И насколько всем нам троим было бы легче. О Юрином аресте мы узнали случайно и далеко не сразу: сообщил, как это бывало обычно, кто-то из освобожденных, сидевших с ним в одной камере.
Юра попал к тому же следователю, пережил, кроме обычных огорчений, еще личные его упреки в том, что не оправдал дружеского доверия, оказанного ему в первом «деле».
Вторичный эпизод Юриной эпопеи закончился ссылкой в Мариинск.
В Мариинске Юра, самый маленький из группы ссыльных, был тепло встречен. Сначала все были на общих работах, тащили из замерзшей земли турнепс и свеклу, потом были на строительных работах. В группе строителей счастливо сочетались: архитектор, музыкант и художник-живописец. Жадный на всякие знания, особенно по разным видам искусств, Юра оказался благодарным учеником. Глотал, пожирая, все, о чем говорилось, вырабатывал свою точку зрения, свой собственный вкус, а технически — стал хорошим чертежником, что ему, в добавление к «железке», очень пригодилось в дальнейшей ссылке.
Мариинск Юра всегда вспоминал с благодарностью к людям, с которыми там имел счастье общаться.
В то время еще можно было освободиться досрочно, добросовестно работая, и в 1935 году Юра был отпущен из Мариинска без права жить в Ленинграде.
Прожив некоторое время дома, Юра должен был куда-то уехать. Хотелось бы поближе, и мы решили отправить его за 100 км, в Малую Вишеру. Но нужно было там найти работу, а это непросто, когда масса амнистированных ленинградцев, семьями связанных с нашим городом, ринулась в Лугу или Малую Вишеру. К тому же почти все они были крупными специалистами и для такой мелочи, как Юра, не находилось мало-мальски подходящей работы. Места чертежников, экономистов, статистиков, бухгалтеров, учетчиков и т. п. оказались занятыми профессорами, чуть ли не академиками. Так как физического труда Юра не гнушался, к тому же получил боевое крещение в Мариинске, к тому же работа, независимо от денег (нам в это время жилось неважно), необходима была для хлебной карточки, Юра поступил сплавщиком. За работу взялся, как обычно, рьяно, страстно. Но так как одежда была неподходящая, вскоре промок и простудился.
В это время я была у него в Малой Вишере. Маленький городишко, скорее село, деревянные домики, грязь, немощеные дороги, и на каждом шагу — то научный сотрудник Эрмитажа, то известный историк-архивист, то профессор университета — «бывшие», конечно, иногда с женами, жили где попало, часто среди клопов и тараканов, в изобилии водившихся в деревянных жилищах. Ходили оглядываясь, боялись встречаться, чтобы не быть обвиненными в каком-нибудь коллективном деле. У Юры почти не было знакомых, недостаток книг чувствовался особенно мучительно, хоть мы и старались восполнить его присылкой своих. Общества он также не искал, вообще чувствовал себя затравленным, предпочитал Мариинскую ссылку такому полусвободному существованию.
Стали хлопотать о любой работе, более постоянной и подходящей. В это время строился канал Москва — Волга, и Юре удалось там устроиться сначала чертежником, потом техником.
О том, как он там работал, Коле рассказывал начальник строительства, очень хорошо относившийся к Юре. Он привел два эпизода, характеризовавших Юру и его отношение к работе и окружающим.
Юра был назначен руководителем работ на какой-то отдаленный участок, где рабочие были ссыльными; сначала они отнеслись к Юре как к бывшему собрату, переменившему фронт и выслуживающему доверие начальства. Но вскоре отношение к нему переменилось. Юра делал все, что мог по своему положению, чтобы оберечь рабочих от злоупотреблений мелких служащих, готовых любыми средствами нажить состояние. Таким оказался приезжавший на участок кассир. При расчете с рабочими он всячески урезывал их скудный заработок, причем делал это умеючи, и найти, в чем «ошибка», мог только человек, знающий работу. Юра сам стал вести строгий учет и, поймав кассира на мошенничестве, предупредил его, что еще один-два случая — и он расправится с ним сам.
Когда кассир не прекратил своих фокусов, Юра при всех поколотил его. Кассир пожаловался, и Юру должны были судить за самоуправство. Когда начальник строительства призвал Юру и потребовал объяснения, упрекнув в том, что он не обратился к начальству, Юра ответил: «Доносчиком я не был и не буду, а кулаки у меня здоровые, да для таких ловкачей, как этот, они и убедительней, по крайней мере, не увернуться от наказания, и этот впредь будет осторожнее».
«А ты знаешь, чем это грозит тебе?» — «Знаю, но сейчас по крайней мере будет за что». Начальник дело замял, ограничившись переводом Юры на другой участок.
Там произошел другой случай. На строительство, на Юрин участок, поступила какая-то новая иностранная машина, которую нужно было наладить для работы. То ли не хватало каких-то частей, то ли не было хороших специалистов, но с машиной ничего не могли сделать: не работала.
Юра, никогда прежде не видевший таких, на свой страх разобрал ее, изучил и пустил в ход. Машина двинулась, но застряла на дне реки. Надо было ее вызволить. Была середина ноября, вода холодная. Юра предложил нырнуть. Никто не решался. Тогда он сам нырнул. «И вот идут минуты за минутами, а его все нет и нет. Мы уже стали шапки снимать: ясно — утонул. И вдруг что-то залопотало, заскрипело, машина двинулась и вынесла — землю, а сверху — Юру без сознания». Его долго приводили в чувство, конечно, не обошлось без простуды, но машина начала работать исправно. Юра получил благодарность и был премирован, престиж его установился прочно.
В то время в Дмитрове открывался филиал Гидротехнического института, и Юра был намечен кандидатом. Восторгу его не было пределов. Спешно отправили ему документы, нужные книги. Но… принять в число студентов бывших репрессированных не разрешало высшее начальство, несмотря на лестный отзыв о Юре, данный начальником строительства.
За первой «восторженной телеграммой домой последовала другая, полная отчаяния. Но работы на строительстве заканчивались, опять появилась надежда: Юра был представлен к медали и снятию судимости. Оставались формальности, обнадеживающие мальчика стать комсомольцем — об этом он все время мечтал — и полноправным членом социалистического общества, искренним почитателем которого он был с ранних лет, несмотря на все невзгоды, которые он объяснял случайностью.
И вдруг опять телеграмма: «Ура, призван в Красную Армию. Все забыто, буду солдатом». Так он действительно думал, когда за два месяца до окончания строительства канала ехал в Псков. Но здесь его постигло разочарование: он был назначен, как и многие бывшие репрессированные, в строительный батальон, т. е. «ничего не забыто», это та же ссылка, те же работы, только с более суровой, солдатской дисциплиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66