– Мы ведь что – люди маленькие, – уже доверительно, по-приятельски, сообщил он Косте, взмахнув его чемодан на полку и выписывая квитанцию. – Приказано – что сделаешь? Конечно, и людям от этого неудобство, и нам отказывать совестно, и помещенье наполовину пустует… доход у государства пропадает. А вот висит приказ – и точка, будь добр – сполняй…
Глава тридцать пятая
Нужный Косте дом стоял на полугоре, в стороне от кривой, узкой, типичной ялтинской улицы с серыми стенами заборов из местного камня, спрятанный за другими такими же домами в зелень кипарисов и миндалевых деревьев. Это было многоквартирное сооружение с пристроенными со всех боков для увеличения площади жилья террасами и верандочками, обвитыми диким виноградом, змееподобными побегами глициний. Винтовые и не винтовые железные лесенки вели в квартиры второго этажа.
Костя поднялся по такой лесенке, певуче зазвеневшей под ногами, постучал.
По-разному открывают двери. Долго выспрашивая – кто, что, зачем, недоверчиво и осторожно, вначале на узкую только щелочку, чтобы лишь поместился глаз. Или равнодушно – когда никого не ждут, никого не желают, никому не рады. Или – если пришелец не вовремя, если отрывают от дела, если надоели стуками, звонками, – со злостью, раздраженно: «Ну, кого еще нелегкая несет?!»
На Костин стук дверь распахнулась тотчас же, широко и гостеприимно, – его как будто бы ждали за этой дверью, караулили его приход.
– Вы с марками? – живо, улыбаясь, показывая стальные зубы, спросил маленький, тщедушный старичок в мохнатом купальном халате, с полотенцем на голове, повязанным, как персидская чалма. Личико у него было сморщенное, сухонькое, смугло-коричневое, как у мумии, скулы выпирали остро, двумя шишечками, а щеки под ними были втянуты внутрь, западали глубокими ямками, так что это выглядело уже даже не как особенность строения, а скорее как недостача, потеря части лица, возникшая в результате ранения или операции. И на этом ссохшемся личике, на котором все уже было ветхо, поношено и находилось в последней стадии увядания, поражая контрастом, бившей из них какою-то совсем юной энергией, точно два фонарика, лучисто, с бриллиантовыми искрами, светились голубые глаза старика, полные жадного интереса к Косте и какого-то нетерпеливого ожидания.
– Нет, я не с марками, – сказал Костя слегка ошарашенно, разглядывая старичка. Своею ветхою фигуркою, халатом, накрученной на голову тряпкой, какой-то весь страшно несовременный, допотопный, производивший впечатление чего-то не вполне настоящего, а каким-то чудом ожившей, говорящей и двигающейся книжной иллюстрации, он напоминал собою сразу несколько знакомых Косте персонажей самого противоположного характера: гоголевского Афанасия Ивановича в самую благополучную пору его жизни с Пульхерией Ивановной, бальзаковского Гобсека, художника Рембрандта – из заграничного фильма, показывавшегося на экранах лет десять-двенадцать назад.
– Тогда со значками? – так же живо спросил старичок, с еще большим интересом к Косте, топя его в бриллиантовом излучении своих глаз.
– Нет, и не со значками, – вынужден был огорчить его Костя.
– А что вы собираете?
– В каком смысле?
– Ну – коллекционируете? Вы ведь коллекционер? Какая у вас направленность – художественные открытки? Портреты артистов? Автографы знаменитых людей? Ордена, медали, памятные знаки, жетоны? Может быть, ваша область – нумизматика? Или – пуговицы? А! Я угадал! – порывисто воздел старичок желтоватые ручки, до локтей высунувшиеся из широких рукавов халата. Тонюсенькие, прямо детские пальчики, растопыренные и смешно скрюченные, делали его руки похожими на куриные лапки, проваренные в бульоне. – Вы собираете книжные экслибрисы! У вас очень интеллигентный вид, все молодые люди с вашей наружностью, как правило, интересуются книжными экслибрисами…
– Нет, я ничего не собираю, – сказал Костя.
На лице старика появилось удивление, к удивлению тут же прибавилась огорченность, а затем и разочарование с вопросительным оттенком; старик точно хотел спросить у Кости: зачем же вы тогда вообще живете на свете?
– Я к вам совсем по другому поводу…
– Ах, вот как! Пожалуйста, прошу в дом.. – отступая от двери, пригласил старичок жестом, уже без какого бы то ни было интереса к Косте, и как бы уже ничего от него не ожидая. Лицо его вмиг поскучнело, стало будничным, глаза потеряли свое фосфорическое свечение и выглядели не голубыми, а как то слинялое трикотажное белье, что вывешивают во дворе на веревках для сушки.
– У меня, извините, не вполне прибрано, – сказал он, закрывая на крючок дверь и впереди Кости проходя в большую, но тесно заставленную мебелью, полную какого-то хлама комнату. – По причине жизненных обстоятельств живу один, т-скть, отшельником, анахоретом… Уборщица приходящая, является раз в десять дней, но знаете, какова нынешняя прислуга? Махнет пару раз тряпкой – и готово, лишь бы, т-скть, считалось, что уборка произведена… Присаживайтесь, – подвинул он Косте темно-коричневый, шаткий, скрипнувший всеми своими сочленениями, антикварного вида стул с резной спинкой и продранным клеенчатым сиденьем. – Если вы с направлением квартирного бюро по найму комнаты, то она сейчас свободна, два дня тому назад жившие у меня квартиранты выехали. Однако должен вас предупредить, я предпочитаю сдавать комнату людям более пожилого возраста. Молодые люди, приезжающие сюда на отдых, ведут слишком шумный, беспокойный образ жизни – приходят поздно, склонны приглашать к себе компании, приводить девиц… т-скть, – многозначительно не договорив, он сделал паузу, придав ей неодобрительный смысл. – Я это, поймите меня правильно, отнюдь не осуждаю, – поднял он свои куриные лапки, как бы защищаясь от Кости, в каком-то совсем диковинном изломе оттопырив и скрючив свои тончайшие мизинчики. – Сейчас такое время… западные влияния, новые, т-скть, нравы, обычаи… Нормы человеческого общежития нынешняя молодежь уважать не приучена… А комнаты мои. знаете ли, рядом, и всякие, т-скть, излишние шумы, ночные посещения мне крайне нежелательны, по той причине, что нарушают мой распорядок, сон…
– Не беспокойтесь, я не по поводу комнаты, – сказал Костя, кое-как отыскав точку равновесия на шатком скрипучем стуле, норовившем скривиться под ним то в одну, то в другую сторону. – Я из Уголовного розыска. Вот удостоверение мое. Вы ведь Клавдий Митрофанович Лопухов?
– Совершенно верно.
– У вас на квартире с ноября прошлого года проживал гражданин Артамонов Серафим Ильич…
– Совершенно верно. Могу даже сказать, с какого именно числа и по какое… Если вас интересует домовая книга…
Клавдий Митрофаныч, как-то сразу по-военному подтянувшийся при Костиных словах о том, что он из Уголовного розыска, сделал движение тут же достать эту книгу, но Костя остановил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Глава тридцать пятая
Нужный Косте дом стоял на полугоре, в стороне от кривой, узкой, типичной ялтинской улицы с серыми стенами заборов из местного камня, спрятанный за другими такими же домами в зелень кипарисов и миндалевых деревьев. Это было многоквартирное сооружение с пристроенными со всех боков для увеличения площади жилья террасами и верандочками, обвитыми диким виноградом, змееподобными побегами глициний. Винтовые и не винтовые железные лесенки вели в квартиры второго этажа.
Костя поднялся по такой лесенке, певуче зазвеневшей под ногами, постучал.
По-разному открывают двери. Долго выспрашивая – кто, что, зачем, недоверчиво и осторожно, вначале на узкую только щелочку, чтобы лишь поместился глаз. Или равнодушно – когда никого не ждут, никого не желают, никому не рады. Или – если пришелец не вовремя, если отрывают от дела, если надоели стуками, звонками, – со злостью, раздраженно: «Ну, кого еще нелегкая несет?!»
На Костин стук дверь распахнулась тотчас же, широко и гостеприимно, – его как будто бы ждали за этой дверью, караулили его приход.
– Вы с марками? – живо, улыбаясь, показывая стальные зубы, спросил маленький, тщедушный старичок в мохнатом купальном халате, с полотенцем на голове, повязанным, как персидская чалма. Личико у него было сморщенное, сухонькое, смугло-коричневое, как у мумии, скулы выпирали остро, двумя шишечками, а щеки под ними были втянуты внутрь, западали глубокими ямками, так что это выглядело уже даже не как особенность строения, а скорее как недостача, потеря части лица, возникшая в результате ранения или операции. И на этом ссохшемся личике, на котором все уже было ветхо, поношено и находилось в последней стадии увядания, поражая контрастом, бившей из них какою-то совсем юной энергией, точно два фонарика, лучисто, с бриллиантовыми искрами, светились голубые глаза старика, полные жадного интереса к Косте и какого-то нетерпеливого ожидания.
– Нет, я не с марками, – сказал Костя слегка ошарашенно, разглядывая старичка. Своею ветхою фигуркою, халатом, накрученной на голову тряпкой, какой-то весь страшно несовременный, допотопный, производивший впечатление чего-то не вполне настоящего, а каким-то чудом ожившей, говорящей и двигающейся книжной иллюстрации, он напоминал собою сразу несколько знакомых Косте персонажей самого противоположного характера: гоголевского Афанасия Ивановича в самую благополучную пору его жизни с Пульхерией Ивановной, бальзаковского Гобсека, художника Рембрандта – из заграничного фильма, показывавшегося на экранах лет десять-двенадцать назад.
– Тогда со значками? – так же живо спросил старичок, с еще большим интересом к Косте, топя его в бриллиантовом излучении своих глаз.
– Нет, и не со значками, – вынужден был огорчить его Костя.
– А что вы собираете?
– В каком смысле?
– Ну – коллекционируете? Вы ведь коллекционер? Какая у вас направленность – художественные открытки? Портреты артистов? Автографы знаменитых людей? Ордена, медали, памятные знаки, жетоны? Может быть, ваша область – нумизматика? Или – пуговицы? А! Я угадал! – порывисто воздел старичок желтоватые ручки, до локтей высунувшиеся из широких рукавов халата. Тонюсенькие, прямо детские пальчики, растопыренные и смешно скрюченные, делали его руки похожими на куриные лапки, проваренные в бульоне. – Вы собираете книжные экслибрисы! У вас очень интеллигентный вид, все молодые люди с вашей наружностью, как правило, интересуются книжными экслибрисами…
– Нет, я ничего не собираю, – сказал Костя.
На лице старика появилось удивление, к удивлению тут же прибавилась огорченность, а затем и разочарование с вопросительным оттенком; старик точно хотел спросить у Кости: зачем же вы тогда вообще живете на свете?
– Я к вам совсем по другому поводу…
– Ах, вот как! Пожалуйста, прошу в дом.. – отступая от двери, пригласил старичок жестом, уже без какого бы то ни было интереса к Косте, и как бы уже ничего от него не ожидая. Лицо его вмиг поскучнело, стало будничным, глаза потеряли свое фосфорическое свечение и выглядели не голубыми, а как то слинялое трикотажное белье, что вывешивают во дворе на веревках для сушки.
– У меня, извините, не вполне прибрано, – сказал он, закрывая на крючок дверь и впереди Кости проходя в большую, но тесно заставленную мебелью, полную какого-то хлама комнату. – По причине жизненных обстоятельств живу один, т-скть, отшельником, анахоретом… Уборщица приходящая, является раз в десять дней, но знаете, какова нынешняя прислуга? Махнет пару раз тряпкой – и готово, лишь бы, т-скть, считалось, что уборка произведена… Присаживайтесь, – подвинул он Косте темно-коричневый, шаткий, скрипнувший всеми своими сочленениями, антикварного вида стул с резной спинкой и продранным клеенчатым сиденьем. – Если вы с направлением квартирного бюро по найму комнаты, то она сейчас свободна, два дня тому назад жившие у меня квартиранты выехали. Однако должен вас предупредить, я предпочитаю сдавать комнату людям более пожилого возраста. Молодые люди, приезжающие сюда на отдых, ведут слишком шумный, беспокойный образ жизни – приходят поздно, склонны приглашать к себе компании, приводить девиц… т-скть, – многозначительно не договорив, он сделал паузу, придав ей неодобрительный смысл. – Я это, поймите меня правильно, отнюдь не осуждаю, – поднял он свои куриные лапки, как бы защищаясь от Кости, в каком-то совсем диковинном изломе оттопырив и скрючив свои тончайшие мизинчики. – Сейчас такое время… западные влияния, новые, т-скть, нравы, обычаи… Нормы человеческого общежития нынешняя молодежь уважать не приучена… А комнаты мои. знаете ли, рядом, и всякие, т-скть, излишние шумы, ночные посещения мне крайне нежелательны, по той причине, что нарушают мой распорядок, сон…
– Не беспокойтесь, я не по поводу комнаты, – сказал Костя, кое-как отыскав точку равновесия на шатком скрипучем стуле, норовившем скривиться под ним то в одну, то в другую сторону. – Я из Уголовного розыска. Вот удостоверение мое. Вы ведь Клавдий Митрофанович Лопухов?
– Совершенно верно.
– У вас на квартире с ноября прошлого года проживал гражданин Артамонов Серафим Ильич…
– Совершенно верно. Могу даже сказать, с какого именно числа и по какое… Если вас интересует домовая книга…
Клавдий Митрофаныч, как-то сразу по-военному подтянувшийся при Костиных словах о том, что он из Уголовного розыска, сделал движение тут же достать эту книгу, но Костя остановил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163