Но вначале мне явился образ, лишь затем – слово. Я не посмел бы нарисовать Бога, которого видел: это серое размытое пятно. Где исходящие от него счастье и тепло?
«Евреи уже давно все изобрели, – твердил мне Томас. – Запрет на изображение образа Божьего».
Ну и пусть изобрели евреи, зато я видел собственными глазами! Изображение – богохульство против полноты переживания образа Бога в сером тепле пятна. Шагал, Шагал, например. От его картин веет теплом. На полотне клейкая лирика, за картиной – незримый семисвечник, согревающий еврейскую деревушку – пейзаж из каббалы. У Рембрандта тоже свет исходит неизвестно откуда. За гениальными картинами Господь, наверное, зажигает свечи, чтобы их было лучше видно.
Отложив блокнот, Габриэль нетерпеливо постукивала каблуком по ножке мольберта.
– Томас, когда она придет? Звонила-звонила: надо, мол, увидеться, а когда я наконец нашла минутку, она опаздывает. Завтра я собираюсь в Мюнхен, вернусь через месяц.
– Если она обещала, то наверняка придет, но когда именно, Габриэль, не знаю. Спроси Ксавье.
Я ничего не знаю ни о Шарлотте, ни о себе. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое, чтобы можно было учиться, не думая о деньгах, о ерунде. Надо поискать работу в Швейцарии. Не хочется. Лучше вернуться в Корд-сюр-Сьель – размеренный образ жизни, тишина. Михала интересует, верующий ли я. Мне вспоминается покойная ныне бабушка, истовая протестантка, которая, принимая на работу итальянскую служанку, спросила:
– Ты небось в Бога не веришь, только в Божью Матерь.
– О нет, мадам, я верю в них обоих.
Что за вопрос – верю, не верю… Я буду жить так, словно верю, согласно императивам Декарта, на радость Михалу. Декартова этика сиюминутна – поиск истины занятие трудоемкое, нередко приводящее к саморазрушению. Не выделяйся же из окружения, дабы никто не прочитал твоих мыслей и не попытался отвлечь тебя силой или, что еще хуже, тоскливой банальностью.
В Корд я буду изучать иудеохристианскую эзотерику, там огромная библиотека, можно ездить в Израиль. Никакого вмешательства в мою работу. Никаких плановых статей, книг, научной карьеры. Покой. Если через год-два послушничества окажется, что я не рожден для монашеской жизни, вернусь в университет. Шарлотта считает – я просто бегу от нее в Корд.
«Что-что, а заниматься любовью ты умеешь, ведь Бог – это любовь. Поезжай, чего ты ждешь! Va, fan culo, – добавляет она «литургически»: итальянский ассоциируется у нее с латынью. – Ты не обязан сидеть с нами, любезно разъясняя таро. Я думала, ты делаешь это ради меня, а не из вежливости – гость, мол, должен уважать хобби хозяев».
Шарлотта, я пишу комментарии к таро, потому что мне легко писать. То, что вас интересует, меня развлекает. Я не обладаю наблюдательностью Ксавье, который доказал, что итальянское таро XVI века, называемое таро Мантеньи, нарисовал Микеланджело. Гипотеза относительно его авторства выдвигалась и раньше, но это были лишь догадки. Ксавье же нашел на одной из карт этого таро подпись Микеланджело Буонаротти. Подпись постольку убедительную, поскольку проставленную бессознательно. В таро Мантеньи складки девичьего платья (карта Силы) образуют на левой груди рисунок человеческого черепа. Подобную форму склоненного черепа с темными глазницами имеет скрытая тяжелым платьем левая грудь Богоматери в «Пьете» Микеланджело. Почему женская грудь ассоциируется с черепом? Сходство формы, согласен, но Ксавье нашел более убедительное объяснение. В сознании Буонаротти, который ребенком потерял мать, женственность связывалась со смертью. Грудь, символ жизни, уподобляемый сосуду с молоком, имел для него также и противоположное значение: череп, сосуд смерти.
Ксавье заметил и другую деталь: II и XXI карты марсельского таро нарисованы таким образом, что изображенные на них фигуры выходят за черную рамку, «кадр» arcanum. Ни в одном другом таро нет ничего подобного – Ксавье целый месяц рылся в альбомах по искусству Средневековья, Возрождения, барокко. Везде солидные рамы, и ни одна живописная фигура их не переступает.
Думаю, объяснение следует искать в другом месте. Вторая карта марсельского таро, Папесса, соответствует букве «бет», а XXI, Мир, – букве «тав». Многие еврейские слова начинаются с «бет» и заканчиваются «тав», но лишь одно из них является особым, самым важным, лежащим в основе сотворения мира. «Берешит», то есть «вначале», слово, которому в каббале посвящено немало размышлений. Автор таро, видимо, знал, что все буквы Торы написаны обычно, кроме первой буквы первого слова. «Бет», с которой начинается «берешит», – крупнее остальных букв Пятикнижия. Вторая буква еврейского алфавита – «бет» (Папесса) и «тав» – последняя (Мир), другими словами, от сотворения мира до его неминуемого конца. Но таро – круг, мир возродится, созданный заново созидательным «бет». Возродится, замкнутый в круговом цикле, пройдя через созидающий и смертоносный огонь. Гераклит символически представил эту животворящую энергию, из которой соткан мир, в виде огня. Огонь, свет, жизнь. Каждый цикл, закончится космическим пожаром, уничтожающим, но и очищающим espirosis. Уничтожение этого лучшего из миров и его возрождение, вечный круг возвращений, в которые верили Гераклит, Ницше и многие другие, записаны в таро. Первая карта, Фокусник, буква «алеф» – и предыдущая карта (0), Дурак, буква «шин» – составляют на иврите слово «огонь».
Я думал, что когда не смогу уже больше терпеть, то покончу с собой. Однако для этого необходимо желание, огромная воля – раздобыть таблетки или бритву, подойти к окну. Самоубийство требует подготовки, времени, а стало быть – будущего. Есть нечто худшее, чем самоубийство, безнадежное отчаяние, словно оцепенение во времени, в соленых слезах жены Лота.
Ксавье не хотел рисовать серое пятно Бога, а я не хочу Богу молиться. Как можно молиться ему, если Он есть страдание, а я страдаю? Чтобы понимать боль, нужно ее почувствовать, а не наблюдать. Наблюдение – лишь сочувствие. Бог требует участия в страдании, то есть сущности Бога, а не жалости: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе». Нужно пережить эту боль внутри себя. Тогда не останется места ни для чего другого, кроме страдания и Его лица, искаженного болью. И иметь мужество встретить Его лицом к лицу, а не лицом к святому, ностальгическому образку. Посмотреть друг другу в глаза или узреть глазницы пустоты.
– «Голуаз» без фильтра, пожалуйста.
Зеркало над стойкой запотело, помутнело. Обратный путь наверх, на Бланш. Дождь, ветер, апрельская погода. Куртка протерлась, ботинки промокают. Самоубийство, самоубийство, это не проблема. Христос совершил самоубийство, только чужими руками. Свои собственные он дал прибить к кресту – мол, не его в том вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
«Евреи уже давно все изобрели, – твердил мне Томас. – Запрет на изображение образа Божьего».
Ну и пусть изобрели евреи, зато я видел собственными глазами! Изображение – богохульство против полноты переживания образа Бога в сером тепле пятна. Шагал, Шагал, например. От его картин веет теплом. На полотне клейкая лирика, за картиной – незримый семисвечник, согревающий еврейскую деревушку – пейзаж из каббалы. У Рембрандта тоже свет исходит неизвестно откуда. За гениальными картинами Господь, наверное, зажигает свечи, чтобы их было лучше видно.
Отложив блокнот, Габриэль нетерпеливо постукивала каблуком по ножке мольберта.
– Томас, когда она придет? Звонила-звонила: надо, мол, увидеться, а когда я наконец нашла минутку, она опаздывает. Завтра я собираюсь в Мюнхен, вернусь через месяц.
– Если она обещала, то наверняка придет, но когда именно, Габриэль, не знаю. Спроси Ксавье.
Я ничего не знаю ни о Шарлотте, ни о себе. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое, чтобы можно было учиться, не думая о деньгах, о ерунде. Надо поискать работу в Швейцарии. Не хочется. Лучше вернуться в Корд-сюр-Сьель – размеренный образ жизни, тишина. Михала интересует, верующий ли я. Мне вспоминается покойная ныне бабушка, истовая протестантка, которая, принимая на работу итальянскую служанку, спросила:
– Ты небось в Бога не веришь, только в Божью Матерь.
– О нет, мадам, я верю в них обоих.
Что за вопрос – верю, не верю… Я буду жить так, словно верю, согласно императивам Декарта, на радость Михалу. Декартова этика сиюминутна – поиск истины занятие трудоемкое, нередко приводящее к саморазрушению. Не выделяйся же из окружения, дабы никто не прочитал твоих мыслей и не попытался отвлечь тебя силой или, что еще хуже, тоскливой банальностью.
В Корд я буду изучать иудеохристианскую эзотерику, там огромная библиотека, можно ездить в Израиль. Никакого вмешательства в мою работу. Никаких плановых статей, книг, научной карьеры. Покой. Если через год-два послушничества окажется, что я не рожден для монашеской жизни, вернусь в университет. Шарлотта считает – я просто бегу от нее в Корд.
«Что-что, а заниматься любовью ты умеешь, ведь Бог – это любовь. Поезжай, чего ты ждешь! Va, fan culo, – добавляет она «литургически»: итальянский ассоциируется у нее с латынью. – Ты не обязан сидеть с нами, любезно разъясняя таро. Я думала, ты делаешь это ради меня, а не из вежливости – гость, мол, должен уважать хобби хозяев».
Шарлотта, я пишу комментарии к таро, потому что мне легко писать. То, что вас интересует, меня развлекает. Я не обладаю наблюдательностью Ксавье, который доказал, что итальянское таро XVI века, называемое таро Мантеньи, нарисовал Микеланджело. Гипотеза относительно его авторства выдвигалась и раньше, но это были лишь догадки. Ксавье же нашел на одной из карт этого таро подпись Микеланджело Буонаротти. Подпись постольку убедительную, поскольку проставленную бессознательно. В таро Мантеньи складки девичьего платья (карта Силы) образуют на левой груди рисунок человеческого черепа. Подобную форму склоненного черепа с темными глазницами имеет скрытая тяжелым платьем левая грудь Богоматери в «Пьете» Микеланджело. Почему женская грудь ассоциируется с черепом? Сходство формы, согласен, но Ксавье нашел более убедительное объяснение. В сознании Буонаротти, который ребенком потерял мать, женственность связывалась со смертью. Грудь, символ жизни, уподобляемый сосуду с молоком, имел для него также и противоположное значение: череп, сосуд смерти.
Ксавье заметил и другую деталь: II и XXI карты марсельского таро нарисованы таким образом, что изображенные на них фигуры выходят за черную рамку, «кадр» arcanum. Ни в одном другом таро нет ничего подобного – Ксавье целый месяц рылся в альбомах по искусству Средневековья, Возрождения, барокко. Везде солидные рамы, и ни одна живописная фигура их не переступает.
Думаю, объяснение следует искать в другом месте. Вторая карта марсельского таро, Папесса, соответствует букве «бет», а XXI, Мир, – букве «тав». Многие еврейские слова начинаются с «бет» и заканчиваются «тав», но лишь одно из них является особым, самым важным, лежащим в основе сотворения мира. «Берешит», то есть «вначале», слово, которому в каббале посвящено немало размышлений. Автор таро, видимо, знал, что все буквы Торы написаны обычно, кроме первой буквы первого слова. «Бет», с которой начинается «берешит», – крупнее остальных букв Пятикнижия. Вторая буква еврейского алфавита – «бет» (Папесса) и «тав» – последняя (Мир), другими словами, от сотворения мира до его неминуемого конца. Но таро – круг, мир возродится, созданный заново созидательным «бет». Возродится, замкнутый в круговом цикле, пройдя через созидающий и смертоносный огонь. Гераклит символически представил эту животворящую энергию, из которой соткан мир, в виде огня. Огонь, свет, жизнь. Каждый цикл, закончится космическим пожаром, уничтожающим, но и очищающим espirosis. Уничтожение этого лучшего из миров и его возрождение, вечный круг возвращений, в которые верили Гераклит, Ницше и многие другие, записаны в таро. Первая карта, Фокусник, буква «алеф» – и предыдущая карта (0), Дурак, буква «шин» – составляют на иврите слово «огонь».
Я думал, что когда не смогу уже больше терпеть, то покончу с собой. Однако для этого необходимо желание, огромная воля – раздобыть таблетки или бритву, подойти к окну. Самоубийство требует подготовки, времени, а стало быть – будущего. Есть нечто худшее, чем самоубийство, безнадежное отчаяние, словно оцепенение во времени, в соленых слезах жены Лота.
Ксавье не хотел рисовать серое пятно Бога, а я не хочу Богу молиться. Как можно молиться ему, если Он есть страдание, а я страдаю? Чтобы понимать боль, нужно ее почувствовать, а не наблюдать. Наблюдение – лишь сочувствие. Бог требует участия в страдании, то есть сущности Бога, а не жалости: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе». Нужно пережить эту боль внутри себя. Тогда не останется места ни для чего другого, кроме страдания и Его лица, искаженного болью. И иметь мужество встретить Его лицом к лицу, а не лицом к святому, ностальгическому образку. Посмотреть друг другу в глаза или узреть глазницы пустоты.
– «Голуаз» без фильтра, пожалуйста.
Зеркало над стойкой запотело, помутнело. Обратный путь наверх, на Бланш. Дождь, ветер, апрельская погода. Куртка протерлась, ботинки промокают. Самоубийство, самоубийство, это не проблема. Христос совершил самоубийство, только чужими руками. Свои собственные он дал прибить к кресту – мол, не его в том вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29