Смотрит мальчик, а то вовсе не Степанида, а Гришаткина мать.
«Царь наш, заступник!» — бросается женщина к Пугачеву. «Не царь он, не царь, — кричит Гришатка, — а простой казак Пугачев Емельян Иванович!»
Лицо Гришаткиной матери становится строгим, смотрит она на сына укоряющим взглядом.
«Царь он, царь он, Гришатка!»
И вдруг врывается голос Хлопуши:
«Царь он народный! Вождь и заступник!»
И снова голос Гришаткиной матери:
«Вождь и заступник!»
Гришатка проснулся. Стоит у постели Ненила.
— Дитятко, я кашу тебе приготовила.
Вскочил Гришатка:
— Тетка Ненила, а где… где царь-батюшка наш?
— Уехал, уехал, Гришатка, Оренбург с казаками уехал брать.
В это время на кухню к Нениле ввалился еще по первой встрече знакомый Гришатке казак, тот высоченный, с серьгой в оттопыренном ухе.
— Сей минут из-под Оренбурга. Ух и сеча! Ух и сеча! Сам царь-батюшка водил казаков и башкирцев на приступ. Людишек много, оружия мало у нас. Неосторожен царь-государь. В самое пекло лезет. Ты, Ненила, доглядай за Гришаткой, наказал император.
— Ох, ох! — вздыхала Ненила. — Тут-то догляжу. Как они там, родные?
Принялась Ненила угощать казака варевом. А Гришатка незаметно полушубок на плечи, пистолет из-под подушки за пояс и на улицу — шмыг.
Подбежал он к коню, на котором прискакал казак из-под Оренбурга. Ногу в стремя, на спину — скок, пятками в лошадиное брюхо — трогай!
Взвился лихой скакун с места галопом.
Выбежали казак и Ненила.
— Стой! — закричал казак.
— Ох ты, дитятко! — всплеснула руками Ненила.
«КРОВИ ЧАСТИЦА НАРОДНОЙ»
К исходу дня Пугачев начал новую атаку на Оренбург. На сей раз в конном строю.
— За мной, детушки!
Взяли казацкие кони в карьер. Вмиг промахнули открытым полем.
Вот и ров, вот и вал.
— На штурм! На слом! — привстав в стременах, кричит Пугачев.
И снова градом навстречу картечь, снова несмолкаемым гулом бабахнули ружья.
Ударила пуля Пугачева в левый рукав — отлетел клок от полушубка, словно перо из птицы.
Ударила другая пуля в правый рукав — обожгла чуть повыше локтя.
— Не трусь! — кричит Пугачев. — Дело святое, правое. Смерть не страшна. Слазь с коня! Валом кати на вал!
Однако казаки не успели выполнить приказ Пугачева. Сверху, с вала, посыпались на пугачевцев солдаты. Врезались они в ряды конных, взыграл рукопашный бой.
Заработали казаки пиками, саблями. Крошит Пугачев солдат. Не подставляй головы, береги плечи! Удар у Пугачева пудовый. Сабля острая. Раз — взмах, два — взмах! Не шути с государем.
— Емелька! Это Емелька! — кричат царские солдаты и, словно к магниту, лезут к отважному всаднику.
— Неразумные! Сирые! — кричит Пугачев. — Так-то своих встречаете?! — И снова саблей во весь богатырский мах.
Бьется Емельян Иванович, мышцы как сталь, лицо в напряжении. Зрачки как маятник — в разные стороны бегают. На взлохмаченной бороде сосулька повисла.
Метнул Пугачев глазами налево — рядом верхом на коне Гришатка.
— Прочь! — взревел Пугачев. — Откуда ты, глупое! Эй, казаки, оттащить Гришатку в безопасное место!
Собрался Гришатка отъехать подальше от Пугачева, да вдруг заметил, как из-за крепостной стены из-за огромных бревен высунулось бородатое лицо солдата. Поднял солдат ружье, целит прямо в грудь Пугачеву.
— Берегись, берегись, государь!
Однако Пугачев то ли не услышал Гришаткиного крика, то ли не понял, в чем дело. Как был, так и остался на старом месте.
Сощурил бородатый солдат левый глаз. Момент — и нажмет на ружейный курок.
И вдруг Гришатка что есть мочи ударил коня. Дернул за узду так, что у лошади в губах кровь проступила.
Взмыл, привстал конь на задние ноги. Прыгнул вперед, заслонил Гришаткой и собой Пугачева.
Свистнула солдатская пуля. Ударила мальчика. Выпустил Гришатка из рук поводья. Осел, словно кто к земле потянул. Качнулся и рухнул с коня на снег.
— Гришатка! — закричал Пугачев. Он рванулся к мальчику, спрыгнул на землю, подбежал. — Гришатка, Гришатка!
Враз несколько казаков окружили Гришатку и Пугачева.
— Дитятко, — тормошит Пугачев Гришатку. — Дитятко!
Смотрит мальчик полузакрытыми глазами на Пугачева, смотрит, ничего не видит, не слышит. Не дышит Гришатка. Отжил, отгулял свой недолгий мальчишеский век Соколов-Соколенок.
— Гришатка! Гришатка! — кричит Пугачев.
Расстегнул Пугачев полушубок Гришаткин. Рванул залитую кровью рубаху — у самого сердца рана навылет.
Вдруг что-то зашуршало в руках Пугачева. Потянул он — бумага. Развернул — пугачевский портрет, тот самый, что рисовал как-то Гришатка. Конь. Пугачев. Генеральская лента. Пистолеты за поясом. Снизу надпись: «Царь-государь Петр Третий Федорович». Только надпись теперь перечеркнута. И вместо старой поверх нее новая — во весь разворот листа: «Пугачев Емельян Иванович — вождь и заступник народный».
— Дитятко! Сокол! — взревел Пугачев. — Крови частица народной. Кровушки. — И слеза, огромная слеза, размером в горошину, поползла по заросшей щеке Пугачева и тут же, застыв на морозе, повисла серебряной, стонущей каплей.
ПОЛЕ, ОГРОМНОЕ ПОЛЕ
Поле, огромное поле. Только что вырытая в промерзшей земле могила. На краю ее — маленький гроб с Гришаткой. Вокруг — огромной толпой притихшие люди.
— Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего, отрока Соколова Григория, и сотвори ему вечную па-а-амять! — вытягивает прощальную молитву священник Иван.
Он, по привычке, в поповской ризе поверх тулупа. Только лицо на сей раз не ястребиное, не строгое. Как-то сморщилось лицо у попа Ивана. Служит он панихиду, а сам нет-нет да носом потянет. Забивается нос, в глазах проступают слезы.
И голос сейчас у него тихий, и губы почти не шевелятся, словно бы вовсе и не он те слова произносит, а льются они откуда-то сами и несет их ветер из дальних далей.
Поп Иван подает команду. Все медленно опускаются на колени и, сотрясая притихшую степь, трижды повторяют за священником:
— Вечная па-а-амять.
Четверо казаков подымают гроб и опускают его в могилу.
По приказу Пугачева гремит прощальный салют из пушек.
Опять тишина, и вдруг!..
— Гришенька, родненький! — взорвал немоту плачущий голос Ненилы.
— Дитятко, сокол! — крик-стоном метнулся хрип из груди Хлопуши.
И следом сотни людей:
— Ушел, ушел! Улетел! Закрылись очи твои соколиные.
— Детушки, детушки, — перекрыл человеческий плач дрогнувший бас Пугачева. Он пробился к самому краю могилы, поднялся на бугор из отрытой земли. — Неверно. Неверно! Жив он, жив Соколенок! Соколам вольное небо. Ширь им, простор им и вечность. — Пугачев вскинул руки, простер их вверх в синеву, к небу. — Здесь он, здесь он, наш Соколенок!
Все невольно подняли головы к небу. И хотя не было там ничего, но всем вдруг ясно представилась вольная птица. Она кружилась, махала крылом, издавала призывные крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
«Царь наш, заступник!» — бросается женщина к Пугачеву. «Не царь он, не царь, — кричит Гришатка, — а простой казак Пугачев Емельян Иванович!»
Лицо Гришаткиной матери становится строгим, смотрит она на сына укоряющим взглядом.
«Царь он, царь он, Гришатка!»
И вдруг врывается голос Хлопуши:
«Царь он народный! Вождь и заступник!»
И снова голос Гришаткиной матери:
«Вождь и заступник!»
Гришатка проснулся. Стоит у постели Ненила.
— Дитятко, я кашу тебе приготовила.
Вскочил Гришатка:
— Тетка Ненила, а где… где царь-батюшка наш?
— Уехал, уехал, Гришатка, Оренбург с казаками уехал брать.
В это время на кухню к Нениле ввалился еще по первой встрече знакомый Гришатке казак, тот высоченный, с серьгой в оттопыренном ухе.
— Сей минут из-под Оренбурга. Ух и сеча! Ух и сеча! Сам царь-батюшка водил казаков и башкирцев на приступ. Людишек много, оружия мало у нас. Неосторожен царь-государь. В самое пекло лезет. Ты, Ненила, доглядай за Гришаткой, наказал император.
— Ох, ох! — вздыхала Ненила. — Тут-то догляжу. Как они там, родные?
Принялась Ненила угощать казака варевом. А Гришатка незаметно полушубок на плечи, пистолет из-под подушки за пояс и на улицу — шмыг.
Подбежал он к коню, на котором прискакал казак из-под Оренбурга. Ногу в стремя, на спину — скок, пятками в лошадиное брюхо — трогай!
Взвился лихой скакун с места галопом.
Выбежали казак и Ненила.
— Стой! — закричал казак.
— Ох ты, дитятко! — всплеснула руками Ненила.
«КРОВИ ЧАСТИЦА НАРОДНОЙ»
К исходу дня Пугачев начал новую атаку на Оренбург. На сей раз в конном строю.
— За мной, детушки!
Взяли казацкие кони в карьер. Вмиг промахнули открытым полем.
Вот и ров, вот и вал.
— На штурм! На слом! — привстав в стременах, кричит Пугачев.
И снова градом навстречу картечь, снова несмолкаемым гулом бабахнули ружья.
Ударила пуля Пугачева в левый рукав — отлетел клок от полушубка, словно перо из птицы.
Ударила другая пуля в правый рукав — обожгла чуть повыше локтя.
— Не трусь! — кричит Пугачев. — Дело святое, правое. Смерть не страшна. Слазь с коня! Валом кати на вал!
Однако казаки не успели выполнить приказ Пугачева. Сверху, с вала, посыпались на пугачевцев солдаты. Врезались они в ряды конных, взыграл рукопашный бой.
Заработали казаки пиками, саблями. Крошит Пугачев солдат. Не подставляй головы, береги плечи! Удар у Пугачева пудовый. Сабля острая. Раз — взмах, два — взмах! Не шути с государем.
— Емелька! Это Емелька! — кричат царские солдаты и, словно к магниту, лезут к отважному всаднику.
— Неразумные! Сирые! — кричит Пугачев. — Так-то своих встречаете?! — И снова саблей во весь богатырский мах.
Бьется Емельян Иванович, мышцы как сталь, лицо в напряжении. Зрачки как маятник — в разные стороны бегают. На взлохмаченной бороде сосулька повисла.
Метнул Пугачев глазами налево — рядом верхом на коне Гришатка.
— Прочь! — взревел Пугачев. — Откуда ты, глупое! Эй, казаки, оттащить Гришатку в безопасное место!
Собрался Гришатка отъехать подальше от Пугачева, да вдруг заметил, как из-за крепостной стены из-за огромных бревен высунулось бородатое лицо солдата. Поднял солдат ружье, целит прямо в грудь Пугачеву.
— Берегись, берегись, государь!
Однако Пугачев то ли не услышал Гришаткиного крика, то ли не понял, в чем дело. Как был, так и остался на старом месте.
Сощурил бородатый солдат левый глаз. Момент — и нажмет на ружейный курок.
И вдруг Гришатка что есть мочи ударил коня. Дернул за узду так, что у лошади в губах кровь проступила.
Взмыл, привстал конь на задние ноги. Прыгнул вперед, заслонил Гришаткой и собой Пугачева.
Свистнула солдатская пуля. Ударила мальчика. Выпустил Гришатка из рук поводья. Осел, словно кто к земле потянул. Качнулся и рухнул с коня на снег.
— Гришатка! — закричал Пугачев. Он рванулся к мальчику, спрыгнул на землю, подбежал. — Гришатка, Гришатка!
Враз несколько казаков окружили Гришатку и Пугачева.
— Дитятко, — тормошит Пугачев Гришатку. — Дитятко!
Смотрит мальчик полузакрытыми глазами на Пугачева, смотрит, ничего не видит, не слышит. Не дышит Гришатка. Отжил, отгулял свой недолгий мальчишеский век Соколов-Соколенок.
— Гришатка! Гришатка! — кричит Пугачев.
Расстегнул Пугачев полушубок Гришаткин. Рванул залитую кровью рубаху — у самого сердца рана навылет.
Вдруг что-то зашуршало в руках Пугачева. Потянул он — бумага. Развернул — пугачевский портрет, тот самый, что рисовал как-то Гришатка. Конь. Пугачев. Генеральская лента. Пистолеты за поясом. Снизу надпись: «Царь-государь Петр Третий Федорович». Только надпись теперь перечеркнута. И вместо старой поверх нее новая — во весь разворот листа: «Пугачев Емельян Иванович — вождь и заступник народный».
— Дитятко! Сокол! — взревел Пугачев. — Крови частица народной. Кровушки. — И слеза, огромная слеза, размером в горошину, поползла по заросшей щеке Пугачева и тут же, застыв на морозе, повисла серебряной, стонущей каплей.
ПОЛЕ, ОГРОМНОЕ ПОЛЕ
Поле, огромное поле. Только что вырытая в промерзшей земле могила. На краю ее — маленький гроб с Гришаткой. Вокруг — огромной толпой притихшие люди.
— Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего, отрока Соколова Григория, и сотвори ему вечную па-а-амять! — вытягивает прощальную молитву священник Иван.
Он, по привычке, в поповской ризе поверх тулупа. Только лицо на сей раз не ястребиное, не строгое. Как-то сморщилось лицо у попа Ивана. Служит он панихиду, а сам нет-нет да носом потянет. Забивается нос, в глазах проступают слезы.
И голос сейчас у него тихий, и губы почти не шевелятся, словно бы вовсе и не он те слова произносит, а льются они откуда-то сами и несет их ветер из дальних далей.
Поп Иван подает команду. Все медленно опускаются на колени и, сотрясая притихшую степь, трижды повторяют за священником:
— Вечная па-а-амять.
Четверо казаков подымают гроб и опускают его в могилу.
По приказу Пугачева гремит прощальный салют из пушек.
Опять тишина, и вдруг!..
— Гришенька, родненький! — взорвал немоту плачущий голос Ненилы.
— Дитятко, сокол! — крик-стоном метнулся хрип из груди Хлопуши.
И следом сотни людей:
— Ушел, ушел! Улетел! Закрылись очи твои соколиные.
— Детушки, детушки, — перекрыл человеческий плач дрогнувший бас Пугачева. Он пробился к самому краю могилы, поднялся на бугор из отрытой земли. — Неверно. Неверно! Жив он, жив Соколенок! Соколам вольное небо. Ширь им, простор им и вечность. — Пугачев вскинул руки, простер их вверх в синеву, к небу. — Здесь он, здесь он, наш Соколенок!
Все невольно подняли головы к небу. И хотя не было там ничего, но всем вдруг ясно представилась вольная птица. Она кружилась, махала крылом, издавала призывные крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113