..
— Слепой и за сорок лет не увидит того, что лежит под ногами, — обиделся Едите. И не протянул профессору извлеченный из портфеля текст, а продолжал держать его в руке.
— Я слышал, ты начинаешь дерзко себя вести, — сказал Азь-ага. — Это правда... Ну, так что это за сказание?
— Пока я только переписал его. Выводы еще не сделаны... Но, судя по словарю, строению предложений и некоторым именам, известным в истории, можно предположить, что это подлинное историческое сказание и что оно написано в пятнадцатом веке.
— Во-первых, нелепо говорить: "Написанное". Письменная литература казахов свое начало ведет с Абая, эта истина всем хорошо известна...
— Эту истину пора пересмотреть... Потому что...
— Во-вторых... — Профессор повысил голос, заставляя аспиранта умолкнуть. — Во-вторых, не всякое эпическое произведение, в котором встречаются имена исторических лиц, является историческим, если иметь в виду время его создания и достоверность описываемых в нем событий. К тому же казахские исторические сказания возникли, как известно, в восемнадцатом веке и связаны с борьбой против джунгарского нашествия. К этому периоду относится и высший расцвет казахской эпической поэзии.
— Есть основания считать, что казахский эпос расцвел еще в пятнадцатом-шестнадцатом веках. А сказания, записанные в прошлом веке и в таком виде дошедшие до нас,— это приблизительные и ухудшенные варианты, лишенные половины достоинств первоосновы...
— Похвально иметь на все собственный взгляд. Но твои мысли наивны и абсурдны! Ведь отбор, совершенствование, обогащение фольклорных произведений, происходящие в течение длительного времени, — это аксиома и азбука современной науки! Стыдно не знать столь элементарных положений!
— Выходит, если бы "Илиада" и "Одиссея" не были в свое время записаны на бумаге, они до сих пор продолжали бы совершенствоваться и обогащаться?
Профессор смолк, оборвав спор.
— Хорошо, можешь оставить, — сказал он, кашлянув несколько раз подряд. — Я просмотрю, когда будет время.
Едите положил перед ним рукопись.
— Если не соберусь сам, — сказал Азь-ага, — поручу Бакену.
— Для него это не представит интереса, — несмело возразил Едиге, испытывая смутную тревогу. Он, было мгновение, даже пожалел, что оставляет профессору свою рукопись. Но взять ее со стола уже казалось невозможным.
— Ну что же... Там будет видно, — кивнул профессор. — Но вообще-то докторская диссертация Бакена как раз связана с казахским эпосом. Дельный, растущий молодой ученый...
— Как для кого. Мне лично он ничего посоветовать не сможет. Поэтому...
— Я любил тебя, как сына, прощал все твои выходки, но ты совсем распустился, — вспыхнул профессор. — Может быть, Бакену не хватает глубины, полета мысли, но науку двигают вперед не болтуны, а рядовые труженики. И вообще, молодой человек, — сурово заключил он свое наставление, — для вас пока самое главное — научиться у того же Бакена, как надо себя держать, и как работать, и как, между прочим, разговаривать со старшими...
Едиге опешил. Он не ожидал от профессора таких слов, такого тона... Продолжать спор было бессмысленно. Он понял это и простился. Но и на улице им владело такое чувство, будто он ослышался или принял всерьез отлично разыгранную шутку. Неужели профессор, умный, проницательный человек, бескорыстно и всю жизнь преданный науке, действительно верит в то, о чем говорил несколько минут назад?..
Едиге внезапно почувствовал себя разбитым, раздавленным. Как будто что-то внутри у него сникло, сломалось. После радостного подъема и напряжения этих дней силы покинули его. Он был пуст, выпотрошен. Так, наверное, в прежние времена баксы, закончив свою неистовую пляску, в изнеможении падал на землю...
29
У Гульшат он не появлялся больше месяца. И не только оттого, что не было времени. Долго ли встретиться, находясь в одном общежитии? Он мог зайти к ней после архива. И у обоих бы отыскался свободный вечер, чтобы сходить в кино или театр, наконец, просто побродить часок по улице. Но Едиге так и не решился ни разу подняться на четвертый этаж. Ни разу — за все эти недели...
Он сердцем чуял, что с того вечера, когда Гульшат одна ушла на каток, между ними возникла какая-то стенка. Невидимая, но прочная. Из попыток ее сломать ничего не получилось. Наоборот... И он оттягивал встречу, боясь окончательно все испортить.
...Он постучался в ее дверь нерешительно, как будто в первый раз. "Войдите!.." Ее голос. Он снова постучал. 'Тук-тук-тук..." Ее шаги. Дверь приоткрылась — Едиге увидел ее лицо, которое тут же осветила улыбка. Губы, брови, легкие ямочки на зарозовевших щеках -— все в ней радостно смеялось, летело ему навстречу. Но мгновение — и она, как бы вспомнив о чем-то, погасила улыбку. Нижняя губа досадливо закушена, тонкие брови выгнулись дугами вверх — удивление. Он явился? С чего бы?.. Переступила порог, левой рукой, заложенной за спину, прикрыла дверь. Прихлопнула —-но слишком резко, дверь с чрезмерной силой громыхнула о косяк. .Гульшат это, кажется, смутило — и она, оглянувшись, опять толкнула дверь назад, в комнату, а потом притворила — уже осторожней, обеими руками. Хотя пальцы ее так и не выпустили дверной ручки, когда она встала напротив Едиге, с безразличным лицом и устремленным куда-то в сторону взглядом.
— Как ты живешь?.. — спросил Едиге.
—-Хорошо... — Улыбка прокралась в ее глаза, чуть-чуть раздвинула губы, но Гульшат, как бы спохватясь, вновь нахмурилась.
— Сессию закончили?..
— Еще когда-а-а...
— Как сдала?
— Тройки, четверки... Куда уж нам, девушкам..; На большее мы не способны... Мысли у нас не те, кругозор убогий...
— А-а-а... Да-да... — Едиге вспомнил свои слова о современных девушках, — было, было, болтал он что-то такое... — Беру обратно.
-Что?
— Все, что в тот раз наговорил тебе.
— Теперь уже все равно, — сказала Гульшат. На этот раз она и в самом деле улыбнулась. Только улыбка получилась кривая — будто не улыбается, а насмехается. "Почему это — теперь все равно?" — чуть было не вырвалось у Едиге, но он сдержался.
— Сколько дней дали на каникулы?
— Неделю всего. Осталось . пять. Даже четыре... И на лекции снова...— "Сессия, значит, кончилась недавно", — про себя отметил Едиге, вспомнив ее "еще когда-а..." — В комнате нас трое сейчас, другие домой уехали. — Опустив глаза, она принялась чертить нос* ком туфли по полу, огорченная, видимо, тем, что не смогла тоже съездить домой.
— А ты что же?.. — У Едиге не нашлось других слов, он произнес первые попавшиеся. В голове был сумбур, он не думал, что говорит. Он тронул ее за подбородок, заглянул в глаза, такие знакомые, родные...— Ты осунулась.
— Как я могла уехать, если ты... — Она отвела глаза. Ему показалось, у нее сейчас хлынут слезы. — Если ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Слепой и за сорок лет не увидит того, что лежит под ногами, — обиделся Едите. И не протянул профессору извлеченный из портфеля текст, а продолжал держать его в руке.
— Я слышал, ты начинаешь дерзко себя вести, — сказал Азь-ага. — Это правда... Ну, так что это за сказание?
— Пока я только переписал его. Выводы еще не сделаны... Но, судя по словарю, строению предложений и некоторым именам, известным в истории, можно предположить, что это подлинное историческое сказание и что оно написано в пятнадцатом веке.
— Во-первых, нелепо говорить: "Написанное". Письменная литература казахов свое начало ведет с Абая, эта истина всем хорошо известна...
— Эту истину пора пересмотреть... Потому что...
— Во-вторых... — Профессор повысил голос, заставляя аспиранта умолкнуть. — Во-вторых, не всякое эпическое произведение, в котором встречаются имена исторических лиц, является историческим, если иметь в виду время его создания и достоверность описываемых в нем событий. К тому же казахские исторические сказания возникли, как известно, в восемнадцатом веке и связаны с борьбой против джунгарского нашествия. К этому периоду относится и высший расцвет казахской эпической поэзии.
— Есть основания считать, что казахский эпос расцвел еще в пятнадцатом-шестнадцатом веках. А сказания, записанные в прошлом веке и в таком виде дошедшие до нас,— это приблизительные и ухудшенные варианты, лишенные половины достоинств первоосновы...
— Похвально иметь на все собственный взгляд. Но твои мысли наивны и абсурдны! Ведь отбор, совершенствование, обогащение фольклорных произведений, происходящие в течение длительного времени, — это аксиома и азбука современной науки! Стыдно не знать столь элементарных положений!
— Выходит, если бы "Илиада" и "Одиссея" не были в свое время записаны на бумаге, они до сих пор продолжали бы совершенствоваться и обогащаться?
Профессор смолк, оборвав спор.
— Хорошо, можешь оставить, — сказал он, кашлянув несколько раз подряд. — Я просмотрю, когда будет время.
Едите положил перед ним рукопись.
— Если не соберусь сам, — сказал Азь-ага, — поручу Бакену.
— Для него это не представит интереса, — несмело возразил Едиге, испытывая смутную тревогу. Он, было мгновение, даже пожалел, что оставляет профессору свою рукопись. Но взять ее со стола уже казалось невозможным.
— Ну что же... Там будет видно, — кивнул профессор. — Но вообще-то докторская диссертация Бакена как раз связана с казахским эпосом. Дельный, растущий молодой ученый...
— Как для кого. Мне лично он ничего посоветовать не сможет. Поэтому...
— Я любил тебя, как сына, прощал все твои выходки, но ты совсем распустился, — вспыхнул профессор. — Может быть, Бакену не хватает глубины, полета мысли, но науку двигают вперед не болтуны, а рядовые труженики. И вообще, молодой человек, — сурово заключил он свое наставление, — для вас пока самое главное — научиться у того же Бакена, как надо себя держать, и как работать, и как, между прочим, разговаривать со старшими...
Едиге опешил. Он не ожидал от профессора таких слов, такого тона... Продолжать спор было бессмысленно. Он понял это и простился. Но и на улице им владело такое чувство, будто он ослышался или принял всерьез отлично разыгранную шутку. Неужели профессор, умный, проницательный человек, бескорыстно и всю жизнь преданный науке, действительно верит в то, о чем говорил несколько минут назад?..
Едиге внезапно почувствовал себя разбитым, раздавленным. Как будто что-то внутри у него сникло, сломалось. После радостного подъема и напряжения этих дней силы покинули его. Он был пуст, выпотрошен. Так, наверное, в прежние времена баксы, закончив свою неистовую пляску, в изнеможении падал на землю...
29
У Гульшат он не появлялся больше месяца. И не только оттого, что не было времени. Долго ли встретиться, находясь в одном общежитии? Он мог зайти к ней после архива. И у обоих бы отыскался свободный вечер, чтобы сходить в кино или театр, наконец, просто побродить часок по улице. Но Едиге так и не решился ни разу подняться на четвертый этаж. Ни разу — за все эти недели...
Он сердцем чуял, что с того вечера, когда Гульшат одна ушла на каток, между ними возникла какая-то стенка. Невидимая, но прочная. Из попыток ее сломать ничего не получилось. Наоборот... И он оттягивал встречу, боясь окончательно все испортить.
...Он постучался в ее дверь нерешительно, как будто в первый раз. "Войдите!.." Ее голос. Он снова постучал. 'Тук-тук-тук..." Ее шаги. Дверь приоткрылась — Едиге увидел ее лицо, которое тут же осветила улыбка. Губы, брови, легкие ямочки на зарозовевших щеках -— все в ней радостно смеялось, летело ему навстречу. Но мгновение — и она, как бы вспомнив о чем-то, погасила улыбку. Нижняя губа досадливо закушена, тонкие брови выгнулись дугами вверх — удивление. Он явился? С чего бы?.. Переступила порог, левой рукой, заложенной за спину, прикрыла дверь. Прихлопнула —-но слишком резко, дверь с чрезмерной силой громыхнула о косяк. .Гульшат это, кажется, смутило — и она, оглянувшись, опять толкнула дверь назад, в комнату, а потом притворила — уже осторожней, обеими руками. Хотя пальцы ее так и не выпустили дверной ручки, когда она встала напротив Едиге, с безразличным лицом и устремленным куда-то в сторону взглядом.
— Как ты живешь?.. — спросил Едиге.
—-Хорошо... — Улыбка прокралась в ее глаза, чуть-чуть раздвинула губы, но Гульшат, как бы спохватясь, вновь нахмурилась.
— Сессию закончили?..
— Еще когда-а-а...
— Как сдала?
— Тройки, четверки... Куда уж нам, девушкам..; На большее мы не способны... Мысли у нас не те, кругозор убогий...
— А-а-а... Да-да... — Едиге вспомнил свои слова о современных девушках, — было, было, болтал он что-то такое... — Беру обратно.
-Что?
— Все, что в тот раз наговорил тебе.
— Теперь уже все равно, — сказала Гульшат. На этот раз она и в самом деле улыбнулась. Только улыбка получилась кривая — будто не улыбается, а насмехается. "Почему это — теперь все равно?" — чуть было не вырвалось у Едиге, но он сдержался.
— Сколько дней дали на каникулы?
— Неделю всего. Осталось . пять. Даже четыре... И на лекции снова...— "Сессия, значит, кончилась недавно", — про себя отметил Едиге, вспомнив ее "еще когда-а..." — В комнате нас трое сейчас, другие домой уехали. — Опустив глаза, она принялась чертить нос* ком туфли по полу, огорченная, видимо, тем, что не смогла тоже съездить домой.
— А ты что же?.. — У Едиге не нашлось других слов, он произнес первые попавшиеся. В голове был сумбур, он не думал, что говорит. Он тронул ее за подбородок, заглянул в глаза, такие знакомые, родные...— Ты осунулась.
— Как я могла уехать, если ты... — Она отвела глаза. Ему показалось, у нее сейчас хлынут слезы. — Если ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60