Я свободно мог беседовать с ним о Джемсе Джойсе и Вирджинии Вульф. Он даже хвалил Достоевского и Мережковского.
— Не удивительно, — сказал Пауль. — Об этих писателях вы, конечно, могли беседовать с ним свободно.
— Но почему они так сразу ушли ? — недоуменно спросила хозяйка,
Белла поспешила дать свое объяснение:
— Ничего удивительного, если так обращаются...
— Боже милосердный, кто обращался? И как?
Белла осуждающе взглянула на Рут.
— Неужели ты, Рут?
Обсуждая поступок Рут, общество раскололось. Даже Пийбер стал на сторону Рут, находя достаточно извинений ее поведению.
Профессор вернулся угрюмый, рассеянный. Это передалось другим, и настроение было испорчено.
Когда гости наконец ушли, профессор, словно медведь в берлогу, забрался в свой кабинет. Он был сердит на все и на всех. В том числе и на себя. Слишком много предупредительности проявлялось к этому Штейнгарту, а теперь тот пристал как банный лист, считает себя другом, приходит в гости, когда вздумается, да еще приводит своих сомнительных знакомых. Странно, что обращение Гитлера ко всем немцам, живущим в Прибалтике, с призывом вернуться на родину, не относится к этим. Зачем они остаются в нашей стране? И чего ради Штейнгарт притащил сюда этого типа? Не для того ли, чтобы через него продемонстрировать свою твердую опору, свои связи с Пятсом и Штробейном? Или они были заинтригованы Горским, о приезде которого они, видимо, знали? Со Штейнгартом нужно будет соблюдать осторожность. Вообще нельзя приглашать гостей сразу из нескольких лагерей, особенно если эти лагери на ножах друг с другом. А Белла? Всегда эта ироническая складка возле губ. Кокетничает с кем попало и как попало. Рут не любит ее. Белле хочется играть какую-то роль, а Рут хочет действовать. И она действует! Но нужно ли было размахивать красным платком перед... быками! Неужели трудно понять, что это неприлично! Конечно, они оскорбились. Но, мало того, вдруг они попытаются отплатить и заварят еще бог знает какую кашу. Их на это станет, потому что покровителей у них много. «Ах, эта Рут, эта Рут! Линда права, я ее избаловался всегда сквозь пальцы глядел на ее недостатки, вот и доигрался. Нет, что слишком, то слишком. Вот они, плоды моего либерализма!»
Раздосадованный профессор все больше негодовал на Рут. Нет, так этого нельзя оставить. Надо наконец взяться за нее всерьез!
Придя к этому решению, профессор поспешил к Рут. Но ее комната была пуста.
— Где же Рут? — спросил он у Линды, которая убирала посуду в буфет.
Не знаю. Куда-то вышла.
— Как вышла? Ночью? Вдвоем с этим бродягой?
— Но Роберт! Что ты говоришь? То ты называешь его разумным человеком, то бродягой? Что с тобой, голубчик?
Роберт ценил многие достоинства Линды. Она была хорошей хозяйкой, умела готовить, умела варить настоящий кофе, она всегда заботилась о носках и белье, строго следила за чистотой и порядком в доме, ревниво оберегала покой мужа, когда он работал, хотя ее не очень-то интересовало, чем он у себя занимается.
Но профессора раздражали многие недостатки жены. У нее не было духовных интересов, она слишком досаждала своими утешениями, когда у мужа что-нибудь не ладилось, на нее даже рассердиться нельзя было по-настоящему, так как она никогда не возражала, никогда не давала отпора.
И Роберт побоялся, что жена сейчас начнет ему сочувствовать, начнет его ласкать и гладить по голове, утешать и. расспрашивать, что с ним, а потом начнет расточать лесть в виде бальзама, и он в конце концов станет мягким и уступчивым. А этого ему не хотелось. Этак Рут избавится от заслуженного выговора, от нотации.
Роберт хотел уже юркнуть к себе в кабинет, но Линда схватила его за рукав.
— Боже мой, сальное пятно на груди! Когда ты его посадил? Когда ел индейку? Или еще раньше? Сейчас же сними пиджак! Попробую свести в горячей воде.
Роберт обрадовался тому, что сможет ускользнуть от рук жены, оставив в них только пиджак.
А Рут в то самое время, как профессор обдумывал в кабинете свой предстоящий разговор с нею, все еще радовалась своей недавней выходке и от души ликовала. Когда она увидела, что ее невинные слова подлили масла в огонь, то готова была совершить еще бог знает какие безумства. Усидеть после всего этого дома было невозможно.
На улице ее и Пауля встретила осенняя буря, готовая, казалось, своими огромными лапами сорвать крыши с домов. Буйный Ветер встряхивал вершины деревьев, расшвыривал кучи опавших листьев, ударял со свистом в грудь, трепал волосы, старался сорвать берет.
Куда бы они ни поворачивали, штормовой ветер все время дул им в лицо, и чтоб пробиться сквозь него, приходилось идти согнувшись. Временами начинал лить сильный дождь, и, по щекам хлестали косые струи.
Пауль был счастлив. Рядом с ним шла Рут, глаза которой мягко светились. По ее взгляду никак нельзя было догадаться о буре, бушевавшей в ее груди.
— Никогда я не раскаюсь в своих словах, — горячо воскликнула Рут. — Не могу понять отца. Чего он боится? Ясности?
— Это только начало, — сказал Пауль. — Еще не раз придется проводить границу между людьми. Даже между близкими, если понадобится. Беспощадно!
— Ах, какая замечательная буря!
Рут прижалась к Паулю.
— Знаешь, что я чувствую, когда закрываю глаза ? Будто мы на морском льду и лед от шторма треснул. Кто остался по эту сторону трещины, кто по ту...
— Но разве ты не слышишь, — ответил Пауль, — что лед все еще взламывается, что трещина растет...
— Пускай! Так хорошо нестись вперед вместе с этим ураганом.
Рут вернулась после долгой прогулки в приподнятом настроении. Услышав в передней ее шаги, отец крикнул из кабинета:
— Зайди ко мне, Рут!
С мокрыми волосами, в сдвинутом набок берете, свежая и веселая, Рут, засунув руки в карманы пальто, остановилась в дверях кабинета.
— Что, папа?
Беспечный вид дочери еще усилил досаду профессора.
— Где это ты шаталась?
Вопрос был неожиданным, а тон вызывающим.
— Я нигде не шаталась. Просто вышла погулять, — спокойно ответила Рут.
— Ах, так? По-твоему, значит, все в наилучшем порядке? На манер уличного мальчишки показывать гостям язык, сконфузить себя, меня, всю нашу семью — это тебя ничуть не беспокоит? Ты что, в лесу выросла? Что о нас подумают и скажут люди, это тебя вообще не касается! Осуждение других людей тебе все равно что с гуся вода! Куда девалась твоя
воспитанность, чувство приличия? Как это ты вдруг потеряла понятие обо всем на свете?
Опершись спиной о косяк двери, Рут, пораженная, слушала эту раздраженную речь. Ей так редко приходилось слышать такое, что теперь каждое слово остро впивалось в душу.
— Ну, отвечай же! Что ты молчишь?
— А что мне отвечать?
В этих словах послышалось упрямство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Не удивительно, — сказал Пауль. — Об этих писателях вы, конечно, могли беседовать с ним свободно.
— Но почему они так сразу ушли ? — недоуменно спросила хозяйка,
Белла поспешила дать свое объяснение:
— Ничего удивительного, если так обращаются...
— Боже милосердный, кто обращался? И как?
Белла осуждающе взглянула на Рут.
— Неужели ты, Рут?
Обсуждая поступок Рут, общество раскололось. Даже Пийбер стал на сторону Рут, находя достаточно извинений ее поведению.
Профессор вернулся угрюмый, рассеянный. Это передалось другим, и настроение было испорчено.
Когда гости наконец ушли, профессор, словно медведь в берлогу, забрался в свой кабинет. Он был сердит на все и на всех. В том числе и на себя. Слишком много предупредительности проявлялось к этому Штейнгарту, а теперь тот пристал как банный лист, считает себя другом, приходит в гости, когда вздумается, да еще приводит своих сомнительных знакомых. Странно, что обращение Гитлера ко всем немцам, живущим в Прибалтике, с призывом вернуться на родину, не относится к этим. Зачем они остаются в нашей стране? И чего ради Штейнгарт притащил сюда этого типа? Не для того ли, чтобы через него продемонстрировать свою твердую опору, свои связи с Пятсом и Штробейном? Или они были заинтригованы Горским, о приезде которого они, видимо, знали? Со Штейнгартом нужно будет соблюдать осторожность. Вообще нельзя приглашать гостей сразу из нескольких лагерей, особенно если эти лагери на ножах друг с другом. А Белла? Всегда эта ироническая складка возле губ. Кокетничает с кем попало и как попало. Рут не любит ее. Белле хочется играть какую-то роль, а Рут хочет действовать. И она действует! Но нужно ли было размахивать красным платком перед... быками! Неужели трудно понять, что это неприлично! Конечно, они оскорбились. Но, мало того, вдруг они попытаются отплатить и заварят еще бог знает какую кашу. Их на это станет, потому что покровителей у них много. «Ах, эта Рут, эта Рут! Линда права, я ее избаловался всегда сквозь пальцы глядел на ее недостатки, вот и доигрался. Нет, что слишком, то слишком. Вот они, плоды моего либерализма!»
Раздосадованный профессор все больше негодовал на Рут. Нет, так этого нельзя оставить. Надо наконец взяться за нее всерьез!
Придя к этому решению, профессор поспешил к Рут. Но ее комната была пуста.
— Где же Рут? — спросил он у Линды, которая убирала посуду в буфет.
Не знаю. Куда-то вышла.
— Как вышла? Ночью? Вдвоем с этим бродягой?
— Но Роберт! Что ты говоришь? То ты называешь его разумным человеком, то бродягой? Что с тобой, голубчик?
Роберт ценил многие достоинства Линды. Она была хорошей хозяйкой, умела готовить, умела варить настоящий кофе, она всегда заботилась о носках и белье, строго следила за чистотой и порядком в доме, ревниво оберегала покой мужа, когда он работал, хотя ее не очень-то интересовало, чем он у себя занимается.
Но профессора раздражали многие недостатки жены. У нее не было духовных интересов, она слишком досаждала своими утешениями, когда у мужа что-нибудь не ладилось, на нее даже рассердиться нельзя было по-настоящему, так как она никогда не возражала, никогда не давала отпора.
И Роберт побоялся, что жена сейчас начнет ему сочувствовать, начнет его ласкать и гладить по голове, утешать и. расспрашивать, что с ним, а потом начнет расточать лесть в виде бальзама, и он в конце концов станет мягким и уступчивым. А этого ему не хотелось. Этак Рут избавится от заслуженного выговора, от нотации.
Роберт хотел уже юркнуть к себе в кабинет, но Линда схватила его за рукав.
— Боже мой, сальное пятно на груди! Когда ты его посадил? Когда ел индейку? Или еще раньше? Сейчас же сними пиджак! Попробую свести в горячей воде.
Роберт обрадовался тому, что сможет ускользнуть от рук жены, оставив в них только пиджак.
А Рут в то самое время, как профессор обдумывал в кабинете свой предстоящий разговор с нею, все еще радовалась своей недавней выходке и от души ликовала. Когда она увидела, что ее невинные слова подлили масла в огонь, то готова была совершить еще бог знает какие безумства. Усидеть после всего этого дома было невозможно.
На улице ее и Пауля встретила осенняя буря, готовая, казалось, своими огромными лапами сорвать крыши с домов. Буйный Ветер встряхивал вершины деревьев, расшвыривал кучи опавших листьев, ударял со свистом в грудь, трепал волосы, старался сорвать берет.
Куда бы они ни поворачивали, штормовой ветер все время дул им в лицо, и чтоб пробиться сквозь него, приходилось идти согнувшись. Временами начинал лить сильный дождь, и, по щекам хлестали косые струи.
Пауль был счастлив. Рядом с ним шла Рут, глаза которой мягко светились. По ее взгляду никак нельзя было догадаться о буре, бушевавшей в ее груди.
— Никогда я не раскаюсь в своих словах, — горячо воскликнула Рут. — Не могу понять отца. Чего он боится? Ясности?
— Это только начало, — сказал Пауль. — Еще не раз придется проводить границу между людьми. Даже между близкими, если понадобится. Беспощадно!
— Ах, какая замечательная буря!
Рут прижалась к Паулю.
— Знаешь, что я чувствую, когда закрываю глаза ? Будто мы на морском льду и лед от шторма треснул. Кто остался по эту сторону трещины, кто по ту...
— Но разве ты не слышишь, — ответил Пауль, — что лед все еще взламывается, что трещина растет...
— Пускай! Так хорошо нестись вперед вместе с этим ураганом.
Рут вернулась после долгой прогулки в приподнятом настроении. Услышав в передней ее шаги, отец крикнул из кабинета:
— Зайди ко мне, Рут!
С мокрыми волосами, в сдвинутом набок берете, свежая и веселая, Рут, засунув руки в карманы пальто, остановилась в дверях кабинета.
— Что, папа?
Беспечный вид дочери еще усилил досаду профессора.
— Где это ты шаталась?
Вопрос был неожиданным, а тон вызывающим.
— Я нигде не шаталась. Просто вышла погулять, — спокойно ответила Рут.
— Ах, так? По-твоему, значит, все в наилучшем порядке? На манер уличного мальчишки показывать гостям язык, сконфузить себя, меня, всю нашу семью — это тебя ничуть не беспокоит? Ты что, в лесу выросла? Что о нас подумают и скажут люди, это тебя вообще не касается! Осуждение других людей тебе все равно что с гуся вода! Куда девалась твоя
воспитанность, чувство приличия? Как это ты вдруг потеряла понятие обо всем на свете?
Опершись спиной о косяк двери, Рут, пораженная, слушала эту раздраженную речь. Ей так редко приходилось слышать такое, что теперь каждое слово остро впивалось в душу.
— Ну, отвечай же! Что ты молчишь?
— А что мне отвечать?
В этих словах послышалось упрямство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116