Он был не таким, как все прежние, случайно встречавшиеся на ее пути и желавшие мимоходом завести с ней интрижку, чтобы посмотреть, как она выглядит без пачки, или пополнить список своих побед победой над балериной. Он был для нее источником тепла после стольких дней холода и зябкой дрожи и когда она отдыхала в его спокойных объятиях, и когда посвящала его в свои заботы, после стольких дней одиночества, и даже когда они просто вместе сидели молча.
А теперь снова холод и снова зябкая дрожь. В конце концов, это не ее, а тем более не его вина. Просто так уж идет ее нескладная жизнь, и это неизбежная часть подвига, одно из многих испытаний. На то и испытания, чтобы вставать на твоем пути, а ты на то, чтобы их преодолевать. И раз так должно быть и ничего другого тебе не остается, то дрожи и шагай дальше.
Пламен зашел за ней только через две недели после спектакля (шла «Кармен»), они поужинали вместе, а потом провели ночь у него на квартире. Виолетта сначала ждала, когда он скажет, что же он придумал, но потом поняла, что он ничего не скажет. Поняла еще за ужином, но это не помешало ей пойти к нему домой и остаться там до утра, не испытывая ни малейшего желания надоедать ему вопросами.
Он снова пропал недели на две, и она не видела его даже в столовой, а потом он вдруг объявился однажды вечером, и она повторила свой визит к нему на квартиру. Так эта связь, хотя и совсем уже непрочная, тянулась еще год, и у Пламена все не находилось времени сказать, что он придумал, а Виолетта его не спрашивала. Было и так абсолютно ясно, что если он что-то и придумал, то отнюдь не то, что хотелось ей, и что если он все еще встречался с ней, то лишь оттого, что не может подавить свои старые чувства, а у нее нет сил порвать с ним оттого, что после каждой дозы одиночества их встречи приносили ей хоть немного тепла, которого ей так недоставало.
Ему нелегко было подавить старые чувства, но он боролся с собой, и рассудок мало-помалу, хотя и медленно, отвоевывал себе территорию – куда каким-то жалким чувствам тягаться с рассудком, – и Пламен все реже приходил к ней, и дозы одиночества становились все больше, пока не началось время отпусков; и это был конец, бесповоротный и неизбежный, кода молчания и тоски после невеселых вариаций, расставание без прощания, эпилог, начавшийся внезапно и так же естественно, как и первая встреча.
А однажды Мими сказала ей, что его видели с другой.
– Из театра?
– Как же! Из театра! С секретаршей из горсовета. Он большего и не заслуживает.
Все-таки с его стороны было благородно, что он не начал романа с кем-нибудь из артисток и избавил ее от лишних насмешек. Хотя с той ли он теперь или с другой, не все ли тебе равно.
«Накиньте что-нибудь на плечи. Здесь прохладно».
* * *
Она свернулась калачиком на постели и уставилась невидящим взглядом на противоположную стену, озаренную розовым веером лампы. Плац стены был совершенно свободен для видений, из проигрывателя доносилась мелодия танца лебедей из второго действия, но видения не появлялись, и все из-за этой старой истории. Истории, в конце которой давно поставлена точка, но из-за которой ты начинаешь волноваться как раз в тот момент, когда тебе больше, чем когда бы то ни было, нужно спокойствие, потому что ты на пороге нового испытания.
Сейчас не время раскисать от воспоминаний об огорчениях и разлуках. Сейчас надо собраться с духом и черпать уверенность в своих маленьких успехах. По правде говоря, у тебя были кое-какие успехи, хотя и не по части сердечных дел. Сольные партии в оперных спектаклях и то выступление на торжественном собрании.
Собрание в прошлом году проводилось городской комсомольской организацией в связи с каким-то юбилеем, и после него должен был состояться концерт, в который по традиции входил и балетный номер. Право участвовать в подобных концертах, также по традиции, предоставлялось Ольге, поскольку все должно было быть на высшем уровне. Однако на сей раз Ольга стала торговаться, чем вызвала негодование у комсомольцев, и они предложили выступить Виолетте.
Она готовилась к этому пятиминутному дуэту так усердно, что прямо извела Васко – своего партнера, который достаточно обкатал это па-де-де, выступая с Ольгой; в конце концов он бросил ее репетировать одну, заверив, что напрасно она волнуется, все будет в порядке, на вполне приличном уровне.
Он не понимал, что если она каждый день часами упражняется, то вовсе не для достижения какого-то жалкого приличного уровня, а ради того, чтобы быть гораздо выше. Она и не пыталась это ему объяснять, зная, что если попытается, то Васко поднимет ее на смех.
– И на черта это тебе «быть выше»? Чтобы блеснуть? Перед кем? Да эти зрители столько понимают в балете, что никаких твоих недостатков не заметят, разве только ты, не дай бог, грохнешься.
Но она всем существом стремилась к своему «быть выше» и порой верила, что такое желание, такое страстное желание не может не перерасти в мастерство, и, не щадя себя, она все работала и работала, и бывали мгновения, когда ей казалось, что она почти добилась своего, но, едва ощутив головокружительную близость успеха, она чувствовала и другое – отвратительную неумолимость преграды, невидимой, но непреодолимой, как холодное стекло, о которое с тупым упрямством бьется муха. Она тоже упрямо и отчаянно билась о холодное стекло, пока не ощущала, что ноги у нее подкашиваются от усталости, колени дрожат, потный купальник прилипает к спине и ее тошнит.
И, отдохнув, начинала все сначала. И снова сначала. Всегда сначала. Пока ей, наконец, не почудилось, что если она и не добилась окончательно своего «выше», то хотя бы поднялась над жалким приличным уровнем.
Однако в решительную минуту, стоя за кулисами в ожидании, когда режиссер подаст ей знак, она почувствовала, что вся застыла от напряжения, а руки и ноги у нее одеревенели, что все, чего она добилась на репетиции, растаяло вмиг.
Но тут оркестр заиграл ее мелодию, и она как во сне вышла на сцену и как во сне ощутила, что сияющий луч прожектора поймал ее в свой светлый круг, и как во сне, увидела этот полутемный и притихший зал, и какой-то странный вихрь подхватил ее и увлек, и она вдруг испытала то неописуемое состояние, когда тело становится легким, и старание переходит в непринужденность, и ты словно паришь в воздухе, словно плывешь в пространстве, словно летишь, несешься и кружишься в водовороте звуков и чувств, превращаясь в сердечный трепет и сердечную боль, в ликование и скорбь, в отблеск невидимого и олицетворение невыразимого.
Когда она замерла на авансцене и раздались аплодисменты, ей показалось, что она не та, какой была еще миг назад, и что сейчас, после стольких усилий, она наконец стала самой собой, раскрыла себя, одарила этих людей, заполнивших зал, искоркой красоты, которую все мы носим в своем сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
А теперь снова холод и снова зябкая дрожь. В конце концов, это не ее, а тем более не его вина. Просто так уж идет ее нескладная жизнь, и это неизбежная часть подвига, одно из многих испытаний. На то и испытания, чтобы вставать на твоем пути, а ты на то, чтобы их преодолевать. И раз так должно быть и ничего другого тебе не остается, то дрожи и шагай дальше.
Пламен зашел за ней только через две недели после спектакля (шла «Кармен»), они поужинали вместе, а потом провели ночь у него на квартире. Виолетта сначала ждала, когда он скажет, что же он придумал, но потом поняла, что он ничего не скажет. Поняла еще за ужином, но это не помешало ей пойти к нему домой и остаться там до утра, не испытывая ни малейшего желания надоедать ему вопросами.
Он снова пропал недели на две, и она не видела его даже в столовой, а потом он вдруг объявился однажды вечером, и она повторила свой визит к нему на квартиру. Так эта связь, хотя и совсем уже непрочная, тянулась еще год, и у Пламена все не находилось времени сказать, что он придумал, а Виолетта его не спрашивала. Было и так абсолютно ясно, что если он что-то и придумал, то отнюдь не то, что хотелось ей, и что если он все еще встречался с ней, то лишь оттого, что не может подавить свои старые чувства, а у нее нет сил порвать с ним оттого, что после каждой дозы одиночества их встречи приносили ей хоть немного тепла, которого ей так недоставало.
Ему нелегко было подавить старые чувства, но он боролся с собой, и рассудок мало-помалу, хотя и медленно, отвоевывал себе территорию – куда каким-то жалким чувствам тягаться с рассудком, – и Пламен все реже приходил к ней, и дозы одиночества становились все больше, пока не началось время отпусков; и это был конец, бесповоротный и неизбежный, кода молчания и тоски после невеселых вариаций, расставание без прощания, эпилог, начавшийся внезапно и так же естественно, как и первая встреча.
А однажды Мими сказала ей, что его видели с другой.
– Из театра?
– Как же! Из театра! С секретаршей из горсовета. Он большего и не заслуживает.
Все-таки с его стороны было благородно, что он не начал романа с кем-нибудь из артисток и избавил ее от лишних насмешек. Хотя с той ли он теперь или с другой, не все ли тебе равно.
«Накиньте что-нибудь на плечи. Здесь прохладно».
* * *
Она свернулась калачиком на постели и уставилась невидящим взглядом на противоположную стену, озаренную розовым веером лампы. Плац стены был совершенно свободен для видений, из проигрывателя доносилась мелодия танца лебедей из второго действия, но видения не появлялись, и все из-за этой старой истории. Истории, в конце которой давно поставлена точка, но из-за которой ты начинаешь волноваться как раз в тот момент, когда тебе больше, чем когда бы то ни было, нужно спокойствие, потому что ты на пороге нового испытания.
Сейчас не время раскисать от воспоминаний об огорчениях и разлуках. Сейчас надо собраться с духом и черпать уверенность в своих маленьких успехах. По правде говоря, у тебя были кое-какие успехи, хотя и не по части сердечных дел. Сольные партии в оперных спектаклях и то выступление на торжественном собрании.
Собрание в прошлом году проводилось городской комсомольской организацией в связи с каким-то юбилеем, и после него должен был состояться концерт, в который по традиции входил и балетный номер. Право участвовать в подобных концертах, также по традиции, предоставлялось Ольге, поскольку все должно было быть на высшем уровне. Однако на сей раз Ольга стала торговаться, чем вызвала негодование у комсомольцев, и они предложили выступить Виолетте.
Она готовилась к этому пятиминутному дуэту так усердно, что прямо извела Васко – своего партнера, который достаточно обкатал это па-де-де, выступая с Ольгой; в конце концов он бросил ее репетировать одну, заверив, что напрасно она волнуется, все будет в порядке, на вполне приличном уровне.
Он не понимал, что если она каждый день часами упражняется, то вовсе не для достижения какого-то жалкого приличного уровня, а ради того, чтобы быть гораздо выше. Она и не пыталась это ему объяснять, зная, что если попытается, то Васко поднимет ее на смех.
– И на черта это тебе «быть выше»? Чтобы блеснуть? Перед кем? Да эти зрители столько понимают в балете, что никаких твоих недостатков не заметят, разве только ты, не дай бог, грохнешься.
Но она всем существом стремилась к своему «быть выше» и порой верила, что такое желание, такое страстное желание не может не перерасти в мастерство, и, не щадя себя, она все работала и работала, и бывали мгновения, когда ей казалось, что она почти добилась своего, но, едва ощутив головокружительную близость успеха, она чувствовала и другое – отвратительную неумолимость преграды, невидимой, но непреодолимой, как холодное стекло, о которое с тупым упрямством бьется муха. Она тоже упрямо и отчаянно билась о холодное стекло, пока не ощущала, что ноги у нее подкашиваются от усталости, колени дрожат, потный купальник прилипает к спине и ее тошнит.
И, отдохнув, начинала все сначала. И снова сначала. Всегда сначала. Пока ей, наконец, не почудилось, что если она и не добилась окончательно своего «выше», то хотя бы поднялась над жалким приличным уровнем.
Однако в решительную минуту, стоя за кулисами в ожидании, когда режиссер подаст ей знак, она почувствовала, что вся застыла от напряжения, а руки и ноги у нее одеревенели, что все, чего она добилась на репетиции, растаяло вмиг.
Но тут оркестр заиграл ее мелодию, и она как во сне вышла на сцену и как во сне ощутила, что сияющий луч прожектора поймал ее в свой светлый круг, и как во сне, увидела этот полутемный и притихший зал, и какой-то странный вихрь подхватил ее и увлек, и она вдруг испытала то неописуемое состояние, когда тело становится легким, и старание переходит в непринужденность, и ты словно паришь в воздухе, словно плывешь в пространстве, словно летишь, несешься и кружишься в водовороте звуков и чувств, превращаясь в сердечный трепет и сердечную боль, в ликование и скорбь, в отблеск невидимого и олицетворение невыразимого.
Когда она замерла на авансцене и раздались аплодисменты, ей показалось, что она не та, какой была еще миг назад, и что сейчас, после стольких усилий, она наконец стала самой собой, раскрыла себя, одарила этих людей, заполнивших зал, искоркой красоты, которую все мы носим в своем сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28