Он рассматривал плоские, хрупкие созданья. Они его заворожили. Он вставил ключик и поднял стеклянную крышку. Она оказалась тяжелая, и ее заело. Его опахнуло старым, застоявшимся духом.
Самый большой мотылек был посередине – Acheroptia atropos, правда, он еле разобрал надпись, чернила выцвели до желтизны: «Бражник Адамова Голова».
Он протянул руку, поддел пальцем булавочную головку и вытянул булавку из плотного полосатого тельца. Сразу же весь мотылек, давным-давно мертвый, распался и стал нежной, бесформенной кучкой пыли.
Глава вторая
– Сегодня к нам кое-кто приедет, – сказал Джозеф Хупер. – У тебя будет друг.
На него произвели приятнейшее впечатление милые письма миссис Хелины Киншоу, их прямой, непринужденный тон, а потом и ее голос по телефону. Она была вдова, тридцати семи лет и соглашалась стать, как он это назвал, «неофициальной домоправительницей». Для стирки и черной стряпни остается миссис Боуленд.
«Может быть, вы для начала проведете у нас лето, – написал он ей, – и мы посмотрим, как вы с мальчиком здесь приживетесь и как сложатся наши отношения».
«Уорингс», – ответила миссис Хелина Киншоу, – судя по всему, должен нам понравиться».
Джозеф Хупер разволновался. В тот вечер он тщательно рассматривал в стенном зеркале свое худое лицо.
– Я очень одинок, – сказал он вслух и нисколько не смутился потом от такого признания.
– Его зовут Чарльз Киншоу, он твой ровесник, ему скоро одиннадцать. Постарайся уж встретить его поласковей.
Эдмунд Хупер медленно одолевал четыре пролета до своей комнаты. Опять лило, и в небе над рощей как синяки выступили большие тучи. Он собирался сегодня сходить в рощу, а трава, наверное, вся промокла.
И еще незнакомый мальчишка приезжает, с матерью, будут вечно торчать в доме. Она начнет приставать, посылать на прогулки, заставит играть в разные игры, у всех ребят в классе матери такие, Он недавно как раз удивлялся, что не скучает по маме. Наверное, ему должно бы чего-то без нее не хватать. Но чего именно – он так и не придумал. Он ничего про нее не помнил.
Папа сказал:
– Я понимаю, тебе грустно, что поделать, надо крепиться. Но ты мне обо всем рассказывай, если что – не бойся, лучше сразу скажи.
– Все в порядке. А что? – Он терпеть не мог, когда папа такое говорил, хотелось прямо заткнуть уши. – Все отлично.
И он правду говорил. Но Джозеф Хупер копался в тонкостях интонаций, его предупреждали, что мальчик будет очень страдать.
Хупер разминал кусок пластилина для нового слоя к геологическому макету на полке у окна. Он думал про этого Киншоу, который приедет.
«Дом мой, – он думал, – наш собственный. И пусть сюда не суется никто».
Правда, он своего все равно не уступит. Мальчишку можно и не замечать, избегать или шугануть. Какой еще он окажется. Там видно будет.
Он положил плоскую полосу темно-красного пластилина так, как предписывала цветная схема. Макет был выгнут бугром и напоминал бугры на здешних холмах. Когда все будет готово, он его разрежет как торт, и все пласты обнажатся. И он опять займется картой «Битвы при Ватерлоо». Дел хватало, и он хотел все делать сам, без всякого Киншоу. Когда они приехали на машине, он заперся у себя. Но он так пристроил зеркало, что видел их, а они его не видели. Они топтались у входа. Киншоу был рыжий.
Папа кричал на весь дом:
– Эдмунд! Эдмунд! К тебе приехал друг, сейчас же перестань прятаться, ну что за невоспитанность. Ну, пожалуйста, Эдмунд!
Джозеф Хупер суетился, его вдруг испугал приезд этой дамы, испугало будущее. Они все станут жить под одной крышей, и что если это окажется тяжело, несносно, придется расхлебывать следствия ужасной ошибки.
«Как он в себе неуверен», – думала миссис Хелина Киншоу. Она тоже была очень одинока в последние годы.
– Эдмунд! Немедленно спускайся, слышишь!
Эдмунд Хупер взял со стола клочок бумаги, написал несколько слов и аккуратно прикрепил бумагу к катышу серого пластилина. И опять выглянул в окно. Мальчишка, Чарльз Киншоу, глядел вверх – он увидел, как сверкнуло зеркало. Хупер кинул пластилин, он камнем упал на землю. Хупер отскочил от окна. Киншоу нагнулся.
– Пойдем, Чарльз, пойдем, миленький, ты мне с чемоданами поможешь, нельзя навьючивать мистера Хупера. – Миссис Хелина Киншоу была в ярко-зеленом костюме и беспокоилась, как бы ее не сочли чересчур нарядной.
– Ой, что это у тебя, а ну-ка покажи. – Ей было важно, чтобы ему тут понравилось, чтобы он освоился поскорей.
Киншоу думал: «Я не хотел, я не хотел сюда ехать, вот еще один чужой дом, где все не наше». Но он бросил кусок пластилина:
– Ничего, камушек просто.
Идя за мамой по темному холлу, он расправил бумажку. Там было написано:
«Я не хотел, чтобы ты приехал».
– Ну, позвольте проводить вас в ваши комнаты, – сказал мистер
Джозеф Хупер.
Киншоу поскорей сунул записку в карман джинсов.
Глядя на него через всю комнату, Хупер спросил:
– Вы зачем сюда приехали?
Киншоу стал красный как свекла. Он держался, молчал. Их разделял круглый столик. Чемоданы стояли на полу.
– Вам почему переехать пришлось?
Киншоу не ответил. Хупер подумал: «Теперь ясно, что лучше, когда есть «Уорингс», теперь ясно, почему папа вечно бренчит ключами. Мы тут живем, тут все наше, свое, тут дом. А у Киншоу нигде дома нет».
Он обогнул столик. Киншоу попятился. Хупер прошел к окну.
– Ага, испугался!
– Нет.
– Когда папа умрет, – сказал Хупер, – этот дом будет мой, я буду хозяин. Все мое будет.
– Подумаешь, богатство. Несчастный старый дом.
Хупер с тоской вспомнил про землю, которую дедушке пришлось продать. Он сказал спокойно:
– Внизу есть кое-что очень ценное. Такого ты сроду не видел.
– А что?
Хупер улыбнулся, посмотрел в окно, решил не отвечать, Он не был уверен, что коллекция мотыльков на самом деле так уж внушительна.
– Дедушка умер в этой комнате. Недавно. Он умер вот в этой постели, а теперь ее тебе отдали. – Это была неправда.
Киншоу подошел к чемодану, присел на корточки.
– А где вы раньше жили?
– В квартире.
– Где?
– В Лондоне.
– Своя квартира?
– Да... нет. Ну, у кого-то в доме.
– Значит, снимали?
– Да.
– Тогда она не ваша была.
– Не наша.
– Почему же твой отец не купил вам нормальный дом?
Киншоу встал.
– Мой отец умер.
Он разозлился, не обиделся. Он хотел съездить Хупера по морде, но не посмел.
Хупер вздернул брови. Он этому научился в школе, у одного учителя. Так получался очень внушительный взгляд.
– Ну, а маме не по средствам покупать дом. Вот.
– Почему же отец вам денег не оставил? У него-то дом был?
– Был, но пришлось продать.
– Почему?
– Не знаю.
– Чтоб долги его уплатить.
– Нет, нет.
– А ты помнишь отца?
– Помню. Ну... немножко. Он раньше был летчиком. Он участвовал в битве за Англию. У меня... – Киншоу снова сел на корточки и стал перерывать клетчатый чемодан, – у меня его карточка есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Самый большой мотылек был посередине – Acheroptia atropos, правда, он еле разобрал надпись, чернила выцвели до желтизны: «Бражник Адамова Голова».
Он протянул руку, поддел пальцем булавочную головку и вытянул булавку из плотного полосатого тельца. Сразу же весь мотылек, давным-давно мертвый, распался и стал нежной, бесформенной кучкой пыли.
Глава вторая
– Сегодня к нам кое-кто приедет, – сказал Джозеф Хупер. – У тебя будет друг.
На него произвели приятнейшее впечатление милые письма миссис Хелины Киншоу, их прямой, непринужденный тон, а потом и ее голос по телефону. Она была вдова, тридцати семи лет и соглашалась стать, как он это назвал, «неофициальной домоправительницей». Для стирки и черной стряпни остается миссис Боуленд.
«Может быть, вы для начала проведете у нас лето, – написал он ей, – и мы посмотрим, как вы с мальчиком здесь приживетесь и как сложатся наши отношения».
«Уорингс», – ответила миссис Хелина Киншоу, – судя по всему, должен нам понравиться».
Джозеф Хупер разволновался. В тот вечер он тщательно рассматривал в стенном зеркале свое худое лицо.
– Я очень одинок, – сказал он вслух и нисколько не смутился потом от такого признания.
– Его зовут Чарльз Киншоу, он твой ровесник, ему скоро одиннадцать. Постарайся уж встретить его поласковей.
Эдмунд Хупер медленно одолевал четыре пролета до своей комнаты. Опять лило, и в небе над рощей как синяки выступили большие тучи. Он собирался сегодня сходить в рощу, а трава, наверное, вся промокла.
И еще незнакомый мальчишка приезжает, с матерью, будут вечно торчать в доме. Она начнет приставать, посылать на прогулки, заставит играть в разные игры, у всех ребят в классе матери такие, Он недавно как раз удивлялся, что не скучает по маме. Наверное, ему должно бы чего-то без нее не хватать. Но чего именно – он так и не придумал. Он ничего про нее не помнил.
Папа сказал:
– Я понимаю, тебе грустно, что поделать, надо крепиться. Но ты мне обо всем рассказывай, если что – не бойся, лучше сразу скажи.
– Все в порядке. А что? – Он терпеть не мог, когда папа такое говорил, хотелось прямо заткнуть уши. – Все отлично.
И он правду говорил. Но Джозеф Хупер копался в тонкостях интонаций, его предупреждали, что мальчик будет очень страдать.
Хупер разминал кусок пластилина для нового слоя к геологическому макету на полке у окна. Он думал про этого Киншоу, который приедет.
«Дом мой, – он думал, – наш собственный. И пусть сюда не суется никто».
Правда, он своего все равно не уступит. Мальчишку можно и не замечать, избегать или шугануть. Какой еще он окажется. Там видно будет.
Он положил плоскую полосу темно-красного пластилина так, как предписывала цветная схема. Макет был выгнут бугром и напоминал бугры на здешних холмах. Когда все будет готово, он его разрежет как торт, и все пласты обнажатся. И он опять займется картой «Битвы при Ватерлоо». Дел хватало, и он хотел все делать сам, без всякого Киншоу. Когда они приехали на машине, он заперся у себя. Но он так пристроил зеркало, что видел их, а они его не видели. Они топтались у входа. Киншоу был рыжий.
Папа кричал на весь дом:
– Эдмунд! Эдмунд! К тебе приехал друг, сейчас же перестань прятаться, ну что за невоспитанность. Ну, пожалуйста, Эдмунд!
Джозеф Хупер суетился, его вдруг испугал приезд этой дамы, испугало будущее. Они все станут жить под одной крышей, и что если это окажется тяжело, несносно, придется расхлебывать следствия ужасной ошибки.
«Как он в себе неуверен», – думала миссис Хелина Киншоу. Она тоже была очень одинока в последние годы.
– Эдмунд! Немедленно спускайся, слышишь!
Эдмунд Хупер взял со стола клочок бумаги, написал несколько слов и аккуратно прикрепил бумагу к катышу серого пластилина. И опять выглянул в окно. Мальчишка, Чарльз Киншоу, глядел вверх – он увидел, как сверкнуло зеркало. Хупер кинул пластилин, он камнем упал на землю. Хупер отскочил от окна. Киншоу нагнулся.
– Пойдем, Чарльз, пойдем, миленький, ты мне с чемоданами поможешь, нельзя навьючивать мистера Хупера. – Миссис Хелина Киншоу была в ярко-зеленом костюме и беспокоилась, как бы ее не сочли чересчур нарядной.
– Ой, что это у тебя, а ну-ка покажи. – Ей было важно, чтобы ему тут понравилось, чтобы он освоился поскорей.
Киншоу думал: «Я не хотел, я не хотел сюда ехать, вот еще один чужой дом, где все не наше». Но он бросил кусок пластилина:
– Ничего, камушек просто.
Идя за мамой по темному холлу, он расправил бумажку. Там было написано:
«Я не хотел, чтобы ты приехал».
– Ну, позвольте проводить вас в ваши комнаты, – сказал мистер
Джозеф Хупер.
Киншоу поскорей сунул записку в карман джинсов.
Глядя на него через всю комнату, Хупер спросил:
– Вы зачем сюда приехали?
Киншоу стал красный как свекла. Он держался, молчал. Их разделял круглый столик. Чемоданы стояли на полу.
– Вам почему переехать пришлось?
Киншоу не ответил. Хупер подумал: «Теперь ясно, что лучше, когда есть «Уорингс», теперь ясно, почему папа вечно бренчит ключами. Мы тут живем, тут все наше, свое, тут дом. А у Киншоу нигде дома нет».
Он обогнул столик. Киншоу попятился. Хупер прошел к окну.
– Ага, испугался!
– Нет.
– Когда папа умрет, – сказал Хупер, – этот дом будет мой, я буду хозяин. Все мое будет.
– Подумаешь, богатство. Несчастный старый дом.
Хупер с тоской вспомнил про землю, которую дедушке пришлось продать. Он сказал спокойно:
– Внизу есть кое-что очень ценное. Такого ты сроду не видел.
– А что?
Хупер улыбнулся, посмотрел в окно, решил не отвечать, Он не был уверен, что коллекция мотыльков на самом деле так уж внушительна.
– Дедушка умер в этой комнате. Недавно. Он умер вот в этой постели, а теперь ее тебе отдали. – Это была неправда.
Киншоу подошел к чемодану, присел на корточки.
– А где вы раньше жили?
– В квартире.
– Где?
– В Лондоне.
– Своя квартира?
– Да... нет. Ну, у кого-то в доме.
– Значит, снимали?
– Да.
– Тогда она не ваша была.
– Не наша.
– Почему же твой отец не купил вам нормальный дом?
Киншоу встал.
– Мой отец умер.
Он разозлился, не обиделся. Он хотел съездить Хупера по морде, но не посмел.
Хупер вздернул брови. Он этому научился в школе, у одного учителя. Так получался очень внушительный взгляд.
– Ну, а маме не по средствам покупать дом. Вот.
– Почему же отец вам денег не оставил? У него-то дом был?
– Был, но пришлось продать.
– Почему?
– Не знаю.
– Чтоб долги его уплатить.
– Нет, нет.
– А ты помнишь отца?
– Помню. Ну... немножко. Он раньше был летчиком. Он участвовал в битве за Англию. У меня... – Киншоу снова сел на корточки и стал перерывать клетчатый чемодан, – у меня его карточка есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47