Уж если я не прошу у нее прощения, то вы, тем более, можете этого не делать.
— Благодарю вас, майор, — поколебавшись, Михаэль спросил:
— Скажите, а когда вы узнали, что я и Зарина... что мы...
— Сразу же, как только вас увидел. Вернее, в римском отеле я лишь заподозрил что-то неладное. Вы оба были скованны, неловки, холодны, даже агрессивны. Ни улыбки на устах, ни песни в сердце. Никакого азарта, никакого энтузиазма от того, что сбываются ваши мечты. Лишь сверхосторожность и сверхподозрительность. Да будь у вас в руках красные флаги, и то не стало бы более очевидно, что вас что-то угнетает. G прошлым было все в порядке, следовательно, вас волновали предстоящие проблемы — вскоре стало совершенно очевидно — связанные с переходом к партизанам после прибытия в наш лагерь. Ваша сестра, Михаэль, выдала себя очень быстро, еще в горной гостинице. Она пыталась убедить меня в своих промонархических настроениях, рассказывая, что была дружна с королем Петром.
— Я так никогда не говорила, — негодование девушки было неубедительным, — Я только встречалась с ним несколько раз...
— Зарина... — голос Петерсена звучал чуть укоризненно.
Девушка смолкла.
— Сколько можно говорить?
— Хорошо, — промолвила она.
— Зарина никогда не встречалась ни с каким королем, — продолжил Петерсен. — Иначе бы она не говорила о его загадочной хромоте. Король Петр не хромает и никогда не хромал. Это, конечно, представляет интерес, хотя и чисто академический...
— Не знаю, не знаю, — сказал Джакомо. Он, как всегда, улыбался, но в данных обстоятельствах было трудно понять, чему именно. — Лично для меня услышанное представляет нечто большее, чем просто академический интерес. Однако вот чисто академическое замечание: я полностью разделяю взгляды этих детишек. Простите, взгляды Зарины и Михаэля. Я не желаю воевать, точнее, не желаю воевать в этих проклятых горах, моя служба меня вполне устраивает. Но если бы мне пришлось здесь воевать, то предпочел бы это делать в рядах партизан.
— Вы похожи на Джимми, — сказал Петер-сен. — Если и собираетесь с кем-то сражаться, так только с немцами?
— Я думал, что сказал об этом еще в отеле «Еден» достаточно ясно.
— Помню. Но сейчас эти слова также представляют собой чисто академический интерес. Что вы можете предпринять? Как предполагаете попасть к своим друзьям-партизанам?
— Подожду, пока обстоятельства переменятся.
— Так можно прождать целую вечность.
— Петер, — в голосе Харрисона слышалась мольба, почти отчаяние. — Я знаю, что вы в сложив шейся ситуации больше не несете за нас никакой ответственности. Несмотря на различия во взглядах, присутствующих объединяет положение, в которое все попали. Но, наверняка, есть какой-нибудь выход! Давайте оставим споры на потом. Вы же находчивый человек, Петер!
— Джимми, — негромко сказал Петерсен, — неужели вы не замечаете стену, отделившую нас друг от друга? Джордже, Алекс и я находимся по одну ее сторону. Вы, пятеро, по крайней мере, фон Ка-раяны, вы и Джакомо — по другую. Эта стена — высотой в милю, Джимми. Через нее невозможно перепрыгнуть.
— Я понимаю, капитан Харрисон, — промолвил Джакомо. — Эту стену не перепрыгнешь. А моя гордость не позволит мне даже попытаться это сделать. Должен сказать, майор, вам не к лицу бросать дело на полпути. Да, стена есть стена. А Лоррейн, по какую сторону она?
— Не знаю. Не в обиду будет сказано, Лоррейн, мне безразлично, по какую сторону стены вы находитесь. Это теперь не играет никакой роли, — Петерсен присел на стул, взял в руки стакан с вином и умолк. Каждый из присутствовавших в комнате мог бы поклясться, что впервые видит его погрузившимся в такое сосредоточенное молчание. Наступила тишина, которую нарушало лишь позвякивание убираемых Джордже пустых стаканов. Она уже становилась тягостной и неловкой, когда Лоррейн вдруг резко воскликнула:
— В чем дело? Что-то не так?
— Вы что-то сказали? — очнувшись от дум, спросил Петерсен. — Это относится ко мне, Лоррейн?
— К кому же еще я могу обращаться, если вы минут пять как глазеете на меня?
— Убеждения майора отнюдь не свидетельствуют о его дурном вкусе, — заметил Джакомо.
— Простите, Лоррейн, я просто задумался. Был далеко-далеко отсюда, — сказал Петерсен. Он улыбнулся. — Джакомо верно подметил: мои взгляды не мешают мне любоваться вами.
— Кстати, о взглядах, — весело промолвил Джакомо. — С того момента, как вы приняли позу роденовского «Мыслителя», Зарина не могла отвести глаз от вашего лица. Знаете, что мне пришло в голову? Кажется, я догадываюсь, о чем она думает.
— Успокойтесь, Джакомо, — оборвала его Зарина.
— Каждый из нас теперь волен думать о том, что ему нравится, — сказал Петерсен. — Ситуация дает повод подумать о многом. Вы, Джимми, кажется, тоже углубились в воспоминания? Яркие огни цивилизации? Нет. Белые скалы Дувра? Навряд ли! О! Огни родного дома!
Харрисон молча улыбнулся.
— Какая она, Джимми?
— Какая? — Харрисон опять улыбнулся и, пожав плечами, посмотрел на Лоррейн.
— Дженни — прелесть, — спокойно сказала Лоррейн. — Замечательный человек и близкая моя подруга. Она лучше Джеймса в сто раз.
Харрисон улыбнулся, точно был полностью удовлетворен услышанным, и потянулся за стаканом с вином.
Петерсен поймал на себе взгляд Джакомо. Тот едва заметно ему подмигнул. В ответ майор также чуть заметно кивнул головой и отвел глаза в сторону.
Последующие двадцать минут пленники провели почти в полном молчании, лишь изредка перекидываясь отдельными фразами. Затем дверь комнаты отворилась, и вошел Эдвард.
— Майор Петерсен, — он указал на выход. Петерсен встал. Джакомо попытался что-то сказать, но майор опередил его:
— Молчите, — он покрутил рукой, показывая, чтобы Джакомо запер рот на замок. — Наверняка дыба или «испанский сапог».
Через пять минут Петерсен вернулся в комнату.
— Что, никакой дыбы? — разочарованно поинтересовался Джакомо.
— Представьте себе, никакой. Никакой дыбы, никакого «испанского сапога». И вы следующий.
Когда Джакомо вышел в коридор, Харрисон спросил:
— Что они хотели от вас? На что это было похоже?
— Все было цивилизованно и гуманно, впрочем, как я и предполагал. Задали кучу вопросов, некоторые очень личного свойства. Но я сообщил только то, что разрешено в таких случаях разглашать: имя, звание, должность. Они не стали усердствовать.
Джакомо отсутствовал даже меньше, чем Петерсен.
— Разочарован, — сказал он, — крайне разочарован. Им далеко до средневековых инквизиторов. Ваш выход, капитан.
Харрисона допрашивали дольше, чем двух предыдущих, но ненамного. После возвращения он выглядел очень задумчивым.
— Лоррейн, теперь вызывают вас.
— Меня? — девушка нерешительно подошла к двери. — А если я не пойду, меня поведут силой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Благодарю вас, майор, — поколебавшись, Михаэль спросил:
— Скажите, а когда вы узнали, что я и Зарина... что мы...
— Сразу же, как только вас увидел. Вернее, в римском отеле я лишь заподозрил что-то неладное. Вы оба были скованны, неловки, холодны, даже агрессивны. Ни улыбки на устах, ни песни в сердце. Никакого азарта, никакого энтузиазма от того, что сбываются ваши мечты. Лишь сверхосторожность и сверхподозрительность. Да будь у вас в руках красные флаги, и то не стало бы более очевидно, что вас что-то угнетает. G прошлым было все в порядке, следовательно, вас волновали предстоящие проблемы — вскоре стало совершенно очевидно — связанные с переходом к партизанам после прибытия в наш лагерь. Ваша сестра, Михаэль, выдала себя очень быстро, еще в горной гостинице. Она пыталась убедить меня в своих промонархических настроениях, рассказывая, что была дружна с королем Петром.
— Я так никогда не говорила, — негодование девушки было неубедительным, — Я только встречалась с ним несколько раз...
— Зарина... — голос Петерсена звучал чуть укоризненно.
Девушка смолкла.
— Сколько можно говорить?
— Хорошо, — промолвила она.
— Зарина никогда не встречалась ни с каким королем, — продолжил Петерсен. — Иначе бы она не говорила о его загадочной хромоте. Король Петр не хромает и никогда не хромал. Это, конечно, представляет интерес, хотя и чисто академический...
— Не знаю, не знаю, — сказал Джакомо. Он, как всегда, улыбался, но в данных обстоятельствах было трудно понять, чему именно. — Лично для меня услышанное представляет нечто большее, чем просто академический интерес. Однако вот чисто академическое замечание: я полностью разделяю взгляды этих детишек. Простите, взгляды Зарины и Михаэля. Я не желаю воевать, точнее, не желаю воевать в этих проклятых горах, моя служба меня вполне устраивает. Но если бы мне пришлось здесь воевать, то предпочел бы это делать в рядах партизан.
— Вы похожи на Джимми, — сказал Петер-сен. — Если и собираетесь с кем-то сражаться, так только с немцами?
— Я думал, что сказал об этом еще в отеле «Еден» достаточно ясно.
— Помню. Но сейчас эти слова также представляют собой чисто академический интерес. Что вы можете предпринять? Как предполагаете попасть к своим друзьям-партизанам?
— Подожду, пока обстоятельства переменятся.
— Так можно прождать целую вечность.
— Петер, — в голосе Харрисона слышалась мольба, почти отчаяние. — Я знаю, что вы в сложив шейся ситуации больше не несете за нас никакой ответственности. Несмотря на различия во взглядах, присутствующих объединяет положение, в которое все попали. Но, наверняка, есть какой-нибудь выход! Давайте оставим споры на потом. Вы же находчивый человек, Петер!
— Джимми, — негромко сказал Петерсен, — неужели вы не замечаете стену, отделившую нас друг от друга? Джордже, Алекс и я находимся по одну ее сторону. Вы, пятеро, по крайней мере, фон Ка-раяны, вы и Джакомо — по другую. Эта стена — высотой в милю, Джимми. Через нее невозможно перепрыгнуть.
— Я понимаю, капитан Харрисон, — промолвил Джакомо. — Эту стену не перепрыгнешь. А моя гордость не позволит мне даже попытаться это сделать. Должен сказать, майор, вам не к лицу бросать дело на полпути. Да, стена есть стена. А Лоррейн, по какую сторону она?
— Не знаю. Не в обиду будет сказано, Лоррейн, мне безразлично, по какую сторону стены вы находитесь. Это теперь не играет никакой роли, — Петерсен присел на стул, взял в руки стакан с вином и умолк. Каждый из присутствовавших в комнате мог бы поклясться, что впервые видит его погрузившимся в такое сосредоточенное молчание. Наступила тишина, которую нарушало лишь позвякивание убираемых Джордже пустых стаканов. Она уже становилась тягостной и неловкой, когда Лоррейн вдруг резко воскликнула:
— В чем дело? Что-то не так?
— Вы что-то сказали? — очнувшись от дум, спросил Петерсен. — Это относится ко мне, Лоррейн?
— К кому же еще я могу обращаться, если вы минут пять как глазеете на меня?
— Убеждения майора отнюдь не свидетельствуют о его дурном вкусе, — заметил Джакомо.
— Простите, Лоррейн, я просто задумался. Был далеко-далеко отсюда, — сказал Петерсен. Он улыбнулся. — Джакомо верно подметил: мои взгляды не мешают мне любоваться вами.
— Кстати, о взглядах, — весело промолвил Джакомо. — С того момента, как вы приняли позу роденовского «Мыслителя», Зарина не могла отвести глаз от вашего лица. Знаете, что мне пришло в голову? Кажется, я догадываюсь, о чем она думает.
— Успокойтесь, Джакомо, — оборвала его Зарина.
— Каждый из нас теперь волен думать о том, что ему нравится, — сказал Петерсен. — Ситуация дает повод подумать о многом. Вы, Джимми, кажется, тоже углубились в воспоминания? Яркие огни цивилизации? Нет. Белые скалы Дувра? Навряд ли! О! Огни родного дома!
Харрисон молча улыбнулся.
— Какая она, Джимми?
— Какая? — Харрисон опять улыбнулся и, пожав плечами, посмотрел на Лоррейн.
— Дженни — прелесть, — спокойно сказала Лоррейн. — Замечательный человек и близкая моя подруга. Она лучше Джеймса в сто раз.
Харрисон улыбнулся, точно был полностью удовлетворен услышанным, и потянулся за стаканом с вином.
Петерсен поймал на себе взгляд Джакомо. Тот едва заметно ему подмигнул. В ответ майор также чуть заметно кивнул головой и отвел глаза в сторону.
Последующие двадцать минут пленники провели почти в полном молчании, лишь изредка перекидываясь отдельными фразами. Затем дверь комнаты отворилась, и вошел Эдвард.
— Майор Петерсен, — он указал на выход. Петерсен встал. Джакомо попытался что-то сказать, но майор опередил его:
— Молчите, — он покрутил рукой, показывая, чтобы Джакомо запер рот на замок. — Наверняка дыба или «испанский сапог».
Через пять минут Петерсен вернулся в комнату.
— Что, никакой дыбы? — разочарованно поинтересовался Джакомо.
— Представьте себе, никакой. Никакой дыбы, никакого «испанского сапога». И вы следующий.
Когда Джакомо вышел в коридор, Харрисон спросил:
— Что они хотели от вас? На что это было похоже?
— Все было цивилизованно и гуманно, впрочем, как я и предполагал. Задали кучу вопросов, некоторые очень личного свойства. Но я сообщил только то, что разрешено в таких случаях разглашать: имя, звание, должность. Они не стали усердствовать.
Джакомо отсутствовал даже меньше, чем Петерсен.
— Разочарован, — сказал он, — крайне разочарован. Им далеко до средневековых инквизиторов. Ваш выход, капитан.
Харрисона допрашивали дольше, чем двух предыдущих, но ненамного. После возвращения он выглядел очень задумчивым.
— Лоррейн, теперь вызывают вас.
— Меня? — девушка нерешительно подошла к двери. — А если я не пойду, меня поведут силой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54