счет и проследить, чтобы он был полностью оплачен.
Она подумала, что он говорит о находящемся в гробу теле ее пасынка, и была готова рассмеяться над его идиотским выводом, что смерть Флоримона является актом правосудия, совершенного над нею за ее нечестивость. Но гнев, вскипающий в ней, не оставил места смеху.
— Я думала, господин аббат, вы прибыли сюда хоронить мертвых. Но вы, похоже, пришли поговорить.
Он смотрел на нее долгим суровым взглядом. Затем покачал головой, и на его лице промелькнула тень бледной улыбки.
— Не говорить, мадам, о… о, не говорить, — не спеша ответил он,
— но действовать. Я пришел, чтобы увести с бойни кроткого ягненка, который похищен тобою.
При этих словах кровь отхлынула от ее лица, а в глазах появился испуг: наконец она начала догадываться, что все складывалось не так, как она думала. Однако, почти инстинктивно, она попыталась сопротивляться.
— Черт возьми! — громогласно произнесла она. — Что вы имеете в виду?
Позади нее пухлые колени Трессана ударялись одно о другое. Какой он глупец! И надо же ему было приехать в этот день в Кондильяк, чтобы как ее соучастнику быть схваченным вместе с ней. Этот стоящий здесь и произносящий обвинения надменный аббат имеет за собой силу, иначе он никогда бы не осмелился возвысить свой голос в Кондильяке, вблизи отъявленных головорезов, которым стоило только крикнуть, — и их не остановил бы его священный сан.
— Что вы имеете в виду? — теперь уже со зловещей улыбкой повторила она. — В вашем рвении, господин аббат, вы позабыли, что мои люди рядом.
— И мои тоже, мадам, — последовал поразительный ответ, и он махнул рукой в сторону выстроившихся монахов, стоящих со склоненными головами и сложенными на груди руками.
При этих словах ее пронзительный смех зазвенел по залу.
— Эти несчастные бритоголовые? — спросила она.
— Именно, эти несчастные бритоголовые, — ответил он и вновь поднял руку и сделал знак. А затем произошла странная вещь, наполнившая страданием толстяка влюбленного Трессана.
Монахи внезапно выпрямились. Как будто порыв ветра пронесся по рядам братии и привел их всех в движение. Капюшоны были сброшены, плащи откинуты в сторону, и вместо благочестивых монахов возникли двадцать ловких, крепких молодцов в ливреях Кондильяка, вооруженных и ухмыляющихся, искренне наслаждающихся испугом ее и сенешала.
Один из них шагнул в сторону и запер дверь изнутри. Но вдова не обратила на это внимания, устремив свои прекрасные испуганные глаза на мрачную фигуру аббата, словно удивляясь, что того яе постигла никакая трансформация.
— Измена! — выдохнула она жутким голосом, напоминающим сдавленный шепот, и ее глаза, вновь обежав собравшихся, внезапно остановились на Фортунио, стоящем в шести шагах справа от нее, задумчиво пощипывающем свои усы и ничуть не удивляющемся происходящему.
Неожиданно в слепой ярости она повернулась к Трессану, выхватила у него из-за пояса кинжал и рванулась к вероломному капитану. Он каким-то образом предал ее, без боя сдал Кондильяк — она еще не успела сообразить, кому именно. И ее рука с удивительной нервной силой, какую никто не смог бы предположить в ее хрупком, нежном теле, схватила его за глотку. Прицеливаясь, она взмахнула кинжалом, в то время как захваченный врасплох капитан от изумления был не в состоянии шевельнуть рукой, чтобы защититься от неминуемого удара.
Но внезапно к ней шагнул аббат и своей тонкой, прозрачной рукой поймал ее запястье.
— Терпение, — повелел он ей. — Он всего лишь орудие возмездия.
Она отступила — была почти оттащена аббатом, — тяжело дыша от ярости и горя, и лишь тогда заметила, что, пока ее спина была обращена к гробу, с него был поднят покров. Вид простого деревянного ящика привлек внимание маркизы и на мгновение успокоил ее гнев. Какие еще сюрпризы они приготовили для нее?
Но не успела она задать себе этот вопрос, как сама же ответила на него, и ей показалось, что ледяная рука сдавила ее сердце. Мариус лежал в гробу… они лгали ей. Эти люди в ливреях ее пасынка принесли в Кондильяк тело ее сына.
Из ее горла вырвалось рыдание, и она шагнула к гробу. Она должна была убедиться сама. Так или иначе, необходимо рассеять это мучительное сомнение. Но не успела она сделать и трех шагов, как вновь остановилась, остолбенев, внезапно вскинув руки к груди и раскрыв губы, с которых был готов сорваться крик ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67