Я присел возле колеса с автоматом наизготовку, а Никита залез на машину и оглядел окрестности. Напарник лучился энтузиазмом, горделиво расправив спину и широко расставив ноги, будто капитан у мачты корабля, – радовался счастливому избавлению от погони. А вот мне происходящее совсем не нравилось.
– Что видно? – спросил я, уныло взирая на него снизу.
– А ни хрена! – жизнерадостно ответствовал он и сел, свесив ноги. – Сплошные цеха вокруг. Где-то здесь топливо должно быть, нутром чую. Вон там вроде самый высокий домина стоит. Дальше по улице и налево. Давай на крышу его залезем, оттуда уже внимательно все рассмотрим. – Он похлопал по биноклю, висящему в чехле на шее. – Если здесь заводы, то должен быть и автопарк – а там и топливо. Надо только понять, где гаражи. Э, а вон цветок на той стороне, только сейчас заметил.
Спрыгнув, он взял у меня автомат, обошел «уазик» и показал. Вглядевшись, я кивнул. Эта аномалия и вправду напоминает ромашку: прозрачно-золотистый диск на столбе дрожащего воздуха. Ядро может находиться на разной высоте, от трех до двух десятков метров, и достигать размеров холма. Заметить диск просто, особенно в пасмурный день, только для этого следует глядеть не перед собой, но вверх. А стебель увидеть нелегко. Стоит человеку вступить в него, как он ломается, исчезает – и диск падает на жертву.
Цветок как-то влияет на гравитацию. Действие ядра идет вверх и вниз невидимыми конусами: когда оно висит на стебле, один конус направлен к земле, а второй – к небу, первый увеличивает силу земного притяжения, второй ее уменьшает, причем чем старше аномалия, тем больше. Длится это не так уж и долго, затем аномалия «умирает», то есть разрушается и пропадает, но человек к тому времени, смятый весом собственного тела, превращается в кровавую лепешку на дне ямы, образовавшейся под цветком.
– Ладно, – сказал я. – Он далеко и ничем нам сейчас не угрожает.
Пригоршня быстро пошел по тротуару вдоль бетонной ограды, где грязи было поменьше. Я достал «файв-севен» и двинулся следом, уточнив:
– Одна только поправочка, напарник. Ты сказал: «Если здесь заводы, то должен быть и автопарк», а это не так. Здесь были заводы. Теперь-то они не действуют. И автопарк у них тоже был. И никакого топлива давно не осталось, все растащили, это уж наверняка.
Никита вместо ответа ускорил шаг, а затем побежал, так что и мне пришлось поспешить. Раздалось хриплое карканье – первый звук, свидетельствующий о том, что в округе есть жизнь. Вскоре мы увидели и саму птицу: в грязи посреди улицы лежал труп, на груди его стояла ворона, точнее, ворон – здоровенный, лохматый, черный, с могучим клювом и блестящими безумными глазами. Он сосредоточенно ковырял человеческое лицо. Когда мы приблизились, ворон оторвался от этого увлекательного занятия и уставился на непрошеных гостей. Никита перешел на шаг, потом остановился. Ворон склонил голову, искоса разглядывая нас. Глаза его мрачно посверкивали.
– Чё он пялится? – хмуро спросил напарник.
Ворон переступил с ноги на ногу, растопырив крылья, взобрался мертвецу на лоб и опять хрипло каркнул – будто выругался, злясь, что какие-то типы появились в его владениях и вылупились на него почем зря. Потом наклонил голову и долбанул мертвеца клювом в щеку, вырвав кусок мяса.
– Ах ты гнида крылатая! – обозлился Никита, рыская взглядом вокруг в поисках чего-нибудь, что можно швырнуть.
– Спокойно, напарник, – сказал я. – Он нас не трогает, мы его тоже. Пошли дальше.
Ворон вонзил клюв в глазницу и поелозил там, будто что-то перемешивал. Никита крякнул, наклонившись, потянулся к торчащей из грязи коряге. Я тоже не выдержал – громко хлопнул в ладоши и гаркнул на ворона:
– Невермор!
Крылатый некрофил перестал ковыряться в глазнице и вновь уставился на нас. Что-то очень мрачное, безнадежное было в черной лохматой птице, стоящей на голове мертвеца с куском человеческой плоти в клюве. Огромный ворон и труп казались символом новой, преобразившейся после катастрофы Зоны.
Никита уже почти дотянулся до коряги, когда я сказал:
– Замри!
Он, конечно, тут же последовал совету и застыл, только зрачки двигались.
– Что, Химик? – прошептал напарник.
Ничего не чувствуешь?
Ворон громогласно каркнул и развернулся к нам задом, то есть хвостом.
– Почувствовал, – произнес Никита и медленно распрямил спину. – Вот теперь только… Вон она!
Я и сам увидел посреди улицы ленивый водоворот, вернее – грязеворот.
– Что это такое? – прошептал я. – Никогда такой штуки не видел.
– И я… – Он поднял автомат, целясь в аномалию.
– Это какая-то новая, Пригоршня. Совсем новая, в старой Зоне таких не было. И что-то у меня… – Я замолк, пытаясь описать свои ощущения. – Такая у меня…
– Дрожь такая по всему телу, – подсказал он. – Но не эта… не физическая, потому что на самом деле не трясешься, а вроде как психическая дрожь. А?
– Что, и у тебя тоже? – удивился я.
Обычно Пригоршня глух к патогенному излучению аномалий и предпочитает полагаться на детекторы да на напарника, то есть на меня. Увы, наш детектор в кабине «Малыша» давно сломался, и починить его было невозможно без запчастей, которые мы не могли достать.
Не опуская автомат, напарник попятился вдоль ограды.
– Ага, и у меня, – подтвердил он. – Вроде напряжения такого… черт знает, не разберу, но как-то муторно на душе стало. Ты видишь, над ней дымка? Не нравится мне это, Химик. И дрожь сильнее теперь… будто нервы кто-то щиплет, как струны. Пошли отсюда быстрее.
Воронка медленно вращалась, в воздухе над ней клубилось марево, но не дым или пар, а что-то стеклистое, поблескивающее. Напряжение усилилось, у меня уже дрожали пальцы, а еще почему-то похолодели мочки ушей, будто к ним приложили лед.
Черная птица презрительно каркнула нам вслед.
– Ворон и его воронка, – прошептал я. Осторожно, чтобы не вспугнуть эту странную аномалию, не спровоцировать ее на что-нибудь – один Картограф знает, на что именно, – мы двинулись дальше по улице, опустив оружие. Стволы бессильны против аномалии, это же не мутант какой-то, и целиться в нее ни к чему. Руки тряслись все сильнее, да к тому же начали слезиться глаза. И запах… а, так вот потому они и слезятся!
– Никита! – сдавленным голосом просипел я. – Чуешь?
Он кивнул, не оборачиваясь.
– Навроде тухлые яйца, Андрюха. И еще – здоровенный нужник. И будто сдохло что-то… Причем прямо там, в нужнике. Слушай, чем это несет, а?
– Сероводородом, вот чем. Но откуда… – Я замолчал. Воронка закружилась быстрее, дымка над ней сгустилась. Хотя мы миновали аномалию и теперь постепенно удалялись от нее, меня все еще пошатывало, слабость разливалась по телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Что видно? – спросил я, уныло взирая на него снизу.
– А ни хрена! – жизнерадостно ответствовал он и сел, свесив ноги. – Сплошные цеха вокруг. Где-то здесь топливо должно быть, нутром чую. Вон там вроде самый высокий домина стоит. Дальше по улице и налево. Давай на крышу его залезем, оттуда уже внимательно все рассмотрим. – Он похлопал по биноклю, висящему в чехле на шее. – Если здесь заводы, то должен быть и автопарк – а там и топливо. Надо только понять, где гаражи. Э, а вон цветок на той стороне, только сейчас заметил.
Спрыгнув, он взял у меня автомат, обошел «уазик» и показал. Вглядевшись, я кивнул. Эта аномалия и вправду напоминает ромашку: прозрачно-золотистый диск на столбе дрожащего воздуха. Ядро может находиться на разной высоте, от трех до двух десятков метров, и достигать размеров холма. Заметить диск просто, особенно в пасмурный день, только для этого следует глядеть не перед собой, но вверх. А стебель увидеть нелегко. Стоит человеку вступить в него, как он ломается, исчезает – и диск падает на жертву.
Цветок как-то влияет на гравитацию. Действие ядра идет вверх и вниз невидимыми конусами: когда оно висит на стебле, один конус направлен к земле, а второй – к небу, первый увеличивает силу земного притяжения, второй ее уменьшает, причем чем старше аномалия, тем больше. Длится это не так уж и долго, затем аномалия «умирает», то есть разрушается и пропадает, но человек к тому времени, смятый весом собственного тела, превращается в кровавую лепешку на дне ямы, образовавшейся под цветком.
– Ладно, – сказал я. – Он далеко и ничем нам сейчас не угрожает.
Пригоршня быстро пошел по тротуару вдоль бетонной ограды, где грязи было поменьше. Я достал «файв-севен» и двинулся следом, уточнив:
– Одна только поправочка, напарник. Ты сказал: «Если здесь заводы, то должен быть и автопарк», а это не так. Здесь были заводы. Теперь-то они не действуют. И автопарк у них тоже был. И никакого топлива давно не осталось, все растащили, это уж наверняка.
Никита вместо ответа ускорил шаг, а затем побежал, так что и мне пришлось поспешить. Раздалось хриплое карканье – первый звук, свидетельствующий о том, что в округе есть жизнь. Вскоре мы увидели и саму птицу: в грязи посреди улицы лежал труп, на груди его стояла ворона, точнее, ворон – здоровенный, лохматый, черный, с могучим клювом и блестящими безумными глазами. Он сосредоточенно ковырял человеческое лицо. Когда мы приблизились, ворон оторвался от этого увлекательного занятия и уставился на непрошеных гостей. Никита перешел на шаг, потом остановился. Ворон склонил голову, искоса разглядывая нас. Глаза его мрачно посверкивали.
– Чё он пялится? – хмуро спросил напарник.
Ворон переступил с ноги на ногу, растопырив крылья, взобрался мертвецу на лоб и опять хрипло каркнул – будто выругался, злясь, что какие-то типы появились в его владениях и вылупились на него почем зря. Потом наклонил голову и долбанул мертвеца клювом в щеку, вырвав кусок мяса.
– Ах ты гнида крылатая! – обозлился Никита, рыская взглядом вокруг в поисках чего-нибудь, что можно швырнуть.
– Спокойно, напарник, – сказал я. – Он нас не трогает, мы его тоже. Пошли дальше.
Ворон вонзил клюв в глазницу и поелозил там, будто что-то перемешивал. Никита крякнул, наклонившись, потянулся к торчащей из грязи коряге. Я тоже не выдержал – громко хлопнул в ладоши и гаркнул на ворона:
– Невермор!
Крылатый некрофил перестал ковыряться в глазнице и вновь уставился на нас. Что-то очень мрачное, безнадежное было в черной лохматой птице, стоящей на голове мертвеца с куском человеческой плоти в клюве. Огромный ворон и труп казались символом новой, преобразившейся после катастрофы Зоны.
Никита уже почти дотянулся до коряги, когда я сказал:
– Замри!
Он, конечно, тут же последовал совету и застыл, только зрачки двигались.
– Что, Химик? – прошептал напарник.
Ничего не чувствуешь?
Ворон громогласно каркнул и развернулся к нам задом, то есть хвостом.
– Почувствовал, – произнес Никита и медленно распрямил спину. – Вот теперь только… Вон она!
Я и сам увидел посреди улицы ленивый водоворот, вернее – грязеворот.
– Что это такое? – прошептал я. – Никогда такой штуки не видел.
– И я… – Он поднял автомат, целясь в аномалию.
– Это какая-то новая, Пригоршня. Совсем новая, в старой Зоне таких не было. И что-то у меня… – Я замолк, пытаясь описать свои ощущения. – Такая у меня…
– Дрожь такая по всему телу, – подсказал он. – Но не эта… не физическая, потому что на самом деле не трясешься, а вроде как психическая дрожь. А?
– Что, и у тебя тоже? – удивился я.
Обычно Пригоршня глух к патогенному излучению аномалий и предпочитает полагаться на детекторы да на напарника, то есть на меня. Увы, наш детектор в кабине «Малыша» давно сломался, и починить его было невозможно без запчастей, которые мы не могли достать.
Не опуская автомат, напарник попятился вдоль ограды.
– Ага, и у меня, – подтвердил он. – Вроде напряжения такого… черт знает, не разберу, но как-то муторно на душе стало. Ты видишь, над ней дымка? Не нравится мне это, Химик. И дрожь сильнее теперь… будто нервы кто-то щиплет, как струны. Пошли отсюда быстрее.
Воронка медленно вращалась, в воздухе над ней клубилось марево, но не дым или пар, а что-то стеклистое, поблескивающее. Напряжение усилилось, у меня уже дрожали пальцы, а еще почему-то похолодели мочки ушей, будто к ним приложили лед.
Черная птица презрительно каркнула нам вслед.
– Ворон и его воронка, – прошептал я. Осторожно, чтобы не вспугнуть эту странную аномалию, не спровоцировать ее на что-нибудь – один Картограф знает, на что именно, – мы двинулись дальше по улице, опустив оружие. Стволы бессильны против аномалии, это же не мутант какой-то, и целиться в нее ни к чему. Руки тряслись все сильнее, да к тому же начали слезиться глаза. И запах… а, так вот потому они и слезятся!
– Никита! – сдавленным голосом просипел я. – Чуешь?
Он кивнул, не оборачиваясь.
– Навроде тухлые яйца, Андрюха. И еще – здоровенный нужник. И будто сдохло что-то… Причем прямо там, в нужнике. Слушай, чем это несет, а?
– Сероводородом, вот чем. Но откуда… – Я замолчал. Воронка закружилась быстрее, дымка над ней сгустилась. Хотя мы миновали аномалию и теперь постепенно удалялись от нее, меня все еще пошатывало, слабость разливалась по телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93