– Михал говорит, одиннадцать. Идем?
– Одиннадцать. – Я все не могла проснуться. Вот уже несколько минут колокола на близлежащей Трините во славу Господню оглушали как набожных прихожан, так и атеистов. – Воскресенье. – Я наконец пришла в себя и зажгла свет. – Ле Мазе? Там же закрыто по воскресеньям.
– Михал говорит, что в виде исключения открыто, поэтому они там.
– Воскресный завтрак в Ле Мазе – это чудесно, пошли. Если ты, конечно, хочешь.
– Я ничего не хочу, мне все равно, где завтракать – в Ле Мазе или здесь.
– Чего ты не хочешь? – Я старалась быть вежливо отстраненной. – Быть со мной? Меня?
– Подожди, – прервал он. – Михал еще что-то говорит. Ага, что все бессмысленно и ему не хочется жить. Теперь он положил трубку.
– Я тоже не хочу жить, слышишь?
– Ты? А что случилось? – Ксавье сунул телефон под кровать.
– Ты не хочешь быть со мной, ты больше меня не хочешь. – Я не удержалась и заплакала.
– Детка моя, ну что ты болтаешь, я сказал, что ничего не хочу, потому что работа не идет. Я просто злюсь на самого себя. Не плачь. – Он вытер мне щеки краем пледа. – Ты похожа на маленькую растрепанную девочку, а я обожаю маленьких девочек в кружевных трусиках, я всегда их хочу, – он откинул одеяло, – как и их рыженьких пушистых медвежат.
В дверях Ле Мазе мы столкнулись с двумя музыкантами, которые тащили виолончель и барабаны. Хозяин за стойкой подал Ксавье пиво.
– За счет заведения, – предупредил он. – Давно не виделись.
– Пришел посмотреть, по какому случаю вы открыты в воскресенье.
– Мы закрываемся на рождественские каникулы, надо отработать выходные. – Он протянул мне кружку светлого пива.
– Тоже за счет заведения? – поинтересовалась я.
– За мой собственный. – Он по-парижски, четыре раза поцеловал меня. – Мы с тобой еще не поздоровались.
Из-за балюстрады на втором этаже выглянул Томас:
– Наконец-то, мы вас уже час ждем.
Еще не добравшись до лестницы, мы успели поздороваться с парой столиков знакомых и знакомых знакомых. А также послушать потрясающий саксофон Андре и оценить новый блюз Брайана – американца, играющего на гитаре и продающего в метро портреты-блюз: на голубом фоне – грустные лица в стиле маньеризма.
Сегодня Михал с Томасом вполне могли бы ему позировать – бледные, под глазами синие круги после бессонной ночи. Просидели десять часов в экспериментальном кинотеатре Латинского квартала.
– Стоит посмотреть, – зевал Михал. – Сходи, Шарлотта, это фильм Линча о таро. Начинается с тринадцатой карты – Смерти: обнаружена убитая девушка. Появляется Фокусник – молодой умный агент ФБР, он ищет преступника. Затем Дурак – безумный фанатик-убийца. Смерть принимает облик лысого добродушного великана. Между Фокусником, Дураком и Смертью – прочие карты таро: Дьявол, Ясновидящие, Повешенный. Есть и занавес, который скрывает лицо Папессы, разделяет сон и явь. В фильме он из красного бархата, благодаря нему агент ФБР Дейл Купер может беседовать с духами.
Томас не согласился с интерпретацией Михала.
– Смерть, молодой, талантливый полицейский и убийца-безумец – непременные атрибуты каждого второго детектива. Меня больше интересует другая игра подсознания, и если детали действительно тщательно продуманы, я готов признать: Линч – гений, а «Твин Пике» – шедевр. История начинается с того, что на берегу находят тело Лауры Палмер, студентки лицея, убитой извращенцем-садистом. Со временем выясняется, что девушка была нимфоманкой. «Лаура» ассоциируется с лавровым деревом, «Палмер» – с пальмой, то есть перед нами двойная аллюзия с деревом. В своих «Метаморфозах» Овидий описывает убегающую от фавна нимфу по имени Дафна. Не желая попасть в лапы преследователя, она с помощью матери, речной богини, превращается в лавровое древо. Не знаю, удачная ли это аналогия – судьбы нимфоманки Лауры Палмер и нимфы Дафны, – но согласитесь, совпадение удивительное.
Ксавье отложил батон, которым закусывал пиво:
– Merde, я, пожалуй, брошу скульптуру и буду делать фигурки таро. Вы сочините каталог для выставки, вставите туда истории вроде этой, сдобрите Юнгом и Папюсом – и мировая слава обеспечена. Я тут мучаюсь, часами вожусь с глиной, и лишь изредка удается что-нибудь продать, а мужик снял фильм-таро – и готово: люди ночь напролет сидят в кино, дискутируют, копаются в поисках неизвестно чего.
– Неплохая идея, на ней можно заработать, – заметил Михал, кроша в кофе камамбер. – Кофейный суп, очень вкусно, – похвалил он собственный кулинарный экспромт.
Не проявляя интереса к разговору, Томас внимательно слушал блюз Брайана и разглядывал зал на первом этаже. Наверх поднялся молодой тибетский монах с кожаным портфелем. Его сопровождал бритый француз в развевающихся оранжевых одеждах. Они заказали чай и погрузились в заполнение каких-то анкет.
– Отец, может, вина к чаю? Почти церковное. – Бармену удалось перекричать саксофон.
Монах в ответ улыбнулся, ожидая, пока француз переведет предложение хозяина, размахивавшего бутылкой красного вина. Поняв, о чем речь, тибетец заулыбался еще приветливее и несколько раз взмахнул ладонью в знак не то уважения, не то отказа, не то какого-то восточного благословения.
– Чем на самом деле отличается буддизм от христианства? – поинтересовался Ксавье.
– Христиане пьют вино, а буддисты вроде чет, – выдал Михал.
– Я серьезно спрашиваю.
– В чем разница между буддизмом и твоим христианством или христианством вообще? – уточнила я.
Ксавье удивленно взглянул на меня:
– Шарлотта, что за язвительный ум, наверняка влияние Михала.
– Это не мое влияние, – скромно запротестовал Михал, – а отсутствие твоего с тех пор, как ты увлекся столярными работами.
– Вот самое простое объяснение, – Томас отодвинул свою чашку, и Михал принялся крошить в нее сыр, – согласно буддизму, все всё выдумали, а согласно христианству – все всем прощают. Ясно?
– Что выдумали?
– Всё: Михала, тебя, меня, сыр, столик. Всё есть иллюзия, майя.
– Не верь. – Михалу, похоже, не терпелось поделиться своей версией буддизма. – Майя вовсе не иллюзия. Однажды я бился головой о стену – и ничего, даже следа не осталось, а когда бился разумом о майю, башка разлетелась вдребезги.
Томас снова смотрел вниз, Ксавье затянулся сигаретой.
– Вы правы, барокко могли выдумать только испанцы. Посмотрите на ту парочку в углу, под часами.
Толстая блондинка и красавец южного типа разговаривали по-испански, потягивая попеременно пиво и молоко. Перед ними на столике валялись ломаные сигареты, сигары, перевернутые чашки.
– Я бы не назвал эту смесь пива с молоком или манеру запивать чай кофе отвратительной. Я наблюдаю за ними с того момента, когда они пришли. Случайно перевернули чайник, вываляли в луже сигареты, макали шоколад в пиво – и все это с удивительно барочным обаянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29