В сущности, рассуждения отца были весьма однообразны, и все же Виолетта каждую неделю с нетерпением ждала его письма, потому что писем ей больше не от кого было получать и потому что он был единственным человеком, кто по-настоящему ее любил.
Мими, несомненно, тоже ее любила. Мими искренне ее любила, насколько была способна любить, и была готова пойти за нее в огонь и в воду, разумеется, в не слишком сильный огонь и не слишком глубокую воду.
Самое обстоятельное письмо Виолетта получила от отца, когда сообщила ему, что стала солисткой. Это письмо подводило итоги сказанному в предыдущих, но в нем содержалось еще одно, не лишенное торжественности, утверждение:
– Теперь ты сама видишь, что упорство вознаграждается. Ты добилась того, чем не все могут похвастаться. Ты уже на пороге искусства!
Да, на пороге. В таком-то возрасте… Тем, кто на пороге, труднее всего, тем, кто уже не в безликой массе кордебалета, но еще и не ведущая балерина и, вероятно, никогда ею не будет.
Это письмо о пороге так и осталось самым длинным в их переписке. Постепенно письма стали приходить все реже, делались все короче, в них говорилось лишь о здоровье и мелочах будничной жизни.
Уже два года, как отец вышел на пенсию. Для него наступил, значит, последний этап подвига. Этап отхода и примирения. Примирения не только со своим неуспехом, но и с ее. Отходом не только от оркестра, но и от нее.
Он считал ее подвиг продолжением своего и надеялся, что она добьется того, чего он сам не смог добиться. Эта вера согревала его долгие годы. Вера, которую с годами начал разъедать яд сомнения. Теперь он давно уже не верил. Лишь делал вид, что верит. Да, она пошла по его пути, но с тем же успехом, что и он. Фамильная черта. Винить некого, остается только смириться.
Конечно, он по-прежнему любил ее, она была его дитя, его единственная дочь, но та, другая связь – связь между учителем и учеником – уже прервалась. Она была только его дочерью, не больше. Она была тем же, кем был и он, – всего лишь неудачницей. Разумеется, он никогда ей на это даже не намекнул, как и она когда-то не посмела спросить, чего он достиг своим подвигом. Просто тема подвига и победы незаметно исчезла из их писем.
Зато в последние годы он стал особенно мягким и внимательным. Когда Виолетта приезжала в отпуск в ту неуютную и сумрачную софийскую квартирку, где летом было прохладно и потому жилось не так уж плохо, она чувствовала, что отец относится к ней с каждым приездом все ласковее. Он не повторял больше суровых тирад о муках и испытаниях на избранном поприще. Слушал ее отчет о скромных успехах и кивал, делая вид, что доволен. И когда она сама первая заговаривала о неудачах, он спешил ее успокоить:
– Нужно терпение, девочка. Поспешность – напрасная трата сил. В конце концов, ты же солистка, разве это мало? Сколько людей всю жизнь мечтают стать солистами.
Солистка. Такая же, как и он. Из тех, кто торчит у порога искусства. Из тех, кто терпеливо ждет, когда перед ним распахнутся двери большого искусства. И так и умирает – на пороге.
Когда-то, чтобы разжигать ее честолюбие, он находил немало примеров:
– Павлова была дочерью солдата и прачки, – говорил он. – А ты родилась в семье музыкантов. Это большая удача, которая ко многому обязывает.
Теперь у него тоже находились примеры, но уже иного рода. Ведь для того и существует великое множество примеров, чтобы выбирать из них подходящий:
– Как ты можешь говорить, что твоя жизнь кончилась! Тебе нет еще и тридцати. Уланова, насколько я помню, танцевала, когда ей было за пятьдесят. Плисецкая тоже. Наберись терпения. Поспешность – пустая трата сил. У тебя еще много времени. У тебя впереди целых двадцать лет.
Однако так же, как и она, он знал, что времени у нее нет… Что время, в сущности, истекло. Или что она его упустила. Или оно пронеслось мимо. Можно поздно кончить, но нельзя поздно начать. Поздно вообще нельзя начать.
Он поистине трогательно заботился об ее настроении. Но его заботы слишком напоминали ей заботы о больном. Отзывчивость, слишком похожая на сострадание.
* * *
Репродукцию с картины Дега он подарил ей давно, еще во времена больших надежд. Виолетта предпочла бы, чтобы она изображала что-нибудь более веселое, а не эти унылые упражнения, которые и без того заполняли ее дни. Но это был подарок отца, и поэтому она повесила репродукцию у себя над головой, чтобы она всегда была поблизости и вместе с тем чтобы не смотреть на нее.
Смотрела Виолетта на противоположную стену, поверх столика с проигрывателем и пластинками. На совершенно голую стену, на которой можно увидеть все, что захочешь, особенно если лежать свернувшись калачиком, прикрыв глаза, и особенно если из проигрывателя доносится мелодия, под которую невольно рождаются видения. Теперь, оставшись одна в прибранной комнате, ты можешь позволить себе и видения.
Она подошла к проигрывателю, подняла крышку, поставила пластинку. Пластинка начиналась с танца шести лебедей из третьего действия, впрочем, это не имело значения, музыку балета Виолетта знала наизусть. Она включила проигрыватель, потом зажгла стоявшую рядом с ним настольную лампу. Кровать ее находилась в самом дальнем от окна темном углу комнаты. Но она зажгла лампу не для того, чтобы стало светлее, а для настроения. От розового абажура лампы на голой стене загоралось нежное розовое сияние, отличный фон для прекрасных видений.
Но от света, даже розового, увы, не становится теплей. Виолетта сняла с вешалки большую шаль, закуталась в нее, сбросила туфли и, улегшись на кровати, устало всматривалась в нежное сияние на стене и вслушивалась в свою любимую мелодию «Вальса невест». Всматривалась, но мираж не возникал. Если мираж рассеялся, он не появится тотчас же снова. Видение – все-таки не кино.
Может быть, ему мешал появиться и этот запах дешевого одеколона, который стоял в комнате даже сейчас, после того, как она ее проветрила. Одеколон Мими. Или Васко. Трудно упиваться красотой, вдыхая, словно в скверной парикмахерской, тяжелый запах «Табака».
Она давно привыкла к капризам своей напрасной погони за миражами, и разочарования уже не причиняли ей боли, а оставляли в душе лишь легкую горечь. И если сейчас горечь была сильнее, чем обычно, то причиной этому был отец. Придется признаться ему, что она ошиблась, что ей и не думали давать роли. Конечно, она преподнесет ему неприятную новость в лучшей из возможных упаковок. Она не любила лгать, тем более отцу, но когда это ложь утешительная…
Мираж не возникал, но, подчиняясь течению мелодии, она мало-помалу успокаивалась. Проигрыватель был, как всегда, включен на полную громкость, чтобы звуки обступали ее как можно плотнее, чтобы она глубже погружалась в потоки музыки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28