Слова «мисс Вудхаус» мелькали то и дело, и неизменно в связи с чем-нибудь приятным — это могла быть похвала ее вкусу или воспоминание о чем-либо сказанном ею, и даже там, где они являлись взору последний раз, без пышного комплиментарного обрамленья, она почуяла силу своего воздействия и узрела скрытый и, пожалуй, наибольший из всех комплимент. В самом нижнем уголку, на оставшемся месте теснились слова: «У меня, как вы знаете, не осталось во вторник свободной минуты для хорошенькой подружки мисс Вудхаус. Сделайте милость, извинитесь за меня перед нею, что я не успел с ней проститься». Это, не сомневалась Эмма, делалось только ради нее. Никогда бы он не вспомнил о Гарриет, не будь Гарриет ее другом… Сведения об Энскуме и видах на будущее были не лучше и не хуже, чем следовало ожидать; миссис Черчилл еще не поправилась, и он покамест даже в мечтах не позволял себе загадывать, когда опять сможет вырваться в Рэндалс.
Сколь ни отрадно показалось ей письмо в самом существенном — отношении к ней, сколь ни щекотало оно самолюбие, тем не менее, сложив его и вернув миссис Уэстон, она обнаружила, что в ней не прибавилось огня, что она все-таки может прожить на свете без того, кто его писал, и он, значит, должен как-то суметь прожить без нее. Намерения ее не изменились. Только к решимости ответить ему отказом прибавился заманчивый умысел, как его после этого утешить и осчастливить. Упоминание о Гарриет, эти слова, в которые оно было облечено, — «хорошенькая подружка» — навели ее на мысль о том, чтобы ее заменила в его сердце Гарриет. Разве это невозможно? Нет, Гарриет, разумеется, бесконечно уступала ему в умственном отношении, но разве не был он поражен ее прелестным личиком, подкупающей простотою ее манер? Что же до происхождения, родовитости — они, более чем вероятно, говорили в ее пользу. А как удачно, как счастливо решилась бы тогда судьба Гарриет!..
«Нет, так нельзя! — останавливала она себя. — Нельзя увлекаться такими мыслями. Я знаю, куда заводят подобные фантазии. Впрочем, в жизни и не такое случается — а этим, когда пройдет наше нынешнее увлечение, скрепилась бы та настоящая бескорыстная дружба с ним, которую я теперь уже предвкушаю с удовольствием».
Хорошо, что она запаслась утешением для Гарриет, хотя, и правда, разумнее было пореже давать волю воображению, ибо не за горами была гроза. Как приезд Фрэнка Черчилла вытеснил из хайберийских пересудов обрученье мистера Элтона, как свежая новость совершенно заслонила собою прежнюю — так теперь, когда Фрэнк Черчилл скрылся, неотразимо притягательную силу начали обретать дела мистера Элтона. Назначен был день его свадьбы. Скоро он будет опять среди них — мистер Элтон с молодою женой. Едва успело подвергнуться обсуждению первое письмо из Энскума, как уж у всех на устах было «мистер Элтон с молодою женой», и о Фрэнке Черчилле забыли. У Эммы, когда раздавались эти слова, екало сердце. Три блаженных недели она была избавлена от мистера Элтона, и Гарриет, хотелось ей надеяться, за последнее время окрепла духом. Во всяком случае, когда впереди забрезжил бал мистера Уэстона, в ней заметна была нечувствительность к другим вещам; теперь же, увы, со всею очевидностью выяснилось, что перед приближением рокового дня, с новою каретой, свадебными колоколами и так далее, ее душевному равновесию не устоять.
Душою бедняжки Гарриет владели трепет и смятенье, ею требовалось заниматься самым серьезным образом: увещать, урезонивать, унимать. Эмма знала, что обязана сделать для нее все, на что способна, что Гарриет имеет полное право рассчитывать на все ее терпение, всю изобретательность, но тяжелая это была работа — без конца убеждать, но не видеть никакого результата; без конца слышать, как с вами соглашаются, но так и не приходить к согласию. Гарриет покорно слушала, лепетала, что «это очень верно — мисс Вудхаус совершенно права — о них нет смысла думать — и она выкинет их из головы», а после разговор неизменно возвращался снова к тому же предмету, и через полчаса ее опять уже ничто не трогало и не волновало, кроме Элтонов… Наконец Эмма попробовала сделать заход с другой стороны.
— То, что вы, Гарриет, позволяете себе столько думать о женитьбе мистера Элтона и так из-за нее терзаться — самый тяжкий упрек для меня. Невозможно горше меня укорить за ошибку, в которую я впала. Я знаю, все это моих рук дело. Я этого не забыла, уверяю вас. Обманувшись сама, я ввела в жестокий обман и вас — мысль об этом будет мучить меня до конца моих дней. Знайте, такое не забывается.
Гарриет была так потрясена, что у нее лишь вырвались в ответ какие-то бессвязные восклицания. Эмма продолжала:
— Я не говорю вам, Гарриет, — сделайте над собою усилие ради меня, меньше думайте, меньше говорите об мистере Элтоне ради меня. Ради вас самой хотела бы я этого, ради того, что важнее, чем мое спокойствие, чтобы вы приучились властвовать собою, считались с соображениями долга, соблюдали приличия, старались не давать окружающим повода для подозрений, оберегали свое здоровье, свое доброе имя — чтобы к вам воротился покой. Вот побуждения, которые я вам пыталась внушить. Они очень важны, и мне так жаль, что вы не в силах достаточно глубоко ими проникнуться и руководствоваться ими. Уберечь от боли меня — второстепенное соображенье. Я хочу, чтобы вы себя уберегли, чтоб вам не сделалось потом еще больнее. Да, может быть у меня иной раз мелькала мысль, что Гарриет не забудет, сколь обязана… вернее, сколь обязала бы меня своею добротой.
Этот призыв к милосердию подействовал более, чем все остальное. Мысль, что она выказала неблагодарность и невнимание к мисс Вудхаус, которую так необыкновенно любит, повергла Гарриет в отчаянье и утвердилась в голове ее столь прочно, что — когда первое неистовство горя, повинуясь утешениям, миновало — подсказала ей правильный путь и довольно надежно удерживала на этом пути.
— Неблагодарность к вам! Когда лучшего друга, чем вы, у меня не было никогда в жизни! С вами никому не сравниться! Вы мне дороже всех! Ах, мисс Вудхаус, какою же черной неблагодарностью я вам отплатила!..
После излияний, подобных этим, красноречиво подкрепляемых всем видом ее и каждым движением, Эмма почувствовала, что никогда еще так не любила Гарриет, не дорожила так ее привязанностью.
— Ничто столь не пленяет в человеке, как нежная душа, — рассуждала она потом наедине с собою. — Нет равных ее очарованью. Нежная, мягкая душа, при ласковой, открытой манере держаться, всегда будет в тысячу Раз привлекательнее самой трезвой головы на свете. Я уверена. Это нежность души снискала всеобщую любовь Моему дорогому батюшке, это она всегда и всех располагает к Изабелле. Мне она не дана, но я знаю, как ее следует ценить и уважать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Сколь ни отрадно показалось ей письмо в самом существенном — отношении к ней, сколь ни щекотало оно самолюбие, тем не менее, сложив его и вернув миссис Уэстон, она обнаружила, что в ней не прибавилось огня, что она все-таки может прожить на свете без того, кто его писал, и он, значит, должен как-то суметь прожить без нее. Намерения ее не изменились. Только к решимости ответить ему отказом прибавился заманчивый умысел, как его после этого утешить и осчастливить. Упоминание о Гарриет, эти слова, в которые оно было облечено, — «хорошенькая подружка» — навели ее на мысль о том, чтобы ее заменила в его сердце Гарриет. Разве это невозможно? Нет, Гарриет, разумеется, бесконечно уступала ему в умственном отношении, но разве не был он поражен ее прелестным личиком, подкупающей простотою ее манер? Что же до происхождения, родовитости — они, более чем вероятно, говорили в ее пользу. А как удачно, как счастливо решилась бы тогда судьба Гарриет!..
«Нет, так нельзя! — останавливала она себя. — Нельзя увлекаться такими мыслями. Я знаю, куда заводят подобные фантазии. Впрочем, в жизни и не такое случается — а этим, когда пройдет наше нынешнее увлечение, скрепилась бы та настоящая бескорыстная дружба с ним, которую я теперь уже предвкушаю с удовольствием».
Хорошо, что она запаслась утешением для Гарриет, хотя, и правда, разумнее было пореже давать волю воображению, ибо не за горами была гроза. Как приезд Фрэнка Черчилла вытеснил из хайберийских пересудов обрученье мистера Элтона, как свежая новость совершенно заслонила собою прежнюю — так теперь, когда Фрэнк Черчилл скрылся, неотразимо притягательную силу начали обретать дела мистера Элтона. Назначен был день его свадьбы. Скоро он будет опять среди них — мистер Элтон с молодою женой. Едва успело подвергнуться обсуждению первое письмо из Энскума, как уж у всех на устах было «мистер Элтон с молодою женой», и о Фрэнке Черчилле забыли. У Эммы, когда раздавались эти слова, екало сердце. Три блаженных недели она была избавлена от мистера Элтона, и Гарриет, хотелось ей надеяться, за последнее время окрепла духом. Во всяком случае, когда впереди забрезжил бал мистера Уэстона, в ней заметна была нечувствительность к другим вещам; теперь же, увы, со всею очевидностью выяснилось, что перед приближением рокового дня, с новою каретой, свадебными колоколами и так далее, ее душевному равновесию не устоять.
Душою бедняжки Гарриет владели трепет и смятенье, ею требовалось заниматься самым серьезным образом: увещать, урезонивать, унимать. Эмма знала, что обязана сделать для нее все, на что способна, что Гарриет имеет полное право рассчитывать на все ее терпение, всю изобретательность, но тяжелая это была работа — без конца убеждать, но не видеть никакого результата; без конца слышать, как с вами соглашаются, но так и не приходить к согласию. Гарриет покорно слушала, лепетала, что «это очень верно — мисс Вудхаус совершенно права — о них нет смысла думать — и она выкинет их из головы», а после разговор неизменно возвращался снова к тому же предмету, и через полчаса ее опять уже ничто не трогало и не волновало, кроме Элтонов… Наконец Эмма попробовала сделать заход с другой стороны.
— То, что вы, Гарриет, позволяете себе столько думать о женитьбе мистера Элтона и так из-за нее терзаться — самый тяжкий упрек для меня. Невозможно горше меня укорить за ошибку, в которую я впала. Я знаю, все это моих рук дело. Я этого не забыла, уверяю вас. Обманувшись сама, я ввела в жестокий обман и вас — мысль об этом будет мучить меня до конца моих дней. Знайте, такое не забывается.
Гарриет была так потрясена, что у нее лишь вырвались в ответ какие-то бессвязные восклицания. Эмма продолжала:
— Я не говорю вам, Гарриет, — сделайте над собою усилие ради меня, меньше думайте, меньше говорите об мистере Элтоне ради меня. Ради вас самой хотела бы я этого, ради того, что важнее, чем мое спокойствие, чтобы вы приучились властвовать собою, считались с соображениями долга, соблюдали приличия, старались не давать окружающим повода для подозрений, оберегали свое здоровье, свое доброе имя — чтобы к вам воротился покой. Вот побуждения, которые я вам пыталась внушить. Они очень важны, и мне так жаль, что вы не в силах достаточно глубоко ими проникнуться и руководствоваться ими. Уберечь от боли меня — второстепенное соображенье. Я хочу, чтобы вы себя уберегли, чтоб вам не сделалось потом еще больнее. Да, может быть у меня иной раз мелькала мысль, что Гарриет не забудет, сколь обязана… вернее, сколь обязала бы меня своею добротой.
Этот призыв к милосердию подействовал более, чем все остальное. Мысль, что она выказала неблагодарность и невнимание к мисс Вудхаус, которую так необыкновенно любит, повергла Гарриет в отчаянье и утвердилась в голове ее столь прочно, что — когда первое неистовство горя, повинуясь утешениям, миновало — подсказала ей правильный путь и довольно надежно удерживала на этом пути.
— Неблагодарность к вам! Когда лучшего друга, чем вы, у меня не было никогда в жизни! С вами никому не сравниться! Вы мне дороже всех! Ах, мисс Вудхаус, какою же черной неблагодарностью я вам отплатила!..
После излияний, подобных этим, красноречиво подкрепляемых всем видом ее и каждым движением, Эмма почувствовала, что никогда еще так не любила Гарриет, не дорожила так ее привязанностью.
— Ничто столь не пленяет в человеке, как нежная душа, — рассуждала она потом наедине с собою. — Нет равных ее очарованью. Нежная, мягкая душа, при ласковой, открытой манере держаться, всегда будет в тысячу Раз привлекательнее самой трезвой головы на свете. Я уверена. Это нежность души снискала всеобщую любовь Моему дорогому батюшке, это она всегда и всех располагает к Изабелле. Мне она не дана, но я знаю, как ее следует ценить и уважать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134