И только.
Я невольно взглянула Спуну в лицо. Я была страшно удивлена, услыхав из его уст такое «ученое» слово.
Меня просто всю затрясло. Боже, как я хочу узнать этого человека! В моей душе разгоралось острое желание знать про него все.
— Не осталось времени! У нас нет времени! — закричала я.
— Тише-тише. Успокойся, бэби, — Спун стал медленно поглаживать меня от затылка, «против шерсти», пытаясь успокоить. Его пальцы постукивали по моей голове, словно клавиши механического пианино. Он знал, что от этого я начинаю жмуриться, как кошка. Я испытала смутную ненависть неизвестно к кому и к чему: откуда взялись эти люди, пытающиеся отнять у нас наш маленький рай? И почему? Я не знала. И это было хуже всего.
— Я не смогу любить тебя, если тебя здесь не будет!.. Я привыкла купаться в твоей любви, Спун…
— Я сказал, что тебе не идет…
— Ты о чем? — изумилась я.
— Ну, про помаду… Она просто шикарная! С ней ты похожа на настоящую леди.
Этот первый в жизни комплимент, который я услышала от Спуна, был такой неуклюжей лестью, что я надулась.
— То-то ты прошелся насчет Хэллоуина!.. На шлюху похожа…
— Моя госпожа может быть моей шлюхой!
Спун поцеловал меня в губы. Я впервые ощутила тепло в его словах.
Поцеловав меня раз, Спун уже не мог остановиться. Он осыпал мое лицо поцелуями. Это было как наводнение, сметающее плотину. Не в силах даже дышать, я безвольно обмякла в объятиях Спуна. Лучше бы он повалил меня на пол и бестолково оттрахал, и я впала бы в беспамятство. Но он этого не сделал. Он крепко стиснул меня и закрыл глаза. Его руки обвились вокруг моей талии, словно лианы, не отпуская. Даже теперь от его тела исходил крепкий аромат одеколона, доводивший меня до безумия. Это был одеколон «Брут». В самом деле, в нем было что-то брутальное, звериное. И сам Спун был диким зверем, обитающим в моем теле…
Но сейчас он уйдет. Вот сейчас. Сейчас… Мой разум отказывался принять это. Кто-то без моего разрешения выкручивал плотно загнанный винт из моего сердца.
— DON'T. HE НАДО.
— Что — НЕ НАДО?
В моем мозгу всплыла смутно знакомая формула.
2sweet + 2be = 4gotten
Too sweet to be forgotten
— Спун, это слишком сладко, чтобы забыть…
— У меня нелады с арифметикой. Естественно, я это знала. Но Спун сам написал эту формулу на моем сердце, как на малюсенькой грифельной доске. Может, то была просто шалость проказливого ребенка?…
Я глубоко вздохнула. Как по команде, Спун выпустил меня из объятий. И тут я вдруг поняла, что все кончено. Я, не отрываясь, смотрела на Спуна. На его лице было привычное выражение избалованного мальчишки, с капризно оттопыренной нижней губой. Но он плакал — все с тем же выражением на лице. Встретившись со мной взглядом, он безмолвно спросил: «Что со мной?» Меня охватило материнское чувство. «Бедный мальчик», — пробормотала я и коснулась рукой мокрой щеки Спуна.
— У тебя это здорово получается! — Мне кажется, что в тот момент я смогла засмеяться совершенно естественно. Спун сконфуженно улыбнулся, потупился, потом снова поднял глаза и расхохотался. Его взгляд говорил: «Я все про тебя знаю».
Он решительно поднялся — и тут что-то с глухим стуком упало за кровать. Обернувшись, он долго смотрел на меня, а потом медленно зажмурил один глаз. Я вдруг вспомнила тот вечер, когда впервые увидела Спуна. В мою память отчетливо врезалось воспоминание о тех торопливых любовных ласках. Он подмигнул — и в этот момент я почувствовала, как во мне начинает таять капсула памяти, просачиваясь в сердце. Такая знакомая гримаса, искажающая пол-лица… Это было началом горячки.
Когда Спун подмигнул мне, занавес упал. Стараясь обуздать рвущиеся наружу чувства, я сказала:
— Даже сейчас у тебя такое выражение, будто ты собираешься оттрахать меня.
Он показал пальцем сначала на себя, потом медленно — на меня, потом дважды кивнул.
— Спун, я тоже! Я тоже! — хотела крикнуть я, но не смогла издать ни звука.
И тогда Спун вышел из комнаты. Он ушел из моего дома, и полицейские держали его за руки. Он оставил меня, а я по сути так ничего и не успела узнать. Ничего конкретного. Я налила в стакан джину и посмотрела в зеркало. Мое лицо было перемазано помадой.
10
Уже ночью ко мне заявился один из приходивших днем полицейских и спросил, не оставил ли Спун каких-нибудь вещей.
Перед тем, как его увели, он уронил за кровать удостоверение личности. Сначала я отпиралась, ведь это была единственная фотография, что осталась от Спуна. Но полицейский сказал, что лучше мне самой отдать эту вещь, если я не желаю обыска. И я дрогнула. Я отдала его вместе с газетой и журналом «Jet». Больше ничего нет, сказала я. Заполучив то, что искал, полицейский удовлетворился и ушел.
Но я не сказала ему, что вместе с удостоверением Спун оставил в моей квартире свой талисман — серебряную ложку. Не арестует же меня американское правительство за кражу какой-то ложки!
На другой день я узнала из новостей программы FEN, что Спуна взяли при попытке продать секретные военные материалы. Наверняка, об этом подробно написали в газете «Stars amp;Stripes». Выходит, Спун был совсем не глуп, раз работал с такими важными документами. Но мне уже все было безразлично.
Несколько дней я безвылазно просидела в квартире. Я смотрела в зеркало на свое лицо, перемазанное помадой, что была на мне в тот вечер.
Через несколько дней ко мне вернулись человеческие ощущения, и я почувствовала страшную вонь протухшего в холодильнике мяса. Когда я открыла крышку мусорного ведра, чтобы выбросить туда мясо, мне сделалось дурно, и меня вывернуло наизнанку. Вымотанная до предела неукротимой рвотой, я швырнула в стену попавшийся мне под руку флакон с одеколоном «Брут». Одеколон был дешевый, так что флакон из пластика не разбился, только пробка слетела — и комнату заполнил сладковатый запах. Я вдохнула его — и завыла, как зверь.
Я вспомнила все. Я же потеряла Спуна! Мои душераздирающие рыдания были похожи на предсмертные стоны. Спун, ну куда ты ушел?… Я закружилась по комнате, ища следы, оставленные Спуном.
Пятно его спермы на простыне. Филиппинские лобковые вши, от которых мы долго пыталась отделаться, но так и не преуспели. Ну хоть что-то, хоть что-то! Я вывернула наизнанку его панаму, пытаясь обнаружить хотя бы один дорогой мне курчавый волосок. Зубная щетка. Аспирин. Я открыла баночку с вазелином и увидела след его грубого пальца. Когда ему хотелось возбудить меня особенно сильно, он всегда лез в баночку с вазелином… Обертка от сигаретной пачки. Он всегда открывал пачки с нижнего конца, срывая зубами целлофановую обертку. Половина дамского чулка, завязанного в узел на конце: Спун надевал его на голову, чтобы хоть как-то пригладить свои непокорные волосы. Надкусанное дешевое шоколадное печенье. Пустая бутылка из-под белого рома «Баккарди», который он хлестал прямо из горлышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Я невольно взглянула Спуну в лицо. Я была страшно удивлена, услыхав из его уст такое «ученое» слово.
Меня просто всю затрясло. Боже, как я хочу узнать этого человека! В моей душе разгоралось острое желание знать про него все.
— Не осталось времени! У нас нет времени! — закричала я.
— Тише-тише. Успокойся, бэби, — Спун стал медленно поглаживать меня от затылка, «против шерсти», пытаясь успокоить. Его пальцы постукивали по моей голове, словно клавиши механического пианино. Он знал, что от этого я начинаю жмуриться, как кошка. Я испытала смутную ненависть неизвестно к кому и к чему: откуда взялись эти люди, пытающиеся отнять у нас наш маленький рай? И почему? Я не знала. И это было хуже всего.
— Я не смогу любить тебя, если тебя здесь не будет!.. Я привыкла купаться в твоей любви, Спун…
— Я сказал, что тебе не идет…
— Ты о чем? — изумилась я.
— Ну, про помаду… Она просто шикарная! С ней ты похожа на настоящую леди.
Этот первый в жизни комплимент, который я услышала от Спуна, был такой неуклюжей лестью, что я надулась.
— То-то ты прошелся насчет Хэллоуина!.. На шлюху похожа…
— Моя госпожа может быть моей шлюхой!
Спун поцеловал меня в губы. Я впервые ощутила тепло в его словах.
Поцеловав меня раз, Спун уже не мог остановиться. Он осыпал мое лицо поцелуями. Это было как наводнение, сметающее плотину. Не в силах даже дышать, я безвольно обмякла в объятиях Спуна. Лучше бы он повалил меня на пол и бестолково оттрахал, и я впала бы в беспамятство. Но он этого не сделал. Он крепко стиснул меня и закрыл глаза. Его руки обвились вокруг моей талии, словно лианы, не отпуская. Даже теперь от его тела исходил крепкий аромат одеколона, доводивший меня до безумия. Это был одеколон «Брут». В самом деле, в нем было что-то брутальное, звериное. И сам Спун был диким зверем, обитающим в моем теле…
Но сейчас он уйдет. Вот сейчас. Сейчас… Мой разум отказывался принять это. Кто-то без моего разрешения выкручивал плотно загнанный винт из моего сердца.
— DON'T. HE НАДО.
— Что — НЕ НАДО?
В моем мозгу всплыла смутно знакомая формула.
2sweet + 2be = 4gotten
Too sweet to be forgotten
— Спун, это слишком сладко, чтобы забыть…
— У меня нелады с арифметикой. Естественно, я это знала. Но Спун сам написал эту формулу на моем сердце, как на малюсенькой грифельной доске. Может, то была просто шалость проказливого ребенка?…
Я глубоко вздохнула. Как по команде, Спун выпустил меня из объятий. И тут я вдруг поняла, что все кончено. Я, не отрываясь, смотрела на Спуна. На его лице было привычное выражение избалованного мальчишки, с капризно оттопыренной нижней губой. Но он плакал — все с тем же выражением на лице. Встретившись со мной взглядом, он безмолвно спросил: «Что со мной?» Меня охватило материнское чувство. «Бедный мальчик», — пробормотала я и коснулась рукой мокрой щеки Спуна.
— У тебя это здорово получается! — Мне кажется, что в тот момент я смогла засмеяться совершенно естественно. Спун сконфуженно улыбнулся, потупился, потом снова поднял глаза и расхохотался. Его взгляд говорил: «Я все про тебя знаю».
Он решительно поднялся — и тут что-то с глухим стуком упало за кровать. Обернувшись, он долго смотрел на меня, а потом медленно зажмурил один глаз. Я вдруг вспомнила тот вечер, когда впервые увидела Спуна. В мою память отчетливо врезалось воспоминание о тех торопливых любовных ласках. Он подмигнул — и в этот момент я почувствовала, как во мне начинает таять капсула памяти, просачиваясь в сердце. Такая знакомая гримаса, искажающая пол-лица… Это было началом горячки.
Когда Спун подмигнул мне, занавес упал. Стараясь обуздать рвущиеся наружу чувства, я сказала:
— Даже сейчас у тебя такое выражение, будто ты собираешься оттрахать меня.
Он показал пальцем сначала на себя, потом медленно — на меня, потом дважды кивнул.
— Спун, я тоже! Я тоже! — хотела крикнуть я, но не смогла издать ни звука.
И тогда Спун вышел из комнаты. Он ушел из моего дома, и полицейские держали его за руки. Он оставил меня, а я по сути так ничего и не успела узнать. Ничего конкретного. Я налила в стакан джину и посмотрела в зеркало. Мое лицо было перемазано помадой.
10
Уже ночью ко мне заявился один из приходивших днем полицейских и спросил, не оставил ли Спун каких-нибудь вещей.
Перед тем, как его увели, он уронил за кровать удостоверение личности. Сначала я отпиралась, ведь это была единственная фотография, что осталась от Спуна. Но полицейский сказал, что лучше мне самой отдать эту вещь, если я не желаю обыска. И я дрогнула. Я отдала его вместе с газетой и журналом «Jet». Больше ничего нет, сказала я. Заполучив то, что искал, полицейский удовлетворился и ушел.
Но я не сказала ему, что вместе с удостоверением Спун оставил в моей квартире свой талисман — серебряную ложку. Не арестует же меня американское правительство за кражу какой-то ложки!
На другой день я узнала из новостей программы FEN, что Спуна взяли при попытке продать секретные военные материалы. Наверняка, об этом подробно написали в газете «Stars amp;Stripes». Выходит, Спун был совсем не глуп, раз работал с такими важными документами. Но мне уже все было безразлично.
Несколько дней я безвылазно просидела в квартире. Я смотрела в зеркало на свое лицо, перемазанное помадой, что была на мне в тот вечер.
Через несколько дней ко мне вернулись человеческие ощущения, и я почувствовала страшную вонь протухшего в холодильнике мяса. Когда я открыла крышку мусорного ведра, чтобы выбросить туда мясо, мне сделалось дурно, и меня вывернуло наизнанку. Вымотанная до предела неукротимой рвотой, я швырнула в стену попавшийся мне под руку флакон с одеколоном «Брут». Одеколон был дешевый, так что флакон из пластика не разбился, только пробка слетела — и комнату заполнил сладковатый запах. Я вдохнула его — и завыла, как зверь.
Я вспомнила все. Я же потеряла Спуна! Мои душераздирающие рыдания были похожи на предсмертные стоны. Спун, ну куда ты ушел?… Я закружилась по комнате, ища следы, оставленные Спуном.
Пятно его спермы на простыне. Филиппинские лобковые вши, от которых мы долго пыталась отделаться, но так и не преуспели. Ну хоть что-то, хоть что-то! Я вывернула наизнанку его панаму, пытаясь обнаружить хотя бы один дорогой мне курчавый волосок. Зубная щетка. Аспирин. Я открыла баночку с вазелином и увидела след его грубого пальца. Когда ему хотелось возбудить меня особенно сильно, он всегда лез в баночку с вазелином… Обертка от сигаретной пачки. Он всегда открывал пачки с нижнего конца, срывая зубами целлофановую обертку. Половина дамского чулка, завязанного в узел на конце: Спун надевал его на голову, чтобы хоть как-то пригладить свои непокорные волосы. Надкусанное дешевое шоколадное печенье. Пустая бутылка из-под белого рома «Баккарди», который он хлестал прямо из горлышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41