оконце в доме показалось ей очень уж маленьким.
— Можно подумать, что ты выросла во дворце,— сказал муж.— Если тебе нужно солнце, так его снаружи полно.
— Жаль, что у нас пет таких больших окон, как в Редсмири,— сказала Роза.
— Может быть, тебе еще кое-чего жаль в Редсмири? — резко ответил Бьяртур.
— На что ты намекаешь? — спросила жена.— Как тебе не стыдно!
Это была небольшая комната, такая низкая, что Бьяртур чуть не упирался головой в потолок. Две кровати, сколоченные из таких же досок, как пол и потолок, крепились к стене, а стол был прибит гвоздями к подоконнику. По левую сторону от входного люка стояла маленькая плита, а над ней, в скате крыши, было второе оконце со стеклом величиной в ладонь. За окном, на выступе крыши качались на ветру несколько стеблей травы. Стены были толстые и не давали проникнуть сквозь стекло ни единому лучику света — разве что солнце светило прямо в окно.
На кровати, что была ближе к столу и предназначалась для супружеской четы, уже лежал тюфяк, набитый мхом. Пол под кроватью был земляной. Рядом стоял ящик с провизией, которую запас Пьиртур,— ржаная мука, сахар лучшего сорта от Бруни и немного пшеничной муки для оладий — на какой-нибудь особый случай; и кто, если хорошенько поискать, то, быть может, в ящике нашлось бы немного изюму. На самом дне лежал мешок превосходной пиленой рыбы. Круси из Гили подарил им на свадьбу вьюк кишка — Бьяртур в позапрошлом году вытащил из болота жеребенка. Но кизяк надо беречь, а пока довольствоваться первым и мхом, да и торфу на болотах вдоволь, только копни. l'o;m в измазанном грязью платье сидела; веки у нее покраснели, она смотрела на свои большие руин, беспомощно опущенные на колени.
— 'Гебе здесь не нравится? — спросил Бьяртур из Летней обители.
— А ты думаешь, я ждала лучшего? — отозвалась его жена.
— Одно, во всяком случае, хорошо: у кого есть такой хутор, тому незачем надсаживаться весь день, как батраку,— сказал он,— Я всегда думал, что ты разумная девушка и дорожишь самостоятельностью. Ведь в жизни самое главное — самостоятельность. Мое мнение такое, что без нее и жизнь не в жизнь. Несамостоятельный человек — это еще не человек. Это все равно что человек, у которого нет собаки.
— Нет собаки? — как-то безучастно переспросила Роза, шмыгнув носом.
Бьяртур некоторое время стоял у оконца, молча глядя на юру, отдаваясь своим мыслям.
— Земля в этой долине прокормит нашу отару,— сказал он.
Жена вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Там, где живет овца, и человек проживет,—продолжал Бьяртур.— Мой отец правильно говорил: человек и овца — это почти одно и то же.
— Мне снился страшный сон,— прошептала Роза. Бьяртур искоса презрительно посмотрел на нее.
— Ну и что же? Сны снятся оттого, что кровь приливает к может, или лежишь неудобно, или под тобою свалялся тюфяк. Мне йот весной приснилось, когда я разбирал развалины, что три открывается и из нее выходит женщина, чертовски красив, надо тебе сказать.
— Да,— вставила жена.— Уж таковы мужчины. И во сне за юбками гоняются.
— Я, конечно, не верю в сны,— продолжал Бьяртур.— Но этот-то наверное означает, что осенью нам удастся неплохо продать.
— Говорят, здесь, на глазах у всех, бродит Гунвер,— сказала жена.— В позапрошлом году лошадь где-то поблизости вдруг испугалась неведомо чего и понесла среди бела дня.
— Не хочу я ничего слышать об этой проклятой Гунвер,— перебил ее муж.
— А ведь многие все же из-за нее бежали с пустоши. — Бездельники какие-нибудь,— ответил Бьяртур.— Уж они найдут, на кого свалить вину, когда у них руки-крюки.
— По-твоему, выходит, что зла совсем нет на свете?
— Этого я не говорил. И на море и на суше, к примеру, бывает смертельная опасность. И что же из того? Либо ты погибнешь, либо спасешься. Ну а у тех, кто верит в привидения, нечистую силу и всякую нежить, у тех, я думаю, с кровью не все в порядке.
— А как же собаки — они ведь многое чуют,— сказала женщина.
— Собака есть собака,— возразил Бьяртур.
— Но ведь ты говорил, что собака знает все на свете.
— Никогда я этого не говорил. Я только считаю, что собака — единственное животное, которое понимает человека. Но собака есть собака, а человек есть человек, как говорит Эйнар из Уиндирхлида.
— Все ясновидящие твердят, что в долине живут привидения.
— Наплевать мне на ясновидящих,— сказал Бьяртур.— Дьявол побери тех, кто пе способен сладить с собственными чувствами! И видится им всякая чертовщина, как тому полоумному бродяге, с которым так носились во Фьорде. Дескать, он впадает в какой-то там транс и несет околесицу насчет того света — про Иисуса Христа, про Кари из Бердлы и Христиана Девятого. А потом он подделал подпись окружного судьи и угодил в тюрьму.
— Я уверена, ты даже в бога не веришь, Бьяртур,— задумчиво промолвила Роза.
— О вере моей говорить не будем,— отвечал Бьяртур,— а вот что порода овец, которую вывел пастор Гудмундур, самая лучшая во всей округе, вот это так верно!
— Неужели ты и перед сном не читаешь молитв?
— Отчего же, читаю. Если рифма там хороша, прочитываю иногда перед сном одну - две, пока сон не сморит. Вернее, раньше прочитывал, пока у меня не было стольких забот. Но «Отче наш» никогда не читал. Это же не стихи. И я не верю в дьявола, так чего ради мне молиться. Да что об этом толковать. Давай-ка лучше выпьем кофе.
— Слушаю тебя — и оторопь берет,— сказала Роза.— После таких слов все божьи ангелы от нас отвернутся. По-твоему, на свете только то и есть, что видишь собственными глазами. Вот ты какой человек!
— У меня есть пять чувств,— ответил Бьяртур.— И я не понимаю, на что мне нужно еще шестое или седьмое.
— Есть люди поважнее тебя, и то они верят в добро и зло.
— Может быть,— сказал Бьяртур.— Я догадываюсь, кого ты имеешь в виду. Весной, в Мири, он то и знай толкался среди бабья и приманивал вас всякими россказнями о привидениях.
— Кого это «нас»? — спросила она, подняв глаза; и впервые в ее косящем глазе вспыхнула искорка.— На что ты намекаешь?
Бьяртур, напевая старинную песенку, стал искать котелок, ибо он был твердо намерен вскипятить воду для кофе. На лестнице он обернулся к жене и бросил на ходу:
— А разве кое-кто не гулял кое с кем? Меня это не удивило бы.
ГЛАВА ПЯТАЯ ТАЙНА
На первый взгляд замечание, которое бросил Бьяртур, не содержало в себе ничего определенного и тем более значительного, и все же мало что так повлияло на жизнь молодой четы в Летней обители, как этот брошенный на ходу намек, и особенно то, что послужило поводом к нему.
— Нет,— сказала Роза.— Это неправда.
Она упрямо отвернулась к стене, убитая, несчастная.
— Кто он?'— спросил Бьяртур.
— Это неправда.
— На твоем месте я бы сказал.
— Ты же не рассказываешь про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— Можно подумать, что ты выросла во дворце,— сказал муж.— Если тебе нужно солнце, так его снаружи полно.
— Жаль, что у нас пет таких больших окон, как в Редсмири,— сказала Роза.
— Может быть, тебе еще кое-чего жаль в Редсмири? — резко ответил Бьяртур.
— На что ты намекаешь? — спросила жена.— Как тебе не стыдно!
Это была небольшая комната, такая низкая, что Бьяртур чуть не упирался головой в потолок. Две кровати, сколоченные из таких же досок, как пол и потолок, крепились к стене, а стол был прибит гвоздями к подоконнику. По левую сторону от входного люка стояла маленькая плита, а над ней, в скате крыши, было второе оконце со стеклом величиной в ладонь. За окном, на выступе крыши качались на ветру несколько стеблей травы. Стены были толстые и не давали проникнуть сквозь стекло ни единому лучику света — разве что солнце светило прямо в окно.
На кровати, что была ближе к столу и предназначалась для супружеской четы, уже лежал тюфяк, набитый мхом. Пол под кроватью был земляной. Рядом стоял ящик с провизией, которую запас Пьиртур,— ржаная мука, сахар лучшего сорта от Бруни и немного пшеничной муки для оладий — на какой-нибудь особый случай; и кто, если хорошенько поискать, то, быть может, в ящике нашлось бы немного изюму. На самом дне лежал мешок превосходной пиленой рыбы. Круси из Гили подарил им на свадьбу вьюк кишка — Бьяртур в позапрошлом году вытащил из болота жеребенка. Но кизяк надо беречь, а пока довольствоваться первым и мхом, да и торфу на болотах вдоволь, только копни. l'o;m в измазанном грязью платье сидела; веки у нее покраснели, она смотрела на свои большие руин, беспомощно опущенные на колени.
— 'Гебе здесь не нравится? — спросил Бьяртур из Летней обители.
— А ты думаешь, я ждала лучшего? — отозвалась его жена.
— Одно, во всяком случае, хорошо: у кого есть такой хутор, тому незачем надсаживаться весь день, как батраку,— сказал он,— Я всегда думал, что ты разумная девушка и дорожишь самостоятельностью. Ведь в жизни самое главное — самостоятельность. Мое мнение такое, что без нее и жизнь не в жизнь. Несамостоятельный человек — это еще не человек. Это все равно что человек, у которого нет собаки.
— Нет собаки? — как-то безучастно переспросила Роза, шмыгнув носом.
Бьяртур некоторое время стоял у оконца, молча глядя на юру, отдаваясь своим мыслям.
— Земля в этой долине прокормит нашу отару,— сказал он.
Жена вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Там, где живет овца, и человек проживет,—продолжал Бьяртур.— Мой отец правильно говорил: человек и овца — это почти одно и то же.
— Мне снился страшный сон,— прошептала Роза. Бьяртур искоса презрительно посмотрел на нее.
— Ну и что же? Сны снятся оттого, что кровь приливает к может, или лежишь неудобно, или под тобою свалялся тюфяк. Мне йот весной приснилось, когда я разбирал развалины, что три открывается и из нее выходит женщина, чертовски красив, надо тебе сказать.
— Да,— вставила жена.— Уж таковы мужчины. И во сне за юбками гоняются.
— Я, конечно, не верю в сны,— продолжал Бьяртур.— Но этот-то наверное означает, что осенью нам удастся неплохо продать.
— Говорят, здесь, на глазах у всех, бродит Гунвер,— сказала жена.— В позапрошлом году лошадь где-то поблизости вдруг испугалась неведомо чего и понесла среди бела дня.
— Не хочу я ничего слышать об этой проклятой Гунвер,— перебил ее муж.
— А ведь многие все же из-за нее бежали с пустоши. — Бездельники какие-нибудь,— ответил Бьяртур.— Уж они найдут, на кого свалить вину, когда у них руки-крюки.
— По-твоему, выходит, что зла совсем нет на свете?
— Этого я не говорил. И на море и на суше, к примеру, бывает смертельная опасность. И что же из того? Либо ты погибнешь, либо спасешься. Ну а у тех, кто верит в привидения, нечистую силу и всякую нежить, у тех, я думаю, с кровью не все в порядке.
— А как же собаки — они ведь многое чуют,— сказала женщина.
— Собака есть собака,— возразил Бьяртур.
— Но ведь ты говорил, что собака знает все на свете.
— Никогда я этого не говорил. Я только считаю, что собака — единственное животное, которое понимает человека. Но собака есть собака, а человек есть человек, как говорит Эйнар из Уиндирхлида.
— Все ясновидящие твердят, что в долине живут привидения.
— Наплевать мне на ясновидящих,— сказал Бьяртур.— Дьявол побери тех, кто пе способен сладить с собственными чувствами! И видится им всякая чертовщина, как тому полоумному бродяге, с которым так носились во Фьорде. Дескать, он впадает в какой-то там транс и несет околесицу насчет того света — про Иисуса Христа, про Кари из Бердлы и Христиана Девятого. А потом он подделал подпись окружного судьи и угодил в тюрьму.
— Я уверена, ты даже в бога не веришь, Бьяртур,— задумчиво промолвила Роза.
— О вере моей говорить не будем,— отвечал Бьяртур,— а вот что порода овец, которую вывел пастор Гудмундур, самая лучшая во всей округе, вот это так верно!
— Неужели ты и перед сном не читаешь молитв?
— Отчего же, читаю. Если рифма там хороша, прочитываю иногда перед сном одну - две, пока сон не сморит. Вернее, раньше прочитывал, пока у меня не было стольких забот. Но «Отче наш» никогда не читал. Это же не стихи. И я не верю в дьявола, так чего ради мне молиться. Да что об этом толковать. Давай-ка лучше выпьем кофе.
— Слушаю тебя — и оторопь берет,— сказала Роза.— После таких слов все божьи ангелы от нас отвернутся. По-твоему, на свете только то и есть, что видишь собственными глазами. Вот ты какой человек!
— У меня есть пять чувств,— ответил Бьяртур.— И я не понимаю, на что мне нужно еще шестое или седьмое.
— Есть люди поважнее тебя, и то они верят в добро и зло.
— Может быть,— сказал Бьяртур.— Я догадываюсь, кого ты имеешь в виду. Весной, в Мири, он то и знай толкался среди бабья и приманивал вас всякими россказнями о привидениях.
— Кого это «нас»? — спросила она, подняв глаза; и впервые в ее косящем глазе вспыхнула искорка.— На что ты намекаешь?
Бьяртур, напевая старинную песенку, стал искать котелок, ибо он был твердо намерен вскипятить воду для кофе. На лестнице он обернулся к жене и бросил на ходу:
— А разве кое-кто не гулял кое с кем? Меня это не удивило бы.
ГЛАВА ПЯТАЯ ТАЙНА
На первый взгляд замечание, которое бросил Бьяртур, не содержало в себе ничего определенного и тем более значительного, и все же мало что так повлияло на жизнь молодой четы в Летней обители, как этот брошенный на ходу намек, и особенно то, что послужило поводом к нему.
— Нет,— сказала Роза.— Это неправда.
Она упрямо отвернулась к стене, убитая, несчастная.
— Кто он?'— спросил Бьяртур.
— Это неправда.
— На твоем месте я бы сказал.
— Ты же не рассказываешь про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141