Раньше...
— Сомневаюсь,— прервала его Ирена.
— Ты думаешь? Даже тебе? Она пожала плечами.
— Люди меняются.
— Феля?— удивился он.— Да что ты говоришь? В каком смысле она изменилась?
— О, в самом главном!— горько усмехнулась Ирена.— Крутится возле нее какой-то оэнеровец 1. Она в него без памяти влюблена. Остальное сам додумай.
— Невероятно! Феля Пташицкая?
— Да, Феля...
— И что, она — антисемитка? Это немыслимо...
— И все же...
— Невероятно! Феля Пташицкая?
Ирена машинально перевернула несколько страниц Брейгелева альбома.
— Впрочем, я не видела ее почти полгода. Может, это у нее уже прошло.
— Вероятно.— Ян задумался.— Знаешь, я все же поеду к ней, попробую...
— Попробуй,— согласилась она равнодушно.
Под конец ужина, настроение за которым мало отличалось от вчерашнего, к Малецким позвонил Владек. Благоухающий, румяный, волос к волоску причесанный. Выйдя в прихожую, Малецкий сразу услышал запах хорошей лавандовой воды.
- Пан советник просит вас, пан инженер.— Владек поклонился.— Если у вас найдется минута времени, оказать ему любезность и зайти к нему.
— Хорошо,— ответил Малецкий.— Я приду минут через пятнадцать.
— Благодарю вас,— любезно улыбнулся Владек.— Пан советник будет ждать вас, пан инженер.
Малецкий вернулся в комнату задумчивый.
— Замойский хочет увидеться со мной,— объяснил он, садясь за стол. И тут же, размышляя вслух, прибавил:— Интересно, зачем я ему понадобился?
1 Оэнеровец — член созданной в 1934 г. польской фашистской организации Национально-Радикальный Лагерь
Сразу после ужина он позвонил в квартиру напротив. Экс-советник сидел у себя в кабинете. Не выпуская из рук книжку, которую он как раз читал, Замойский привстал за огромным своим столом.
— Прошу вас, пан инженер,— любезно указал он Малецкому кресло.— Простите, что затруднил вас, но я не совсем здоров...
На нем была темная домашняя куртка, на ногах — шлепанцы. Выглядел он и впрямь не очень хорошо. Усевшись напротив Малецкого, он отложил книжку на стоявший рядом столик.
— Вот перечитываю «Пана Тадеуша»,— пояснил он.— Это так отвлекает от действительности...
Зная болтливость хозяина, Малецкий предпочел пресечь его разглагольствования.
— Я слушаю вас,— официально сказал он.— Чем могу служить?
Замойского встревожила такая бесцеремонность. Он предполагал сперва порассуждать о достоинствах поэмы Мицкевича, затем незаметно перейти к злободневным делам, и только в связи с ними, уже в доверительной и высоко интеллектуальной атмосфере затронуть основную щекотливую тему. Малецкий спутал все его карты, и в первую минуту Замойский почувствовал себя совершенно неспособным продолжить разговор.
Малецкий догадывался, о чем он хочет говорить, но отнюдь не желал облегчать ему задачу. Только шевельнулась в нем злость против Ирены. Он был уверен, что она, конечно, снова, презрев осторожность, выходила на балкон. Несколько минут оба молчали. Нос Замойского все больше вытягивался. Наконец советник собрал разбежавшиеся было мысли.
— Я хотел с вами поговорить, пан инженер, об одном деле...— начал он.— Разумеется, абсолютно доверительно. Дело, пожалуй, несколько щекотливое...
Он запнулся и слегка покрасневшими глазами взглянул на Малецкого, ища сочувственной поддержки.
— Я слушаю вас,— не поддержав его любезный тон, сухо повторил Малецкий.
Замойский перевел дух. Ничего не попишешь, надо пересилить себя.
— У вас живет сейчас... если не ошибаюсь, одна особа... Простите, не знаю ее фамилии*
— Пани Грабовская,— спокойно объяснил Малец-кий.— Она погостит у нас несколько дней. Речь, верно, идет о прописке?
— И да и нет,— ловко избежал ловушки Замой-ский.— Конечно, прописка само собой. В нынешние времена, вы же понимаете, не обо мне речь...
— Понимаю,— согласился Малецкий.
— Только...
— Только?
— Простите,— собрался с силами Замойский,— но у меня есть основания предполагать, более того, быть почти уверенным, да, почти уверенным,— подчеркнул он,— что происхождение пани Грабовской... Извините,— предупредил он ответ Малецкого,— настоящую ли фамилию носит эта женщина?
Пока он с напряжением выдавливал из себя этот вопрос, нос у него еще более удлинился, а покрасневшие глаза забегали так, словно каждый в отдельности хотел впиться в Малецкого. Тот ответил не сразу, ошеломленный не столько самим вопросом,— он ожидал его, сколько видом советника. В первую минуту он никак не мог взять в толк, почему выражение лица Замойского показалось ему таким непривычным. И вдруг у него даже горло перехватило от изумления: это было семитское лицо, лицо, которое в этот миг предали глаза, без всякого сомнения, еврейские. Он невольно скользнул взглядом по темным, торжественно глядевшим со стен портретам. И вдруг ему расхотелось вести с Замойским двойную игру.
— Пан советник,— дружески склонился Ян к нему,— допустим, что на ваш вопрос я дал бы отрицательный ответ. Допустим, что пани Грабовская именуется иначе. Ну и что я, по-вашему, должен сделать?
Замойский в панике отпрянул в глубь кресла.
— Я ни о чем не хочу знать!
Малецкий почувствовал себя более уверенно.
— Простите, но вы сами сказали, что наш разговор должен быть абсолютно доверительным. Тем самым вы склонили меня к откровенности. Не так ли? Только поэтому я счел себя вправе спросить вас, что, по-вашему, я должен сделать?
Замойский жалобно всматривался в говорящего. Во взгляде его явно читался укор, что его втягивают в такие темные, чуждые ему дела.
— Увольте меня,— пробормотал он наконец.— Откуда мне знать? Я ведь скорблю обо всем, что происходит... Но тут весь дом, вы понимаете... Столько людей, женщины, дети... Случись что-нибудь, обыск какой-нибудь или не дай бог донос... Вы понимаете?
— Да,— согласился Малецкий.— Ну и что? Замойский, в третий раз жестоко припертый к стенке,
не выдержал. Самообладание окончательно покинуло его. Охваченный тревогой, он вдруг совсем растерялся и, обхватив голову руками, запричитал:
— Господи Иисусе, за что все это? Чего вы хотите от меня? Ведь мне и так каждую ночь гестапо снится, уже нервов на все это не хватает! Господи Иисусе!
Малецкий переждал, пока он немного успокоится, и лишь тогда сочувственным, душевным тоном сказал:
— Я все это хорошо понимаю, поверьте мне, пан советник. Но здесь речь идет о жизни человека.
Замойский молчал. Ушел в себя, сжался.
— Знаю, знаю,— забормотал он наконец, кивнув головой.— Жизнь человеческую надо уважать...
Малецкий тотчас снова перешел в наступление.
— Впрочем, я могу вас уверить, что пани Грабовская пробудет у нас не более двух-трех дней. Вы же понимаете, в связи с состоянием моей жены это и в моих интересах. Речь идет буквально о нескольких днях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Сомневаюсь,— прервала его Ирена.
— Ты думаешь? Даже тебе? Она пожала плечами.
— Люди меняются.
— Феля?— удивился он.— Да что ты говоришь? В каком смысле она изменилась?
— О, в самом главном!— горько усмехнулась Ирена.— Крутится возле нее какой-то оэнеровец 1. Она в него без памяти влюблена. Остальное сам додумай.
— Невероятно! Феля Пташицкая?
— Да, Феля...
— И что, она — антисемитка? Это немыслимо...
— И все же...
— Невероятно! Феля Пташицкая?
Ирена машинально перевернула несколько страниц Брейгелева альбома.
— Впрочем, я не видела ее почти полгода. Может, это у нее уже прошло.
— Вероятно.— Ян задумался.— Знаешь, я все же поеду к ней, попробую...
— Попробуй,— согласилась она равнодушно.
Под конец ужина, настроение за которым мало отличалось от вчерашнего, к Малецким позвонил Владек. Благоухающий, румяный, волос к волоску причесанный. Выйдя в прихожую, Малецкий сразу услышал запах хорошей лавандовой воды.
- Пан советник просит вас, пан инженер.— Владек поклонился.— Если у вас найдется минута времени, оказать ему любезность и зайти к нему.
— Хорошо,— ответил Малецкий.— Я приду минут через пятнадцать.
— Благодарю вас,— любезно улыбнулся Владек.— Пан советник будет ждать вас, пан инженер.
Малецкий вернулся в комнату задумчивый.
— Замойский хочет увидеться со мной,— объяснил он, садясь за стол. И тут же, размышляя вслух, прибавил:— Интересно, зачем я ему понадобился?
1 Оэнеровец — член созданной в 1934 г. польской фашистской организации Национально-Радикальный Лагерь
Сразу после ужина он позвонил в квартиру напротив. Экс-советник сидел у себя в кабинете. Не выпуская из рук книжку, которую он как раз читал, Замойский привстал за огромным своим столом.
— Прошу вас, пан инженер,— любезно указал он Малецкому кресло.— Простите, что затруднил вас, но я не совсем здоров...
На нем была темная домашняя куртка, на ногах — шлепанцы. Выглядел он и впрямь не очень хорошо. Усевшись напротив Малецкого, он отложил книжку на стоявший рядом столик.
— Вот перечитываю «Пана Тадеуша»,— пояснил он.— Это так отвлекает от действительности...
Зная болтливость хозяина, Малецкий предпочел пресечь его разглагольствования.
— Я слушаю вас,— официально сказал он.— Чем могу служить?
Замойского встревожила такая бесцеремонность. Он предполагал сперва порассуждать о достоинствах поэмы Мицкевича, затем незаметно перейти к злободневным делам, и только в связи с ними, уже в доверительной и высоко интеллектуальной атмосфере затронуть основную щекотливую тему. Малецкий спутал все его карты, и в первую минуту Замойский почувствовал себя совершенно неспособным продолжить разговор.
Малецкий догадывался, о чем он хочет говорить, но отнюдь не желал облегчать ему задачу. Только шевельнулась в нем злость против Ирены. Он был уверен, что она, конечно, снова, презрев осторожность, выходила на балкон. Несколько минут оба молчали. Нос Замойского все больше вытягивался. Наконец советник собрал разбежавшиеся было мысли.
— Я хотел с вами поговорить, пан инженер, об одном деле...— начал он.— Разумеется, абсолютно доверительно. Дело, пожалуй, несколько щекотливое...
Он запнулся и слегка покрасневшими глазами взглянул на Малецкого, ища сочувственной поддержки.
— Я слушаю вас,— не поддержав его любезный тон, сухо повторил Малецкий.
Замойский перевел дух. Ничего не попишешь, надо пересилить себя.
— У вас живет сейчас... если не ошибаюсь, одна особа... Простите, не знаю ее фамилии*
— Пани Грабовская,— спокойно объяснил Малец-кий.— Она погостит у нас несколько дней. Речь, верно, идет о прописке?
— И да и нет,— ловко избежал ловушки Замой-ский.— Конечно, прописка само собой. В нынешние времена, вы же понимаете, не обо мне речь...
— Понимаю,— согласился Малецкий.
— Только...
— Только?
— Простите,— собрался с силами Замойский,— но у меня есть основания предполагать, более того, быть почти уверенным, да, почти уверенным,— подчеркнул он,— что происхождение пани Грабовской... Извините,— предупредил он ответ Малецкого,— настоящую ли фамилию носит эта женщина?
Пока он с напряжением выдавливал из себя этот вопрос, нос у него еще более удлинился, а покрасневшие глаза забегали так, словно каждый в отдельности хотел впиться в Малецкого. Тот ответил не сразу, ошеломленный не столько самим вопросом,— он ожидал его, сколько видом советника. В первую минуту он никак не мог взять в толк, почему выражение лица Замойского показалось ему таким непривычным. И вдруг у него даже горло перехватило от изумления: это было семитское лицо, лицо, которое в этот миг предали глаза, без всякого сомнения, еврейские. Он невольно скользнул взглядом по темным, торжественно глядевшим со стен портретам. И вдруг ему расхотелось вести с Замойским двойную игру.
— Пан советник,— дружески склонился Ян к нему,— допустим, что на ваш вопрос я дал бы отрицательный ответ. Допустим, что пани Грабовская именуется иначе. Ну и что я, по-вашему, должен сделать?
Замойский в панике отпрянул в глубь кресла.
— Я ни о чем не хочу знать!
Малецкий почувствовал себя более уверенно.
— Простите, но вы сами сказали, что наш разговор должен быть абсолютно доверительным. Тем самым вы склонили меня к откровенности. Не так ли? Только поэтому я счел себя вправе спросить вас, что, по-вашему, я должен сделать?
Замойский жалобно всматривался в говорящего. Во взгляде его явно читался укор, что его втягивают в такие темные, чуждые ему дела.
— Увольте меня,— пробормотал он наконец.— Откуда мне знать? Я ведь скорблю обо всем, что происходит... Но тут весь дом, вы понимаете... Столько людей, женщины, дети... Случись что-нибудь, обыск какой-нибудь или не дай бог донос... Вы понимаете?
— Да,— согласился Малецкий.— Ну и что? Замойский, в третий раз жестоко припертый к стенке,
не выдержал. Самообладание окончательно покинуло его. Охваченный тревогой, он вдруг совсем растерялся и, обхватив голову руками, запричитал:
— Господи Иисусе, за что все это? Чего вы хотите от меня? Ведь мне и так каждую ночь гестапо снится, уже нервов на все это не хватает! Господи Иисусе!
Малецкий переждал, пока он немного успокоится, и лишь тогда сочувственным, душевным тоном сказал:
— Я все это хорошо понимаю, поверьте мне, пан советник. Но здесь речь идет о жизни человека.
Замойский молчал. Ушел в себя, сжался.
— Знаю, знаю,— забормотал он наконец, кивнув головой.— Жизнь человеческую надо уважать...
Малецкий тотчас снова перешел в наступление.
— Впрочем, я могу вас уверить, что пани Грабовская пробудет у нас не более двух-трех дней. Вы же понимаете, в связи с состоянием моей жены это и в моих интересах. Речь идет буквально о нескольких днях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93