— Так точно-с… — просипел мой бывший начальник, не удосужившись подкорректировать произнесение своей фамилии, и согнулся в каком-то нелепом полупоклоне, подобострастно выпятив толстую задницу, туго обтянутую галифе.
Мне было жаль чистого узорчатого ковра, на котором я стоял, иначе бы сплюнул, точно.
Человек, сидевший за столом, посмотрел на мою физиономию и снисходительно улыбнулся. Затем продолжил:
— Мы выполнили свое обещание, господин Кусачкин. Ваша семья у нас, и прямо сейчас вы отправляетесь на Запад.
— Сердечно признателен, — молвил подлый предатель.
— Идите, вас проводят. — Человек за столом небрежно махнул рукой.
Не меняя позы, характерной для лиц, пораженных приступом аппендицита, полковник, пятясь задом, вышел вон из кабинета. И — из моей жизни.
— Садитесь, сержант, — указал белобрысый на кресло. — Чай, кофе? Водка?.. — Он принужденно рассмеялся.
— У вас здесь что, кафе? — спросил я. По-английски.
— О да, я совершенно забыл! — воскликнул он, также переходя на язык моего детства и отрочества. — Вы же американец…
— Американцы, — заметил я, — живут в некотором отдалении от того места, где мы находимся.
— Американцы живут везде, — возразил хозяин кабинета. — Итак. Анатоль, да?
— Примерно, — не стал оспаривать я.
— Что будем делать? У вас есть выбор: возвратиться в свое подразделение или просить политического убежища.
— У кого просить? У вас?
— Нет, зачем же? У нас существуют специализированные учреждения. Но. — Он выдержал паузу. — Я мог бы вам серьезно посодействовать.
— Содействуйте, — согласился я.
— Но тогда вам придется ответить на некоторые вопросы. Вопрос первый. Вы попали в Германию благодаря рекомендации второго мужа вашей мамы, не так ли? Правда, он почему-то носит условное наименование «дяди»…
Ах, Покусаев-Кусачкин, ах, сука!..
— Да, — коротко произнес я. — Было дело.
— Очень хорошо! Вы знаете, чем занимался ваш… отчим?
— Знаю, — сказал я.
— Так… И чем же?
— Ходил на работу, приносил маме зарплату.
— Сержант! — Лицо белобрысого внезапно стало замкнуто— враждебным. — Я ценю юмор, но порой он может привести к слезам… Сейчас решается ваша судьба. И если вы хотите, чтобы она разрешилась благополучно…
— Послушайте, — перебил я. — Вот — вы… Человек из спецслужб. Наверняка с опытом и определенными знаниями. У вас семья. Сын. Может, пасынок. Вы приходите домой и фонтанируете служебной информацией? Вряд ли. А если это так, то долго в разведке или в контрразведке вы не продержитесь. Может, я ошибаюсь. Может, случаются всякие исключения. Но муж моей мамы от второго брака держится в своем ведомстве прочно. И никогда ни единого слова по поводу своей ответственной службы он в моем присутствии не произносил. Я понимаю ваш интерес, он закономерен… Скажу больше: кто знает, вероятно, и стоило бы данный интерес удовлетворить, однако я просто не в состоянии этого сделать. Если очень хотите, давайте я чего-нибудь совру, только подумать надо, навскидку не получается…
— Врать бесполезно, тут вы правы, — согласился белобрысый. — Но тогда… извините, не усматриваю ни малейших причин для оказания вам помощи.
— Жаль, — отозвался я. — Но не это главное.
— А что?
— Главное, чтобы вы не усматривали ни малейших причин навредить мне, вот что главное.
— Не волнуйтесь, — сказал белобрысый устало. — Сдавать вас в когти вашей военной контрразведки мы не будем. Сейчас вам выделят гражданскую одежду, и вы отправитесь в приют для беженцев. Он далеко отсюда, на границе с Чехией. Дайте ваш военный билет…
Я передал ему свой главный документ, опустошенно сознавая, что с этого мгновения становлюсь никем.
— Вы бы позвонили маме… — неожиданно предложил белобрысый. — Пока небезызвестные вам органы не поставили на прослушивание ее телефон.
— А можно?
Собеседник зачем-то посмотрел на часы.
— Да, теперь уже, пожалуй, можно…
Я набрал номер.
— Что такое? — раздался в трубке взволнованный и одновременно сонный голос маман. — Что случилось, Толенька?
— В общем, так, родная, — сказал я. — Произошло интересное событие. Мой командир дал деру с секретной ракетой. Меня прихватил с собой в качестве шофера. Сижу у немцев в плену. В их сегодняшнем демократическом гестапо. Возвращаться из плена считаю нецелесообразным. Ибо — зароют. Ты нашу Чека знаешь. С ее традициями.
— Ты куда не пойдешь, все в беду попадешь… — горестно вздохнула маман, окончательно просыпаясь. — Значит что, отслужил?
— Я хотел бы услышать твой совет, — произнес я. — Это — важно. Может, я горячюсь с решением?
— Ты мне… звони, — сказала она, помедлив. — А я завтра побегу оформлять паспорт…
— Я целую тебя, — сказал я и положил трубку.
— Остаемся в плену? — поинтересовался белобрысый и вдруг прибавил, усмехнувшись: — С Богом?
Я хмуро кивнул. Потом, спохватившись, спросил:
— Я могу просить убежище в США?
К такому вопросу белобрысый был готов, ответив заученной скороговоркой:
— Я представляю германские власти. Обращение в дипломатические представительства Соединенных Штатов — ваше личное дело. Но на сегодняшний момент я имею предписание отправить вас либо в приют, либо в вашу часть. Как скажете.
— Где я могу переодеться?
— Прямо здесь. Сейчас вам все принесут… Кофе хотите? Последний раз предлагаю!
— Водки.
— Будет исполнено, господин сержант!
Утром я очутился в приюте, именуемом по-немецки «азюлем», что по смыслу соответствовало российскому понятию «на дне».
По сути, приют представлял из себя благотворительную ночлежку для иностранцев, претендующих на статус беженца.
С помощью переводчика, знавшего русский язык в такой же степени, в какой мне был известен японский, я с грехом пополам заполнил необходимые анкеты, был сфотографирован для документа, позволяющего пребывать на германской земле, снабжен карманными деньгами, талетными принадлежностями и строго проинструктирован о необходимости ежесуточного ночлега по месту приписки, запрете на любые виды работ и перемещения, выходящие за радиус протяженностью в пятнадцать километров от расположения общежития. При нарушении указанных условий мое заявление аннулировалось и мне предстояла депортация в стальные объятия родины.
Далее мне показали мою комнату, где уже проживал беженец украинского происхождения. Помимо беженца в комнате находились две кровати, стол, пара стульев и тумбочка с небольшим телевизором под названием «грюндик». Беженец, в свою очередь, именовался Николаем.
Комната совмещалась с душевой и туалетом. По окончании осмотра помещения нас пригласили на завтрак. За завтраком и идиоту бы стало понятно, насколько благосостояние и культура Германии отличаются от аналогичных категорий развитого социализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103