А он, помолчав, посопев, подувшись, как малое дите, тут же смягчился и заговорил — теперь уже с каким-то печальным раздумьем.
— А што граф?! Он теперь уж ничему больше — ни воде, ни огню не верил. Видно, одна только и осталась надежа в ем — на бога... Однако же к слову простых людей прислушался. Не побрезговал. Совету самозваных
лекарей внял. И хвору барышню им доверил... Сам же тем временем тайно отбыл из крепости — в Зауралье. В старинный Долматовский монастырь. И дал там потом в соборе обет: принести в дар пресновскому храму большой стопудовый колокол, отлитый по заказу! Вот каким тяжким долгом обременил он себя на старости лет перед богом... А все — ради дочери. Думал, за таку его жертву, может, господь и явит к нему милость свою, и свершится чудо — встанет на ноги дочь!
Снова умолкнув на самом интересном для меня месте своего сказа, старик опять было взялся за табакерку, но тут же, отложив ее в сторону, сказал:
— И вот веруй тут ныне этому али не веруй, а чудо, сказывали наши деды, случилось. Поднялась с одра барышня. Воскресла. Помог бог и добры люди... Обыгалась. Зацвела. Запела. Захорошела. Да только не на радость старому атаману — на беду!
— А што?!— спросил я упавшим голосом.
— Грех в их дому разгорелся непотребный из-за этого обетного колокола — вот што, сударушка!— проговорил с грозным укором дедушка Арефий, бросая пристальный взгляд на атласно-светлую башню колокольни.— Девка-то была — на выданье. Себе на уме. И на нажитое отцом добро свои виды имела... А тут — бах, нежданно-негаданно для ее родитель чуть не подчистую всего имущества в ярах лишился. Все поглотил жертвенный колокол. И наградной земельный надел. И целый табун графских рысаков. И все его злато-серебро. И даже последнее — эвон тот дом пришлось заложить в казну атаману!— указал перстом дедушка на старинный барский особняк с колоннами и мезонином, красовавшийся напротив церкви, который принадлежал теперь здешним богачам Боярским.
— Так дорого стоил колокол?!— спросил, ужаснувшись, я.
— А ты думал! Въехал в копеечку... Ведь мало было отлить его в Валдае по заказу, на собственный капитал. Надо же было ишо и на место таку махину за тридевять земель — скрозь всю Россию — сюды конной тягой доставить! А ведь это тоже стоило старому атаману и хлопот и денег немалых..
— Все же доставили!— радостно сказал я, как бы про себя, глядя на колокол.
— Доставили. И на колокольню, привел бог, подняли...
— А подымали как?
— Этого тебе не понять — на блоках... С первого разу, сказывают, он на подъем не пошел. Заупрямился. Будто к земле прирос. И народ зароптал. Это, мол, не к добру!..— рассказывал дедушка, не сводя глаз с коло-кольни.— Тогда отслужили второй молебен. И это не помогло. Колокол не сдвинулся с места — ни на вершок. Это была уже совсем недобра примета. Это уже пахло какой-то бедой!.. И люди — оторопели. А про графа и сказывать нечего. На ем, надо думать, и лица в ту пору не было!.. Но бог милосердлив к нам, грешным. Явил он милость свою напоследок и к атаману. Через два дни после третьего молебствия в честь колокола он дрогнул и взмыл ввысь — плавно поплыл по блокам при павшем на колени народе... Стойко, без супорства взошел он на колокольню и занял там навек уготованное ему место!
Я не знал, что такое блоки. Но, слушая дедушку, живо представил себе это захватывающее дух зрелище — подъем колокола на глазах упавшего на колени народа. Я зримо видел, как, дрогнув, плавно, медлительно, величаво — поплыл он вверх, устремясь к настежь распахнутому арочному проему светлокрылой колокольни. И я воспринимал все это теперь как диво, как чудо, будто свершившееся на моих глазах — наяву!
Мы долго молчали. И я, не решаясь более тормошить старика назойливыми расспросами, сидел как завороженный, не сводя глаз с Главного колокола. И он снова казался мне неким одухотворенным, втайне живым существом, наделенным стойкой памятью и мудрым рассудком...
— А вскорости после того, как колокол был поднят, ишо одна лиха беда накрыла голову атамана,— заговорил дедушка Арефий после затяжного молчания.— Пропала Мария!
— Барымтачи?!—воскликнул я, похолодев от догадки.
— Кабы барымтачи!..— презрительно сказал старик.— Сама, подлячка, с кыргызским прынцем убегом в степь бежала!
— С кем?!— не понял я.
— С прынцем — ханским наследником из орды.
С нехристем...— проговорил сквозь зубы, брезгливо сплюнув в сторону, дедушка Арефий.— Мало — бежала. В бархатных камзолах — на их манер — ходила. Конину пятерней в юртах кушала. На домбре бурундить и песни по-ихнему петь наторела... И даже христианское имя свое в угоду им на Мариам сменила! От всего самого святого разом в прах отреклась, холера. От отца. От родной веры. От отечества!
— А атаман што?— насторожился я.
— Не спрашивай, сударушка!..— сказал, обреченно махнув рукой, дедушка.— Што — атаман? Почернел от позору. Высох от горя. Сгорбился от нужды. Одряхлел. Оскудел духом. Получил по службе отставку... А потом — суму на плечо. Посох — в руку. И ушел из крепости в странствия по святым местам. Года полтора, сказывают, бродил он пеша по зауральским монастырям — замаливал грехопадение беспутной беглянки... Замаливал, надо считать, с усердием. Да шабаш — не замолил!..
— А што опять?!— в предчувствии новой беды не удержался я от вопроса.
— Мне отмщение, и аз воздам! Так говорится в писании...— ответил на это дедушка и тут же пояснил:— Никакому вероотступнику не уйти от божьего возмездия. Не ушла от него и беглянка. Скору смерть свою нашла она на байге — конных игрищах. Знать, недобра сила, сказывали стары люди, вырвала ее — на полном карьере — из дорогого степного седла. И навек пригвоздило изменницу к сырой земле орды нековано конско копыто!..
Вновь взяв в руки берестяную свою табакерку, старик, задумчиво постукивая перстами по крышке, со вздохом молвил:
— Не стало вскоре и атамана. Нашли его поздней осенью верстах в трех от станицы - усопшим... Видно, почуяв близку кончину, ворочался он из дальнего странствия в крепость, чая помереть в близости от родного храма. А может, и охота было ему напоследок послушать прощальный звон обетного его колокола!.. Ворочался былой атаман в свой крепостной гарнизон убогим и сирым странником. А скончался возле потухшего костра при дороге, с холщовой сумой — в изголовье!.. Предали тело его земле гарнизонные казаки с воинскими по-
честями. Поседелы как лунь пушкари из ядерных пушек пальбу с крепостного редута открыли. И колокол кончину его оплакал!.. Ты видел в церковной ограде чугунну плиту на его могиле?— спросил в завершение скорбного своего сказа дедушка.
Я молча кивнул в ответ ему головой. Видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48