Но, к удивлению Якова и самого председателя, на собрание пришло мало. Как выясни-
лось потом, причиной всему была «учителка из города», которая уже вторую неделю обучала пожилых колхозников грамоте, — и те предпочли учебу собранию. Это за-
дело самолюбие Якова, и он, набросив на себя полушубок, пошел в «ликбез» — так называли дом, где проходила учеба.
На длинных; скамьях за столами сидели колхозники. Тут были и молодые, и люди средних лет, были и
совсем старики с бородами; все они, сосредоточенно водя пальцами по книге, вполушепот читали по слогам.
Громче других выделялся голос женщины в ярком цве-тистом платке: «Де-ле-гат-ка — делегатка, Маша — Машка».
Худенькая смуглолицая девушка в гимнастерке и красной косынке поправляла свою ученицу:
— Не Машка, а Маша. И потом: не совет, а читайте — сель-со-вет.
— Так ведь, Рита, это одно и то же. Ладно ли я говорю?
— Ты читай, как пропечатано, — поддержал молодую учительницу бородач в очках. — А то затеяла Машка да Машка. Это тебя мы Машкой по некультурности зовем. Рита Максимовна учит, слышь, по-правильному: Машей пропечатано — Машу и бери в толк.
— Известно, возьму — не шальней других, — обиделась было женщина, и снова принялась читать по складам.
В это время в избу вошел Яков. Он хотел сразу с ходу что-то сказать учительнице, но вдруг смутился.
— Вы, кажется, в первый раз на занятия пришли? Садитесь вот сюда, — и Рита указала место рядом с ученицей, которая все еще шептала непривычное для себя слово «Маша» — ведь ее сорок лет все в деревне называли Машкой.
— Я не учиться пришел.
— А почему? — удивилась Рита. — Все теперь учатся.
— Это не наш, чужой, — заметил кто-то из бородачей.
В тот вечер после учебы и после собрания Рита и «чужой» вместе вышли на улицу и направились вдоль деревни к реке. Над заснеженными соснами блестели холодные звезды, снег искрился, поскрипывал под ногами. За рекой из-за холма отсвечивало зарево — там был город.
— А вам не скучно здесь? — спросил Яков.
— Ни чуточку. Неделя как день пролетела. Скоро сменят меня, и я заскучаю по моим Машам.
Они оба рассмеялись.
— Значит, вы из педтехникума? Как же я вас не встречал.
— Вы, строители, все за чертежами сидите.
— Вот и неправда.
— Тогда почему не заходите к нам? У нас на вечерах весело. Приходите.
Яков пообещал и через неделю встретился с Ритой на студенческом вечере. Смуглая, черноглазая, похожая на южанку, Рита понравилась ему, они вместе ходили в кино, на каток. Летом Рита неожиданно переехала с семьей в другой город, и Яков вдруг затосковал. Только теперь он понял, что между ними завязалась не просто дружба, а нечто большее, может быть, это была та самая любовь, о которой написано так много книг, и Яков решил послать Рите письмо. Оно получилось длинное и очевидно сумбурное. Яков писал с первых же строк о любви, о том, что жизнь у человека коротка и надо ею дорожить, — он писал размашистым почерком, не ску пился на знаки восклицания, и письмо послал, конечно, «заказным». Но оно попало не Рите, а ее матери. Вечером, подсев к своей чернавке, мать начала говорить о каких-то дерзких, невоспитанных мальчишках, которые даже слово «любовь» пишут без мягкого знака. А сколько восклицаний, как будто в русском языке не существует других знаков препинания. Когда мать ушла, Рита отыскала обрывки письма, брошенного в печь, кое-как сложила их — и залилась краской. Тут же она написала ответ, но уже без восклицаний, их заменяли многоточия, как будто недоговоренность теперь поправляла положение.
Так заказные письма зачастили между двумя техникумами двух северных городков.
Однажды Яков получил в письме фотографию; он долго всматривался в нее, подносил к губам, стараясь поцеловать застывшие, смеющиеся с косинкой глаза, полуоткрытый маленький рот с двумя рядами ровных красивых зубов, и удивлялся — Рита была «та» и не «та», в ее лице появились какие-то новые черточки, которые делали ее совсем иной. И это еще больше усиливало его нетерпение скорее увидеть ее.
На обороте знакомым четким, бисерным почерком — каждая буквочка отдельно — было написало простым карандашом: «Милый мой Яшунчик. Только тебе и только одному: помни — у каждого человека свои тропки-дорожки. Может вспомнишь и меня когда-нибудь. Прочитай, запомни, сотри резиночкой. Рита».
«Сотри резиночкой? Почему?» — удивился Яков и снова взглянул на фотографию — белая блузка на груди схвачена брошкой, напоминающей морскую медузу— «звездочку»; и он вспомнил свое обещание подарить ей брошь с видом родного города. Яков пересчитал деньги, оставшиеся от стипендии, улыбнулся и, встав, заторопился в ювелирный магазин.
И вот последний экзамен. Выпускной вечер. Шумная орава, поздравления и даже, что было запрещено официально дирекцией, тосты. Тосты до поры до времени держались в секрете, но были неожиданно во время коллективного ужина подняты вдруг осмелевшими бывшими студентами, так что даже сам директор, строгий, в роговых очках, трезвяк, не мог устоять от этого соблазна. А потом — диплом и назначение за тридевять земель, в какой-то... Чермоз. «Но как бы то ни было, надо увидеть Риту... Ехать, ехать»,—не переставая, думал
Яков.Пароход «Шеговары», отчаянно хлопая по воде плицами колес, двое суток тащился вверх по Сухоне. За это время Яков на палубе со всеми перезнакомился, узнал, кто куда едет (не было только попутчиков в Гря-зовец), не раз обыграл какого-то ветеринара в шахматы, прочитал книжку «Не переводя дыхания» и сейчас устало смотрел на однообразный пейзаж — низкие приземистые берега, обрамленные густыми, словно подстриженными кустами; река походила на канал — узкий и глубокий. Пароход обогнул зеленый мыс, и опять по ту и по другую сторону — луга и луга.
В Вологде на городской станции у кассы толпился народ. Яков, поставив в сторону чемоданчик, встал в очередь. Через полчаса, поблагодарив кассиршу за «плацкарту», он отошел от кассы и принялся разглядывать билет. Кто-то негромко окликнул. Яков оглянулся.
— Рита...
Девушка смущенно протянула руку, покраснела, глаза беспокойно забегали по сторонам, словно кого-то отыскивая.
— Ты ждешь кого? — спросил Яков, держа девушку за руку.
— Да, — как-то уклончиво ответила Рита и взглянула на жесткий диван, на подлокотнике которого лежал легкий плащ с малиновыми петлицами. У Якова екнуло
сердце: он взглянул на Риту, потом на плащ, потом опять на нее — и понял все.
— Ну, что же, пожелаю вам счастья! — сказал Яков и, как-то неуклюже пожав ей руку, быстро вышел, позабыв даже о своем чемоданчике. А когда Яков вспомнил о чемоданчике и вернулся за ним, в зале уже не было ни Риты, ни плаща с малиновыми петлицами.
У каждой осени свои повадки, свои капризы. Иногда в августе зарядит дождь на неделю — на две, мелкий, надоедливый — прощай, лето!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
лось потом, причиной всему была «учителка из города», которая уже вторую неделю обучала пожилых колхозников грамоте, — и те предпочли учебу собранию. Это за-
дело самолюбие Якова, и он, набросив на себя полушубок, пошел в «ликбез» — так называли дом, где проходила учеба.
На длинных; скамьях за столами сидели колхозники. Тут были и молодые, и люди средних лет, были и
совсем старики с бородами; все они, сосредоточенно водя пальцами по книге, вполушепот читали по слогам.
Громче других выделялся голос женщины в ярком цве-тистом платке: «Де-ле-гат-ка — делегатка, Маша — Машка».
Худенькая смуглолицая девушка в гимнастерке и красной косынке поправляла свою ученицу:
— Не Машка, а Маша. И потом: не совет, а читайте — сель-со-вет.
— Так ведь, Рита, это одно и то же. Ладно ли я говорю?
— Ты читай, как пропечатано, — поддержал молодую учительницу бородач в очках. — А то затеяла Машка да Машка. Это тебя мы Машкой по некультурности зовем. Рита Максимовна учит, слышь, по-правильному: Машей пропечатано — Машу и бери в толк.
— Известно, возьму — не шальней других, — обиделась было женщина, и снова принялась читать по складам.
В это время в избу вошел Яков. Он хотел сразу с ходу что-то сказать учительнице, но вдруг смутился.
— Вы, кажется, в первый раз на занятия пришли? Садитесь вот сюда, — и Рита указала место рядом с ученицей, которая все еще шептала непривычное для себя слово «Маша» — ведь ее сорок лет все в деревне называли Машкой.
— Я не учиться пришел.
— А почему? — удивилась Рита. — Все теперь учатся.
— Это не наш, чужой, — заметил кто-то из бородачей.
В тот вечер после учебы и после собрания Рита и «чужой» вместе вышли на улицу и направились вдоль деревни к реке. Над заснеженными соснами блестели холодные звезды, снег искрился, поскрипывал под ногами. За рекой из-за холма отсвечивало зарево — там был город.
— А вам не скучно здесь? — спросил Яков.
— Ни чуточку. Неделя как день пролетела. Скоро сменят меня, и я заскучаю по моим Машам.
Они оба рассмеялись.
— Значит, вы из педтехникума? Как же я вас не встречал.
— Вы, строители, все за чертежами сидите.
— Вот и неправда.
— Тогда почему не заходите к нам? У нас на вечерах весело. Приходите.
Яков пообещал и через неделю встретился с Ритой на студенческом вечере. Смуглая, черноглазая, похожая на южанку, Рита понравилась ему, они вместе ходили в кино, на каток. Летом Рита неожиданно переехала с семьей в другой город, и Яков вдруг затосковал. Только теперь он понял, что между ними завязалась не просто дружба, а нечто большее, может быть, это была та самая любовь, о которой написано так много книг, и Яков решил послать Рите письмо. Оно получилось длинное и очевидно сумбурное. Яков писал с первых же строк о любви, о том, что жизнь у человека коротка и надо ею дорожить, — он писал размашистым почерком, не ску пился на знаки восклицания, и письмо послал, конечно, «заказным». Но оно попало не Рите, а ее матери. Вечером, подсев к своей чернавке, мать начала говорить о каких-то дерзких, невоспитанных мальчишках, которые даже слово «любовь» пишут без мягкого знака. А сколько восклицаний, как будто в русском языке не существует других знаков препинания. Когда мать ушла, Рита отыскала обрывки письма, брошенного в печь, кое-как сложила их — и залилась краской. Тут же она написала ответ, но уже без восклицаний, их заменяли многоточия, как будто недоговоренность теперь поправляла положение.
Так заказные письма зачастили между двумя техникумами двух северных городков.
Однажды Яков получил в письме фотографию; он долго всматривался в нее, подносил к губам, стараясь поцеловать застывшие, смеющиеся с косинкой глаза, полуоткрытый маленький рот с двумя рядами ровных красивых зубов, и удивлялся — Рита была «та» и не «та», в ее лице появились какие-то новые черточки, которые делали ее совсем иной. И это еще больше усиливало его нетерпение скорее увидеть ее.
На обороте знакомым четким, бисерным почерком — каждая буквочка отдельно — было написало простым карандашом: «Милый мой Яшунчик. Только тебе и только одному: помни — у каждого человека свои тропки-дорожки. Может вспомнишь и меня когда-нибудь. Прочитай, запомни, сотри резиночкой. Рита».
«Сотри резиночкой? Почему?» — удивился Яков и снова взглянул на фотографию — белая блузка на груди схвачена брошкой, напоминающей морскую медузу— «звездочку»; и он вспомнил свое обещание подарить ей брошь с видом родного города. Яков пересчитал деньги, оставшиеся от стипендии, улыбнулся и, встав, заторопился в ювелирный магазин.
И вот последний экзамен. Выпускной вечер. Шумная орава, поздравления и даже, что было запрещено официально дирекцией, тосты. Тосты до поры до времени держались в секрете, но были неожиданно во время коллективного ужина подняты вдруг осмелевшими бывшими студентами, так что даже сам директор, строгий, в роговых очках, трезвяк, не мог устоять от этого соблазна. А потом — диплом и назначение за тридевять земель, в какой-то... Чермоз. «Но как бы то ни было, надо увидеть Риту... Ехать, ехать»,—не переставая, думал
Яков.Пароход «Шеговары», отчаянно хлопая по воде плицами колес, двое суток тащился вверх по Сухоне. За это время Яков на палубе со всеми перезнакомился, узнал, кто куда едет (не было только попутчиков в Гря-зовец), не раз обыграл какого-то ветеринара в шахматы, прочитал книжку «Не переводя дыхания» и сейчас устало смотрел на однообразный пейзаж — низкие приземистые берега, обрамленные густыми, словно подстриженными кустами; река походила на канал — узкий и глубокий. Пароход обогнул зеленый мыс, и опять по ту и по другую сторону — луга и луга.
В Вологде на городской станции у кассы толпился народ. Яков, поставив в сторону чемоданчик, встал в очередь. Через полчаса, поблагодарив кассиршу за «плацкарту», он отошел от кассы и принялся разглядывать билет. Кто-то негромко окликнул. Яков оглянулся.
— Рита...
Девушка смущенно протянула руку, покраснела, глаза беспокойно забегали по сторонам, словно кого-то отыскивая.
— Ты ждешь кого? — спросил Яков, держа девушку за руку.
— Да, — как-то уклончиво ответила Рита и взглянула на жесткий диван, на подлокотнике которого лежал легкий плащ с малиновыми петлицами. У Якова екнуло
сердце: он взглянул на Риту, потом на плащ, потом опять на нее — и понял все.
— Ну, что же, пожелаю вам счастья! — сказал Яков и, как-то неуклюже пожав ей руку, быстро вышел, позабыв даже о своем чемоданчике. А когда Яков вспомнил о чемоданчике и вернулся за ним, в зале уже не было ни Риты, ни плаща с малиновыми петлицами.
У каждой осени свои повадки, свои капризы. Иногда в августе зарядит дождь на неделю — на две, мелкий, надоедливый — прощай, лето!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92