самое лучшее время дня уже миновало. Одно утро не было похоже на другое. Каждое утро было новым утром. И это тоже. Но шел час за часом, птицы пели все меньше, и оттенки Блауфьедля бледнели и тускнели. Что ж, день походил на взрослого человека, зато утро всегда было юным.
Бьяртур мечтал, что жена, когда он придет домой, приветливо его встретит, напоит кофе и, может быть, захочет послушать новые стихи о солнце или о буре; но она, видно, была не совсем здорова, во всяком случае, не настолько, чтобы радоваться стихам; к тому же она вообще не понимала поэзии.
Он подарил ей цветастое платье, очень подходящее для хорошей летней погоды, она же, как назло, носила старое платье из холстины, в котором доила коров в Редсмири, или потертую шерстяную юбку и изношенную, в заплатах, кофту. И всегда она недомогала. Порой у нее кружилась голова — так сильно, что она присаживалась на минуту, а иногда ее мутило. По утрам муж и жена пили сладкий черный кофе с ржаным хлебом. Прежде Роза проворно убирала сено и вообще была расторопной работницей, а теперь она подолгу стояла, опершись на грабли.
— Какая же ты бледная!— говорил Бьяртур. А она молчала.
— Могла бы и поживее шевелить граблями,— говорил Бьяртур.
Никакого ответа. Закусит губу и молчит. За час до завтрака она уходила домой варить рыбу, но иногда ей не удавалось растопить плиту. И тогда она приносила мужу на луг холодную рыбу, холодный кофе и черный хлеб.
— Перестанешь ты экономить этот чертов сахар? — ворчал Бьяртур. О сладостях он обыкновенно говорил с пренебрежением.
После еды он шел к берегу реки и ложился отдохнуть, всего па несколько минут. Роза сидела на траве и задумчиво рвала мох.
По воскресеньям Бьяртур поднимался на гору за вереском или шел на пустошь — поглядеть на овец для собственного удовольствия; он сразу узнавал, откуда каждая овца и какой она породы. И еще ему доставляло особое удовольствие сбрасывать в ущелье большие камни.
Жена стирала белье в ручье у нижнего порожка. Однажды в воскресенье Бьяртур долго отсутствовал и пришел домой весь сияющий. Он спросил у жены, не догадывается ли она, что он видел. Он видел свою овцу Белорожку, к югу от родника, с замечательным ягненком!
— Готов побиться об заклад, что осенью ягненок будет весить все тридцать фунтов.
Но жена не выказала ни малейшей радости.
— Хороша порода пастора Гудмундура,— заметил Бьяртур.— Это не бродяги, они не рыщут по пустоши без смысла и толку, нет, они находят то, что им нужно, и уж дальше не идут. Умные овцы. Я решил завести барана этой породы.
— Да, да,— сказала жена.— Это и есть подходящая для тебя порода.
— Не понимаю,— сказал Бьяртур.
— Я только сказала, что это хорошо,— ответила жена.
Она не разделяла его радость, потому что была равнодушна к его затеям и продолжала о чем-то упорно думать.
— Бьяртур,— сказала она, помолчав.— Мне хочется мяса.
— Мяса? — спросил он удивленно.— Среди лета?
— У меня слюнки текут, когда я вижу овцу.
— Слюнки? — повторил он.— Может, у тебя горло болит?
— Этой соленой зубаткой даже собаку не накормишь.
— Не кажется ли тебе, дорогая моя, что с тобой что-то неладно?
— В Редсмири нас два раза в неделю кормили мясом.
— Не поминай ты при мне эту треклятую конину! — По воскресеньям нам всегда давали баранину, даже летом давали! А конина — очень хорошее мясо.
— Для работников резали только старых овец и кляч. Это мясо годится только для подневольных людей.
— А где же другое?
— Свободный человек может удовольствоваться рыбой. Самостоятельность выше всего.
— По ночам мне снится кровяная колбаса. Мне кажется, я беру ее руками, горячую, прямо из котла, и сало так и течет, сочится из нее... Иногда это ливерная колбаса, иногда кровяная... Иисусе, помоги мне!
— Это к непогоде,— объяснил Бьяртур,— Сало означает прояснение; видно, проглянет солнце. Может быть, хорошая погода продержится, пока не кончится самая горячая страда.
— И еще мне снится молоко.
— Молоко? Среди лета? Не к снегу ли?
Этот сои показался Бьяртуру совершенно необъяснимым.
— Мне приснилось, что я в Редсмири, пропускаю молоко через сепаратор в кладовой. Из одной трубки течет снятое молоко, из другой — сливки. И будто сливки льются мне прямо в рот.
— Охота тебе запоминать всю эту проклятую чепуху. Ведь она же ровно ничего не значит,— сказал Бьяртур; он решил не обращать внимания на ее сны.
— Днем, когда я не сплю, я все сижу и думаю о молоке. На лугу, когда убираю сено, я думаю о молоке. И о мясе.
Бьяртур задумался и наконец ответил:
— Дорогая Роза, боюсь, у тебя с сердцем неладно.
— Бьяртур, скажи, мы никак не можем завести корову? — продолжала жена.
— Корову? — переспросил вконец озадаченный Бьяртур.— Корову?
— Да,— упрямо повторила Роза,— корову.
— Теперь мне уже совершенно ясно, что у тебя началась болезнь сердца. Вот так же было с моей покойной матерью. У нее появились какие-то странные желания, потом она стала слышать голоса. Сначала мы обратились к знахарке, но когда это не помогло, пошли к доктору. Если у тебя это не пройдет, скажи мне, чтобы я мог, пока не поздно, взять у Финсена какие-нибудь капли покрепче.
— Не хочу никаких капель. Хочу корову.
— А где у нас выгон? Я думал, ты сама видишь, сколько травы у нас на этом чертовом холме. И сама хорошо знаешь все эти голые кочки, по которым мы каждый день ходим, когда косим траву. Откуда же нам взять сено для коровы? — У реки растет осока.
— Кто ее скосит? Кто принесет? Как мы довезем ее до дому? Ты думаешь — мы богачи. Мы бедные крестьяне, первый год хутором владеем. Откуда нам взять деньги на корову? Ты не в своем уме.
— А я думала, ты свободный король,— сказала она.
— Мало у пас разве соленой рыбы? Мы сами себе хозяева и только-только устраиваемся на собственном хуторе. Гнилой, тухлой рыбы мы не едим, как работники в Мири. Едим душистую соленую зубатку. И привозная картошка кончилась совсем недавно. Хлеба нам хватает. Сахару вдосталь. А что у тебя ржаные галеты заплесневели, так ты сама виновата! Надо было их есть на перемену, не заплесневели бы. Галеты — это все же печенье, дорогая моя. Да к тому же привозное печенье.
—- Мой отец наверняка даст нам трех кляч привезти осоку.
— Я не желаю попрошайничать и ни к кому ни за чем не пойду, разве только при крайней нужде и за полную плату,— сказал Бьяртур.-— И давай на этом покончим! Пустое это дело для бедных крестьян •— болтать о корове. Наше дело разводить овец и от овец богатеть! Не хочу больше слушать чушь всякую!
— А если у меня будет ребенок?
— Мой ребенок будет кормиться материнским молоком. Мне на первом году отварную рыбу в соску клали, да с рыбьим жиром — и ничего, вырос.
Роза посмотрела на него испуганно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Бьяртур мечтал, что жена, когда он придет домой, приветливо его встретит, напоит кофе и, может быть, захочет послушать новые стихи о солнце или о буре; но она, видно, была не совсем здорова, во всяком случае, не настолько, чтобы радоваться стихам; к тому же она вообще не понимала поэзии.
Он подарил ей цветастое платье, очень подходящее для хорошей летней погоды, она же, как назло, носила старое платье из холстины, в котором доила коров в Редсмири, или потертую шерстяную юбку и изношенную, в заплатах, кофту. И всегда она недомогала. Порой у нее кружилась голова — так сильно, что она присаживалась на минуту, а иногда ее мутило. По утрам муж и жена пили сладкий черный кофе с ржаным хлебом. Прежде Роза проворно убирала сено и вообще была расторопной работницей, а теперь она подолгу стояла, опершись на грабли.
— Какая же ты бледная!— говорил Бьяртур. А она молчала.
— Могла бы и поживее шевелить граблями,— говорил Бьяртур.
Никакого ответа. Закусит губу и молчит. За час до завтрака она уходила домой варить рыбу, но иногда ей не удавалось растопить плиту. И тогда она приносила мужу на луг холодную рыбу, холодный кофе и черный хлеб.
— Перестанешь ты экономить этот чертов сахар? — ворчал Бьяртур. О сладостях он обыкновенно говорил с пренебрежением.
После еды он шел к берегу реки и ложился отдохнуть, всего па несколько минут. Роза сидела на траве и задумчиво рвала мох.
По воскресеньям Бьяртур поднимался на гору за вереском или шел на пустошь — поглядеть на овец для собственного удовольствия; он сразу узнавал, откуда каждая овца и какой она породы. И еще ему доставляло особое удовольствие сбрасывать в ущелье большие камни.
Жена стирала белье в ручье у нижнего порожка. Однажды в воскресенье Бьяртур долго отсутствовал и пришел домой весь сияющий. Он спросил у жены, не догадывается ли она, что он видел. Он видел свою овцу Белорожку, к югу от родника, с замечательным ягненком!
— Готов побиться об заклад, что осенью ягненок будет весить все тридцать фунтов.
Но жена не выказала ни малейшей радости.
— Хороша порода пастора Гудмундура,— заметил Бьяртур.— Это не бродяги, они не рыщут по пустоши без смысла и толку, нет, они находят то, что им нужно, и уж дальше не идут. Умные овцы. Я решил завести барана этой породы.
— Да, да,— сказала жена.— Это и есть подходящая для тебя порода.
— Не понимаю,— сказал Бьяртур.
— Я только сказала, что это хорошо,— ответила жена.
Она не разделяла его радость, потому что была равнодушна к его затеям и продолжала о чем-то упорно думать.
— Бьяртур,— сказала она, помолчав.— Мне хочется мяса.
— Мяса? — спросил он удивленно.— Среди лета?
— У меня слюнки текут, когда я вижу овцу.
— Слюнки? — повторил он.— Может, у тебя горло болит?
— Этой соленой зубаткой даже собаку не накормишь.
— Не кажется ли тебе, дорогая моя, что с тобой что-то неладно?
— В Редсмири нас два раза в неделю кормили мясом.
— Не поминай ты при мне эту треклятую конину! — По воскресеньям нам всегда давали баранину, даже летом давали! А конина — очень хорошее мясо.
— Для работников резали только старых овец и кляч. Это мясо годится только для подневольных людей.
— А где же другое?
— Свободный человек может удовольствоваться рыбой. Самостоятельность выше всего.
— По ночам мне снится кровяная колбаса. Мне кажется, я беру ее руками, горячую, прямо из котла, и сало так и течет, сочится из нее... Иногда это ливерная колбаса, иногда кровяная... Иисусе, помоги мне!
— Это к непогоде,— объяснил Бьяртур,— Сало означает прояснение; видно, проглянет солнце. Может быть, хорошая погода продержится, пока не кончится самая горячая страда.
— И еще мне снится молоко.
— Молоко? Среди лета? Не к снегу ли?
Этот сои показался Бьяртуру совершенно необъяснимым.
— Мне приснилось, что я в Редсмири, пропускаю молоко через сепаратор в кладовой. Из одной трубки течет снятое молоко, из другой — сливки. И будто сливки льются мне прямо в рот.
— Охота тебе запоминать всю эту проклятую чепуху. Ведь она же ровно ничего не значит,— сказал Бьяртур; он решил не обращать внимания на ее сны.
— Днем, когда я не сплю, я все сижу и думаю о молоке. На лугу, когда убираю сено, я думаю о молоке. И о мясе.
Бьяртур задумался и наконец ответил:
— Дорогая Роза, боюсь, у тебя с сердцем неладно.
— Бьяртур, скажи, мы никак не можем завести корову? — продолжала жена.
— Корову? — переспросил вконец озадаченный Бьяртур.— Корову?
— Да,— упрямо повторила Роза,— корову.
— Теперь мне уже совершенно ясно, что у тебя началась болезнь сердца. Вот так же было с моей покойной матерью. У нее появились какие-то странные желания, потом она стала слышать голоса. Сначала мы обратились к знахарке, но когда это не помогло, пошли к доктору. Если у тебя это не пройдет, скажи мне, чтобы я мог, пока не поздно, взять у Финсена какие-нибудь капли покрепче.
— Не хочу никаких капель. Хочу корову.
— А где у нас выгон? Я думал, ты сама видишь, сколько травы у нас на этом чертовом холме. И сама хорошо знаешь все эти голые кочки, по которым мы каждый день ходим, когда косим траву. Откуда же нам взять сено для коровы? — У реки растет осока.
— Кто ее скосит? Кто принесет? Как мы довезем ее до дому? Ты думаешь — мы богачи. Мы бедные крестьяне, первый год хутором владеем. Откуда нам взять деньги на корову? Ты не в своем уме.
— А я думала, ты свободный король,— сказала она.
— Мало у пас разве соленой рыбы? Мы сами себе хозяева и только-только устраиваемся на собственном хуторе. Гнилой, тухлой рыбы мы не едим, как работники в Мири. Едим душистую соленую зубатку. И привозная картошка кончилась совсем недавно. Хлеба нам хватает. Сахару вдосталь. А что у тебя ржаные галеты заплесневели, так ты сама виновата! Надо было их есть на перемену, не заплесневели бы. Галеты — это все же печенье, дорогая моя. Да к тому же привозное печенье.
—- Мой отец наверняка даст нам трех кляч привезти осоку.
— Я не желаю попрошайничать и ни к кому ни за чем не пойду, разве только при крайней нужде и за полную плату,— сказал Бьяртур.-— И давай на этом покончим! Пустое это дело для бедных крестьян •— болтать о корове. Наше дело разводить овец и от овец богатеть! Не хочу больше слушать чушь всякую!
— А если у меня будет ребенок?
— Мой ребенок будет кормиться материнским молоком. Мне на первом году отварную рыбу в соску клали, да с рыбьим жиром — и ничего, вырос.
Роза посмотрела на него испуганно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141