И вот враг Тукей натянул свой лук до последнего седьмого крючка и нажал на спуск. В сто разных сторон со свистом улетели сто отравленных стрел!
Ескус-уул в это время лежал на спине, протирая сонные глаза, и смертельная отравленная стрела ударила его в живот.
— Говорил я тебе, сестра, — сказал он, выташил стрелу, превозмогая боль, сошел по склону и увидел внизу на перевале Тукея с воинами.
Но не взять врага — весь он в толстых кольчугах.
Свистнул тогда Ескус-уул. Злобный недруг повернулся к нему, ворот его кольчуги на мгновение раскрылся, шея обнажилась на два пальца, и успел Ескус-уул пусппь во врага крыла 1ую свою стрелу — вонзилась она с хрустом в шею врата
Ескус-уул из последних сил добрел до сестры, поднял ее на руки, сказал: «Лучше умрешь с братом, чем достанешься врагам». И бросился с нею со скалы...
Тукей до заката кричал, мучился, проклинал себя, что пришел на Алтай, что сразу не ушел с Алтая. Для пего отняли у пленниц двух младенцев, зарезали и приложили к его ране. Но и это не помогло. Истек степной волк кровью и к ночи умер...
Стремянной Хярл-Бторе отыскал тела брата и сестры, подивился их храбрости и решительности, и приглянулись ему косички Ескус-уула — сверкали они, точно песком золотым усыпанные. Хара-Бюре отрезал косички и сунул себе за пазуху...
Наконец полсотни воинов — всё, что осталось от войска Тукея,— добрались до белого шатра великого Богдо-Гегена. И Хара-Бюре, чтобы оправдаться и похвалиться, показал ему косы Ескус-уула.
— Так вот почему не удался ваш поход, — произнес Богдо-Геген.— Вы убили батыра, которому Вечное Небо предопределило стать повелителем земли. Теперь отрежем вам головы, чтобы никто не знал и не помнил такого позора...»
Вот какая она была — старушка Чынар, матушка нашей Кайчи.
А сколько она знала загадок! Как изводила нас загадками! И после мы вместе с нею так хохотали, что кора едва не слетала с аила...
В то лето, когда я был единственным слушателем у Кайчи, она мне сказала:
— Возле кузницы пилили дрова. Тетушка говорит— там березовый комель остался. Пойдем, своди меня туда.
И мы пошли. Я нес пилу, Кайчи держалась за мое плечо. Кузница стояла недалеко, за поскотиной. И мы сразу увидели крученый комель...
С ранней весны наши матери тут распиливали березовые бревна. Это моя мать возила их сюда всю зиму. Распиливали березы для газогенераторных тракторов. Казалось, люди не работают, а играют, как дети, — чурки отпиливают коротенькие, с вершок и раскалывают их на маленькие, игрушечные полешки. Но я-то знал, какая это трудная работа — мать всегда возвращалась от кузницы затемно и все держалась за спину, не в силах выпрямиться...
Мы с Кайчи распилили комель, взяли под мышки по чурке и пошли домой. Радовались — дров теперь хватит дня на три и достались они так легко!
У поскотины нас нагнал всадник. Был он чернолиц, густобров. На выгоревшей гимнастерке поблескивали медали.
426
—- Кайчи, постой! — сказал он негромко и взмахнул рукой.
— А-а, это вы, дядя! — обрадовалась Кайчи.— Слышала, что вернулись вы живым-невредимым. Какая это радость для вашей семьи, для всех нас. Приходите в мой аил. К вам мне не добраться...
— Зайду... выберу время... потом... М-м-м, слушай, Кайчи, ты больше не собирай народ, не рассказывай свои сказки-прибаутки, — сказал мужчина бесцветным голосом. Глаза у него были усталые, запавшие и болезненно блестели.—Мальчишки к тебе бегают... Дрова таскают... Жалоба на тебя в сельсовете. А знаешь, время сейчас строгое. Не до твоих... — он опустил голову, словно сделал что-то нехорошее, тронул поводья и, ни разу не оглянувшись, скрылся за высоким бурьяном.
Кайчи так ошеломили слова всадника, что она не нашла сил сказать что-то в свое оправдание И на лице ее застыл страх. Уронила она березовую чурочку, но даже и не заметила этого.
И умолкла Кайчи.
* * *
Я подрос, уехал учиться в город. Бывая дома на каникулах, изредка заходил к Кайчи. Видно, находились дела, которые тогда казались мне важнее... Я слышал, что она рассказывает героические сказки свои теперь только близким людям, среди которых был Тийип.
Потом меня призвали в армию, прослужил три года, вернулся домой, а там — снова поступил учиться. К Кайчи заходил от случая к случаю.
Стоит только кашлянуть или задышать погромче, и она узнавала меня, радовалась, говорила:
— Ну, садись-садись, говори-рассказывай, какие новости в нашей стране, где все как в сказке: взглянешь на север — вечные снега сверкают, посмотришь на юг-вечно зеленеет листва, обернешься на восток — солнце утреннее восходит, посмотришь на запад — там уже ночь наступила... — Кайчи говорит и на ощупь ищет щепки у железной печурки. — Дружно ли, мирно ли живут люди? Всем ли хватает еды и крова?
Расспросит она, потом расскажет о своей жизни, а порой, воодушевившись, начнет одно из сказаний. Слушаешь да и не заметишь, как пролетел день...
В те гоаы Кайчи уже жила одна. Мать ее по старости умерла. И той необычной избенки с сенями-аилом не было. Она каким-то счастьем угодила на место будущего скотного двора, и колхоз перевез избенку, настелил новый пол, а вместо аила, крытого трухлявой корою, поставил круглую юрту из толстых жердей, промазанных коровьим навозом. Но представьте только, как тяжко ей жилось — одинокой, слепой, Хорошо хоть у ее тегок выросли внуки. Это они заботились о Кайчи, носили ей воду, косили сено для коровенки, прибирали в избе.
Изредка прибегали тимуровцы, пилили дрова, складывали поленницу, убрали навоз в сарайчике. Но теперь дети не собирались у очага в новой юрте Кайчи, потому что появились новые, более интересные, занятия: сборы, танцы, книги, кино, радио телевизор, клуб... А кому надо — есть книги про алтайских богатырей— бери и читай себе. Откуда могли знать ребята, что услышать сказания из уст Кайчи в тысячу раз лучше, если сказание в книге можно сравнить с картой звездного неба, то звучащее слово Кайчи — само звездное небо — живое, настоящее, единственное...
* * *
Удивительною была память Кайчи. В одном сказании тысячи и тысячи строк, а она помнила чуть ли не три десятка таких сказаний. И никогда не путала имен богатырей, их жен, родственников, сподвижников и врагов, помнила масть каждого аргамака, суть и последовательность богатырских подвигов, чередование и переплетение всех событий, названия речек, пригорков, долин и неохватное множество всего другого... По-разному звучали ее слова, одна и та же история могла величественно и торжественно развернуться, взойти как могучий рассвет над горами, а могла протянуться вяло, обыденно. Это зависело не только от настроения Кайчи, от меры ее вдохновения, это зависело и от слушателей, от всей обстановки.
Она знала и могла назвать более тысячи имен реальных, когда-то живших героев алтайской земли, защитников родины от бесчисленных врагов, она знала, из какого они рода, где жили, кто их родители и какие деяния совершили герои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67