Я слышал, как Хансен спрашивает у Забринского:
— С «Дельфином» связь есть?
— Что-то нету, — Забринский перестал посылать свой позывной и зашевелился, поудобнее пристраивая больную ногу. — Точно не знаю, в чем закавыка, лейтенант, но похоже, что сгорела какая-то схема.
— Ну и что дальше? — тяжело произнес Хансен. — Умнее ничего не придумаете? Хотите сказать, что не можете с ними связаться?
— Я их слышу, а они меня нет, — Забринский смущенно пожал плечами. Моя вина, ничего не скажешь. Выходит, когда я свалился, сломалась не только моя нога.
— Ну, ладно, а починить эту штуковину сможете?
— Вряд ли это получится, лейтенант.
— Черт побери, вы, кажется, числитесь у нас радиоспециалистом.
— Все верно, — рассудительно проговорил Забринский.
— Но не волшебником же. Рация устаревшего типа, схемы нет, а все обозначения на японском языке, никаких инструментов и приборов, да еще и пальцы задубели от холода — тут и сам Маркони поднял бы руки кверху.
— А вообще ее можно отремонтировать? — напористо спросил Хансен.
— Это транзистор. Значит, лампы не могли разбиться. Думаю, что отремонтировать можно. Но это займет очень много времени. К тому же, лейтенант, мне придется поискать сперва какие-нибудь инструменты.
— Так ищите! Делайте все что угодно, только наладьте мне эту штуку! Забринский ничего не сказал, только протянул Хансену наушники.
Тот взглянул на Забринского, потом на наушники, молча взял их и приложил к уху.
Пожал плечами, вернул наушники радисту и сказал:
— Да, пожалуй ремонтировать рацию пока ни к чему.
— Да-а, — протянул Забринский. — Сели мы в лужу, лейтенант.
— Что значит — сели в лужу? — спросил я.
— Похоже, нас самих скоро придется спасать, угрюмо ответил Хансен. -С «Дельфина» почти без перерывов передают: «Лед быстро смыкается, немедленно возвращайтесь».
— Я с самого начала был против этого безумства, — вмешался в разговор лежащий на полу Ролингс. Он грустно помешивал вилкой начинающие таять куски консервированного супа. — Предприятие, конечно, отважное, но, скажу я вам, ребята, с самого начала обреченное на неудачу.
— Будьте так добры, не суйте свои грязные пальцы прямо в суп и помалкивайте в тряпочку, — ледяным тоном отозвался Хансен. Потом вдруг повернулся к Киннерду. — А что с вашей рацией? Ну, конечно же! У нас тут мается без дела крепкий парень, который охотно, просто с удовольствием покрутит ваш генератор...
— Прошу прощения. — Киннерд улыбнулся. Наверно, именно так улыбаются привидения. — Дело не в ручном генераторе, он сгорел. Наша рация работала на батареях. Батареи кончились. Весь запас кончился.
— Вы говорите, на батареях? — удивленно посмотрел на него Забринский. Тогда отчего затухал сигнал во время передачи?
— Нам приходилось время от времени менять никель-кадмиевые элементы, чтобы выжать из них весь ток до последней капли. У нас их осталось всего пятнадцать штук, остальные сгорели при пожаре. Вот поэтому и случались затухания. Но даже элементы «Найф» не могут служить вечно. Вот они и кончились. Того тока, что в них осталось, не хватит на самый маленький фонарик.
Забринский не сказал ничего. Никто не сказал ничего. Шторм продолжал обстреливать восточную стену домика ледяной картечью, лампа Колмана шипела под потолком, печка, негромко урча, пожирала брикет за брикетом, но все эти звуки только усиливали ощущение мертвой, непрошибаемой тишины, воцарившейся в помещении. Никто не смотрел на соседа, все уставились в пол тем застывшим, пристальным взглядом, который присущ разве что фанатику-энтомологу, выслеживающему дождевого червя. Если бы какая-нибудь газета поместила на своих страницах сделанную именно в этот момент фотографию, ей с трудом удалось бы убедить читателей, что полярники со станции «Зебра» всего десять минут назад встретили спасательную экспедицию, которая избавила их от верной смерти. Читатели обязательно придрались бы, что картина неправдоподобна: должно же быть на лицах, если не ликование, то хотя бы заметное облегчение.
И они были бы правы: атмосфера действительно установилась не очень-то радостная.
Наконец, прерывая затянувшееся молчание, я обратился к Хансену:
— Ну, что ж, дела обстоят так, а не иначе. Наша электроника не работает, а другой нам взять негде. Значит, кто-то должен вернуться на «Дельфин», причем немедленно. Предлагаю свою кандидатуру.
— Нет! — вспылил Хансен, но тут же взял себя в руки " и продолжал: Простите, дружище, но в приказах шкипера ни слова не говорилось о том, чтобы позволить кому-то наложить на себя руки. Вы остаетесь здесь.
— Ну, хорошо, я остаюсь здесь, — кивнул я. Сейчас не время было подчеркивать, что я не нуждаюсь в его разрешении. Не стоило пока что и размахивать «манлихером». — И все мы останемся здесь. И все здесь умрем.
Тихо, не сопротивляясь, без шума, мы просто ляжем и умрем... По-вашему, в газетах всего мира нас назовут героями? Особенно нашего командира...
Амундсен был бы в восторге от этого...
Это было несправедливо, но мне сейчас было не до справедливости.
— Никто никуда не пойдет, — сказал Хансен. — Конечно, это не мой брат погиб здесь, но будь я проклят, док, если позволю вам отправиться на верную гибель. Вы не в состоянии, никто из нас сейчас не в состоянии добраться до «Дельфина» — после того, что мы уже перенесли. Это первое. И еще: без рации, без связи с «Дельфином» нам не найти дорогу на корабль. И третье: скорее всего, смыкающийся лед заставит «Дельфин» нырнуть еще тогда, когда вы будете на полдороге. И последнее: если вы не попадете на «Дельфин» — из-за того, что заблудитесь, или потому, что он раньше уйдет под воду, — вы никогда не осилите дорогу обратно на станцию. Сил не хватит, да и ориентиров никаких. — Перспективы не слишком-то радужные, — согласился я. — А каковы перспективы на исправление ледовой машины?
Хансен покачал головой, но не сказал ни слова. Ролингс снова принялся размешивать суп, он, как и я, старался не поднимать головы, чтобы не видеть полных ужаса и отчаяния глаз на изможденных, обмороженных лицах. Но он все же поднял голову, когда капитан Фолсом с трудом оторвался от стены и сделал пару неверных шагов в нашем направлении. Мне было ясно без всякого стетоскопа, что состояние у него крайне тяжелое.
— Боюсь, мы не совсем понимаем... — сказал он. Речь получилась невнятная, неразборчивая: губы у него запеклись и распухли, да и двигать ими было больно из-за ожогов. Сколько месяцев фолсому придется терпеть еще эту боль, подумалось мне, сколько раз он ляжет под нож хирурга, прежде чем снова сможет без опаски показать людям свое лицо! И это в том случае, если мы сумеем доставить его в госпиталь. — Может, объясните?.. В чем дело?
— Все очень просто, — сказал я. — На «Дельфине» стоит ледовый эхолот, прибор, измеряющий толщину льда над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— С «Дельфином» связь есть?
— Что-то нету, — Забринский перестал посылать свой позывной и зашевелился, поудобнее пристраивая больную ногу. — Точно не знаю, в чем закавыка, лейтенант, но похоже, что сгорела какая-то схема.
— Ну и что дальше? — тяжело произнес Хансен. — Умнее ничего не придумаете? Хотите сказать, что не можете с ними связаться?
— Я их слышу, а они меня нет, — Забринский смущенно пожал плечами. Моя вина, ничего не скажешь. Выходит, когда я свалился, сломалась не только моя нога.
— Ну, ладно, а починить эту штуковину сможете?
— Вряд ли это получится, лейтенант.
— Черт побери, вы, кажется, числитесь у нас радиоспециалистом.
— Все верно, — рассудительно проговорил Забринский.
— Но не волшебником же. Рация устаревшего типа, схемы нет, а все обозначения на японском языке, никаких инструментов и приборов, да еще и пальцы задубели от холода — тут и сам Маркони поднял бы руки кверху.
— А вообще ее можно отремонтировать? — напористо спросил Хансен.
— Это транзистор. Значит, лампы не могли разбиться. Думаю, что отремонтировать можно. Но это займет очень много времени. К тому же, лейтенант, мне придется поискать сперва какие-нибудь инструменты.
— Так ищите! Делайте все что угодно, только наладьте мне эту штуку! Забринский ничего не сказал, только протянул Хансену наушники.
Тот взглянул на Забринского, потом на наушники, молча взял их и приложил к уху.
Пожал плечами, вернул наушники радисту и сказал:
— Да, пожалуй ремонтировать рацию пока ни к чему.
— Да-а, — протянул Забринский. — Сели мы в лужу, лейтенант.
— Что значит — сели в лужу? — спросил я.
— Похоже, нас самих скоро придется спасать, угрюмо ответил Хансен. -С «Дельфина» почти без перерывов передают: «Лед быстро смыкается, немедленно возвращайтесь».
— Я с самого начала был против этого безумства, — вмешался в разговор лежащий на полу Ролингс. Он грустно помешивал вилкой начинающие таять куски консервированного супа. — Предприятие, конечно, отважное, но, скажу я вам, ребята, с самого начала обреченное на неудачу.
— Будьте так добры, не суйте свои грязные пальцы прямо в суп и помалкивайте в тряпочку, — ледяным тоном отозвался Хансен. Потом вдруг повернулся к Киннерду. — А что с вашей рацией? Ну, конечно же! У нас тут мается без дела крепкий парень, который охотно, просто с удовольствием покрутит ваш генератор...
— Прошу прощения. — Киннерд улыбнулся. Наверно, именно так улыбаются привидения. — Дело не в ручном генераторе, он сгорел. Наша рация работала на батареях. Батареи кончились. Весь запас кончился.
— Вы говорите, на батареях? — удивленно посмотрел на него Забринский. Тогда отчего затухал сигнал во время передачи?
— Нам приходилось время от времени менять никель-кадмиевые элементы, чтобы выжать из них весь ток до последней капли. У нас их осталось всего пятнадцать штук, остальные сгорели при пожаре. Вот поэтому и случались затухания. Но даже элементы «Найф» не могут служить вечно. Вот они и кончились. Того тока, что в них осталось, не хватит на самый маленький фонарик.
Забринский не сказал ничего. Никто не сказал ничего. Шторм продолжал обстреливать восточную стену домика ледяной картечью, лампа Колмана шипела под потолком, печка, негромко урча, пожирала брикет за брикетом, но все эти звуки только усиливали ощущение мертвой, непрошибаемой тишины, воцарившейся в помещении. Никто не смотрел на соседа, все уставились в пол тем застывшим, пристальным взглядом, который присущ разве что фанатику-энтомологу, выслеживающему дождевого червя. Если бы какая-нибудь газета поместила на своих страницах сделанную именно в этот момент фотографию, ей с трудом удалось бы убедить читателей, что полярники со станции «Зебра» всего десять минут назад встретили спасательную экспедицию, которая избавила их от верной смерти. Читатели обязательно придрались бы, что картина неправдоподобна: должно же быть на лицах, если не ликование, то хотя бы заметное облегчение.
И они были бы правы: атмосфера действительно установилась не очень-то радостная.
Наконец, прерывая затянувшееся молчание, я обратился к Хансену:
— Ну, что ж, дела обстоят так, а не иначе. Наша электроника не работает, а другой нам взять негде. Значит, кто-то должен вернуться на «Дельфин», причем немедленно. Предлагаю свою кандидатуру.
— Нет! — вспылил Хансен, но тут же взял себя в руки " и продолжал: Простите, дружище, но в приказах шкипера ни слова не говорилось о том, чтобы позволить кому-то наложить на себя руки. Вы остаетесь здесь.
— Ну, хорошо, я остаюсь здесь, — кивнул я. Сейчас не время было подчеркивать, что я не нуждаюсь в его разрешении. Не стоило пока что и размахивать «манлихером». — И все мы останемся здесь. И все здесь умрем.
Тихо, не сопротивляясь, без шума, мы просто ляжем и умрем... По-вашему, в газетах всего мира нас назовут героями? Особенно нашего командира...
Амундсен был бы в восторге от этого...
Это было несправедливо, но мне сейчас было не до справедливости.
— Никто никуда не пойдет, — сказал Хансен. — Конечно, это не мой брат погиб здесь, но будь я проклят, док, если позволю вам отправиться на верную гибель. Вы не в состоянии, никто из нас сейчас не в состоянии добраться до «Дельфина» — после того, что мы уже перенесли. Это первое. И еще: без рации, без связи с «Дельфином» нам не найти дорогу на корабль. И третье: скорее всего, смыкающийся лед заставит «Дельфин» нырнуть еще тогда, когда вы будете на полдороге. И последнее: если вы не попадете на «Дельфин» — из-за того, что заблудитесь, или потому, что он раньше уйдет под воду, — вы никогда не осилите дорогу обратно на станцию. Сил не хватит, да и ориентиров никаких. — Перспективы не слишком-то радужные, — согласился я. — А каковы перспективы на исправление ледовой машины?
Хансен покачал головой, но не сказал ни слова. Ролингс снова принялся размешивать суп, он, как и я, старался не поднимать головы, чтобы не видеть полных ужаса и отчаяния глаз на изможденных, обмороженных лицах. Но он все же поднял голову, когда капитан Фолсом с трудом оторвался от стены и сделал пару неверных шагов в нашем направлении. Мне было ясно без всякого стетоскопа, что состояние у него крайне тяжелое.
— Боюсь, мы не совсем понимаем... — сказал он. Речь получилась невнятная, неразборчивая: губы у него запеклись и распухли, да и двигать ими было больно из-за ожогов. Сколько месяцев фолсому придется терпеть еще эту боль, подумалось мне, сколько раз он ляжет под нож хирурга, прежде чем снова сможет без опаски показать людям свое лицо! И это в том случае, если мы сумеем доставить его в госпиталь. — Может, объясните?.. В чем дело?
— Все очень просто, — сказал я. — На «Дельфине» стоит ледовый эхолот, прибор, измеряющий толщину льда над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77