Он был пацифист, в его душе росли тюльпаны.
Потом пришёл муж и спас всех шваброй. Бросил, промахнулся, и уже по звону посуды мышь поняла, больше здесь ей не рады. Пора.
Конечно, виноват муж. Ему показали щели за плинтусом: «эти огромные дыры, скоро в них динозавры поползут, не смей орать на кота, он не виноват что в доме нет мужчины, это ты моральный импотент, он не любит мышей, сам её ешь, может ему и раковину за тебя чинить?»
Ладно, коты. Вот в Амазонке живёт розовый дельфин боуто. Это вообще. Местные говорят, по ночам он выходит на сушу, и женщины не могут сопротивляться. Идут за ним в воду, такой он волшебный. Я себе представил боуту — мега-усы, хвост, улыбка и экстра тёплый пузик тройной волосатости. За таким на край джунглей. А на фото в интернете обычная свинья с клювом. Непонятно.
Скорей всего, какая-то женская хитрость — «дорогой, прости, бежала домой, повстречала боуту, к утру насилу вырвалась, ты же знаешь, мы не в силах сопротивляться».
И ходи потом, ищи способ настучать в клюв розовому дельфину.
32
Однажды мой папенька встретил на улице футбольную команду и уважать себя принудил.
За забором паровозного депо мужики гоняли мяч. Машинисты против кочегаров. Папенька и в трезвом виде был сильно неравнодушный человек. А выпимши становился липуч, как свидетель Иеговы.
Вбежал на поле, стал преподавать дриблинг, насильно. Присутствующие захотели умереть неучёными. Тогда папан назвал иx «козлы», «рванина» и «женская сборная по бадминтону». Футболисты ответили нестройным матом.
Главным достоинством папеньки были находчивость и смелость.
По его прикидкам, в одиночку навалять небольшой футбольной команде не сложно, если точно всё рассчитать.
Он вышел к воротам и врезал вратарю ботинком по ноге. Для затравки. За папой стали гоняться, конечно.
Всё шло по плану. Он бегал кругами, самых резвых догоняльщиков разил кулаком с развороту на встречном курсе. Минуты три папа был как Иван Кожедуб, а футболисты как фашисты на мессершмидтах.
Враг нёс потери. Искусно маневрируя, папа сбил четверых, одного ранил в бензобак.
Если бы всё получилось, когда-нибудь про этот подвиг сняли бы фильм с названием — «1 спартанец».
Но железнодорожники попались хитрые, догадались, что небольшой командой можно навалять даже Кожедубу, если хором.
Перестроились в греческую фалангу (конница по бокам) и, после некоторых маневров стали теснить папеньку бутсами по попе и выше.
Тятя бросился из окружения в сирень и там залёг. Он решил переждать.
— Ногой в кустах не размахнуться, а руками они драться не умеют, — гордился он, показывая потом спину. Спина была похожа на огромный баклажан.
На следующий день, на встрече в милиции, футболисты казались сборной по панкратиону — у кого глаз заплыл куриной попочкой, у кого скула примотана скотчем.
Пятнадцать суток папе не дали, потому что приговор «за драку с футбольной командой паровозного депо» показался лейтенанту неумеренно льстивым.
После батальи, говорят, папенька форсил перед друзями: приходил к стадиону, запрыгивал на забор и орал «Э-ге-гей!»
Всем нравилось смотреть, как кочегары бросают беготню, послушно перестраиваются — конница на фланги — и смотрят на забор грустными персидскими глазами.
А если вы не верите этой правдивой истории, значит вы не знакомы с моим папенькой.
33
Когда чей-нибудь последний путь надо расцветить Шопеном, в военном оркестре говорят «Играть жмура».
В окружном оркестре служат в основном сверхсрочники. Призывников в окружной оркестр берут только на всякие позорные инструменты — тарелки и большой барабан с колотушкой. Барабанщика, причём, выбирают маленького, так смешней. Таковы требования военного юмора.
В нашем оркестре был ещё третий срочник, играл на секунде — здоровенная труба, надевается на человека сверху. Её партию в печатном виде не пересказать — это «пук-пук» сиплым баритоном.
Был май. Птицы исполняли Бетховена, трепетные вербы тянули к солнцу зелёные ладошки, и не выпить перед выступлением за такую даль и синь было нельзя. Кто-то выкатил красный вермут, привычный яд. И музыканты были опытные — но почему-то все полегли. Как дети, ей-богу. Даже самогон на стиральном порошке не давал такого эффекта.
Начало церемонии отстояли шалашиком. А как колонна поехала, стали падать. Путь за катафалком блистал отдельно лежащими трубами, фаготами и телами горестных оркестрантов.
Дольше прочих держался кларнет. Падая, он попал своей дудкой в карман барабанщику, и так доехал почти до нужной могилы. Рухнул в ста метрах каких-то.
Трубач потом вспоминал, что остановился продуть мундштук, тут на него прыгнуло дерево и заслонило белый свет.
Сильной личностью оказался валторнист. Он маршировал со всеми по дороге, и вдруг обнаружил себя посреди природы, в каких-то праздничных кустах. Где-то за ветвями отдувались и падали друзья, а тут сгрудились трепетные вербы и ещё птицы, со своим Бетховеном. Пробиться к товарищам было нереально. Валторнист лёг в укрытие и стал исполнять военный долг лёжа.
— Как красиво играет в лесу валторна — сказал чуткий к прекрасному барабанщик.
Звук военного оркестра, поначалу сочный и породистый, мутировал в еврейскую свадьбу. Солировала ритм-секция. Поскольку срочникам не наливали, до кладбища доползли только трезвые тарелки, барабан и секунда, которая «пук-пук».
После всех слов, после прощального салюта им предстояло с помощью тарелок и барабана изобразить гимн. И ещё этим, пук-пуком.
Тысяча офицеров в праздничном убранстве взяли под козырёк, командующий сделал патриотическое лицо, остальные зажмурились.
— Бдых! — сказал барабан.
— Апчхи! — удивились тарелки.
— Пук-пук, — застеснялась секунда.
Потом ещё играли торжественный марш, что после гимна совсем не страшно оказалось.
34
Однажды усядусь писать. Стану вскидывать над компьютером руки, как какой-нибудь Прокофьев. Буду молотить по буквам много и вдохновенно.
И конечно же, разбогатею.
Напишу, как к нам в кватиру пришли блохи, много. Глазам их не видно, но по ощущениям — несколько дивизий.
Расскажу про длинную линейку для чесаний — мы передаем её из рук в руки и очень любим.
Напишу про Лялин атеизм, Ляля не верит в невидимое, в блох тоже. Про укусы говорит, это Владислав покусал, вражеский ребёнок в саду, Владислав там всех кусает.
И добавляет сентенциозно:
— Владислав — свинья!
Ляля считает, меня покусал тоже Владислав. И Люсю.
Мне-то что, я привычный, а Люсю ревную.
Никому не прощу укусы в Люсины те места, чьих названий не скажу, но которые мне очень дороги.
Поймаю Владислава — оторву хоботок.
Люся копит на Египет, живёт на трёх своих работах, я чувствую себя акулой большого секса на планктонной диете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Потом пришёл муж и спас всех шваброй. Бросил, промахнулся, и уже по звону посуды мышь поняла, больше здесь ей не рады. Пора.
Конечно, виноват муж. Ему показали щели за плинтусом: «эти огромные дыры, скоро в них динозавры поползут, не смей орать на кота, он не виноват что в доме нет мужчины, это ты моральный импотент, он не любит мышей, сам её ешь, может ему и раковину за тебя чинить?»
Ладно, коты. Вот в Амазонке живёт розовый дельфин боуто. Это вообще. Местные говорят, по ночам он выходит на сушу, и женщины не могут сопротивляться. Идут за ним в воду, такой он волшебный. Я себе представил боуту — мега-усы, хвост, улыбка и экстра тёплый пузик тройной волосатости. За таким на край джунглей. А на фото в интернете обычная свинья с клювом. Непонятно.
Скорей всего, какая-то женская хитрость — «дорогой, прости, бежала домой, повстречала боуту, к утру насилу вырвалась, ты же знаешь, мы не в силах сопротивляться».
И ходи потом, ищи способ настучать в клюв розовому дельфину.
32
Однажды мой папенька встретил на улице футбольную команду и уважать себя принудил.
За забором паровозного депо мужики гоняли мяч. Машинисты против кочегаров. Папенька и в трезвом виде был сильно неравнодушный человек. А выпимши становился липуч, как свидетель Иеговы.
Вбежал на поле, стал преподавать дриблинг, насильно. Присутствующие захотели умереть неучёными. Тогда папан назвал иx «козлы», «рванина» и «женская сборная по бадминтону». Футболисты ответили нестройным матом.
Главным достоинством папеньки были находчивость и смелость.
По его прикидкам, в одиночку навалять небольшой футбольной команде не сложно, если точно всё рассчитать.
Он вышел к воротам и врезал вратарю ботинком по ноге. Для затравки. За папой стали гоняться, конечно.
Всё шло по плану. Он бегал кругами, самых резвых догоняльщиков разил кулаком с развороту на встречном курсе. Минуты три папа был как Иван Кожедуб, а футболисты как фашисты на мессершмидтах.
Враг нёс потери. Искусно маневрируя, папа сбил четверых, одного ранил в бензобак.
Если бы всё получилось, когда-нибудь про этот подвиг сняли бы фильм с названием — «1 спартанец».
Но железнодорожники попались хитрые, догадались, что небольшой командой можно навалять даже Кожедубу, если хором.
Перестроились в греческую фалангу (конница по бокам) и, после некоторых маневров стали теснить папеньку бутсами по попе и выше.
Тятя бросился из окружения в сирень и там залёг. Он решил переждать.
— Ногой в кустах не размахнуться, а руками они драться не умеют, — гордился он, показывая потом спину. Спина была похожа на огромный баклажан.
На следующий день, на встрече в милиции, футболисты казались сборной по панкратиону — у кого глаз заплыл куриной попочкой, у кого скула примотана скотчем.
Пятнадцать суток папе не дали, потому что приговор «за драку с футбольной командой паровозного депо» показался лейтенанту неумеренно льстивым.
После батальи, говорят, папенька форсил перед друзями: приходил к стадиону, запрыгивал на забор и орал «Э-ге-гей!»
Всем нравилось смотреть, как кочегары бросают беготню, послушно перестраиваются — конница на фланги — и смотрят на забор грустными персидскими глазами.
А если вы не верите этой правдивой истории, значит вы не знакомы с моим папенькой.
33
Когда чей-нибудь последний путь надо расцветить Шопеном, в военном оркестре говорят «Играть жмура».
В окружном оркестре служат в основном сверхсрочники. Призывников в окружной оркестр берут только на всякие позорные инструменты — тарелки и большой барабан с колотушкой. Барабанщика, причём, выбирают маленького, так смешней. Таковы требования военного юмора.
В нашем оркестре был ещё третий срочник, играл на секунде — здоровенная труба, надевается на человека сверху. Её партию в печатном виде не пересказать — это «пук-пук» сиплым баритоном.
Был май. Птицы исполняли Бетховена, трепетные вербы тянули к солнцу зелёные ладошки, и не выпить перед выступлением за такую даль и синь было нельзя. Кто-то выкатил красный вермут, привычный яд. И музыканты были опытные — но почему-то все полегли. Как дети, ей-богу. Даже самогон на стиральном порошке не давал такого эффекта.
Начало церемонии отстояли шалашиком. А как колонна поехала, стали падать. Путь за катафалком блистал отдельно лежащими трубами, фаготами и телами горестных оркестрантов.
Дольше прочих держался кларнет. Падая, он попал своей дудкой в карман барабанщику, и так доехал почти до нужной могилы. Рухнул в ста метрах каких-то.
Трубач потом вспоминал, что остановился продуть мундштук, тут на него прыгнуло дерево и заслонило белый свет.
Сильной личностью оказался валторнист. Он маршировал со всеми по дороге, и вдруг обнаружил себя посреди природы, в каких-то праздничных кустах. Где-то за ветвями отдувались и падали друзья, а тут сгрудились трепетные вербы и ещё птицы, со своим Бетховеном. Пробиться к товарищам было нереально. Валторнист лёг в укрытие и стал исполнять военный долг лёжа.
— Как красиво играет в лесу валторна — сказал чуткий к прекрасному барабанщик.
Звук военного оркестра, поначалу сочный и породистый, мутировал в еврейскую свадьбу. Солировала ритм-секция. Поскольку срочникам не наливали, до кладбища доползли только трезвые тарелки, барабан и секунда, которая «пук-пук».
После всех слов, после прощального салюта им предстояло с помощью тарелок и барабана изобразить гимн. И ещё этим, пук-пуком.
Тысяча офицеров в праздничном убранстве взяли под козырёк, командующий сделал патриотическое лицо, остальные зажмурились.
— Бдых! — сказал барабан.
— Апчхи! — удивились тарелки.
— Пук-пук, — застеснялась секунда.
Потом ещё играли торжественный марш, что после гимна совсем не страшно оказалось.
34
Однажды усядусь писать. Стану вскидывать над компьютером руки, как какой-нибудь Прокофьев. Буду молотить по буквам много и вдохновенно.
И конечно же, разбогатею.
Напишу, как к нам в кватиру пришли блохи, много. Глазам их не видно, но по ощущениям — несколько дивизий.
Расскажу про длинную линейку для чесаний — мы передаем её из рук в руки и очень любим.
Напишу про Лялин атеизм, Ляля не верит в невидимое, в блох тоже. Про укусы говорит, это Владислав покусал, вражеский ребёнок в саду, Владислав там всех кусает.
И добавляет сентенциозно:
— Владислав — свинья!
Ляля считает, меня покусал тоже Владислав. И Люсю.
Мне-то что, я привычный, а Люсю ревную.
Никому не прощу укусы в Люсины те места, чьих названий не скажу, но которые мне очень дороги.
Поймаю Владислава — оторву хоботок.
Люся копит на Египет, живёт на трёх своих работах, я чувствую себя акулой большого секса на планктонной диете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34