Здесь тоже было тесно, многолюдно, душновато, резко пахло детскими пеленками, но эти каюты считались третьим классом: каждый пассажир имел здесь свое определенное место, свою полку. Одна из таких полок принадлежала Косте. Был у него соблазн взять билет в каюту получше, да трезвый расчет пересилил: путешествие далекое, много еще всяких трат ему предстоит, сойдет и полка – авось с боками ничего не случится…
Он все-таки нашел тихий, укромный уголок – на самой корме, возле ящиков с песком для тушения огня, выкрашенных суриком, и свитых в толстые бухты причальных канатов.
«Итак, – сказал он самому себе, опять раскрывши свою толстую записную книжку в черной клеенчатой обложке, – Серафим Ильич Артамонов… Родился в тысяча девятьсот одиннадцатом году, в городе Макарьеве, на Волге…»
Сведения об Артамонове были разбросаны по разным записям. Чтобы придать им порядок, наглядность, лучше всего их было свести на одну страницу, в столбец.
Шариковым карандашом Костя вывел число, месяц, он старательно соблюдал принятый им дневниковый характер всех своих заметок: ведь это тоже имеет значение, может оказаться важным для дела – когда именно пришла тебе в голову та или иная мысль, та или иная догадка, когда поступила к тебе та или иная информация… Дата, которую он проставил в верху страницы, была не простая, а очень даже знаменательная для него – он вспомнил и мысленно отметил это про себя. В этот день, четыре года назад, случилось событие, которое совсем неожиданно для Кости определило всю его дальнейшую судьбу, его будущую профессию…
Начался этот день большой радостью: придя спозаранку в институт, Костя нашел себя в списках принятых. Он так устал в это лето от учебников, от нервной лихорадки на экзаменах, что даже обрадоваться-то не сумел – принял свою удачу лишь с тихим удовлетворением.
Выйдя из института, он взвесился на углу у старичка в белом медицинском халате, у которого за несколько копеек можно было узнать все свои характеристики: рост, вес, силу рук.
– Я и так могу вам сказать, во что вам обошлись экзамены – четыре килограмма, не меньше, – сказал словоохотливый красноносый старичок, двигая на хромированной планке весов гирьки. – Сколько ви тянули прежде? Пожалуйста, смотрите сами, мой глаз – та же кибернетика: в вашем теле не хватает четыре килограмма пятьсот грамм живого веса… Но ви не должны огорчаться, это вполне в пределах нормы. Я стою на этом углу уже двенадцать лет, я перевешал уже половину города, а всех ваших коллег-студентов я знаю наизусть, как своих внуков и племянников. И я вам скажу, что ви еще легко отделались: на вступительных экзаменах средняя норма похудания значительно више – до шести килограмм, а отдельные восприимчивые индивиды теряют так еще больше… Теперь вам надо приобрести для полного счастья билетик лотереи. Автомобиль «Москвич» – и всего за тридцать копеек. Что такое тридцать копеек! Один кусок мыла!
Костя отсчитал монетки.
– Ви уже за рульом! – сказал старичок, протягивая билетик.
Постепенно в течение дня Костя стряхнул с себя вялость и все же в полной мере осознал и прочувствовал, какая одержана им победа. Вечером, когда ребята и девочки из Костиного класса, которым тоже повезло с поступлением в вузы, собрались и устроили пир на квартире у одного из соклассников, Костя, выпив вишневой наливки, пустился даже в пляс, хотя ни плясать, ни танцевать не умел и даже стыдился длинных ног своих, рук, нескладной фигуры.
Один из парней, которого наливка настроила на романтико-возвышенный, мечтательный лад, все пытался нарисовать картину того, что будет со всеми через двадцать лет.
– Знаменитый физик, член Академии наук, лауреат международных премий Константин Поперечный! – приставал он к Косте, дергая его за рукав, за борт пиджака. – Вашим именем назовут школу, в которой безжалостные учителя лепили вам трояки… и даже, случалось, двойки… не подозревая, что перед ними – будущее светило науки!
Разошлись в одиннадцатом часу. Костя пристроился было проводить одну из девочек, но она дала понять, что ей не требуются его услуги, провожатый у нее уже есть, и Костя, распрощавшись со всеми, одиноко и отрезвело побрел по темным улицам домой.
В той стороне, где находился парк для вечернего отдыха городской молодежи, устроенный на территории бывшего кладбища и потому прозванный острословами «парком живых и мертвых», или сокращенно – «ЖИМ», слышалась музыка и светились гирлянды разноцветных огней. За домами громыхали по рельсам трамваи, вспарывая плотную черноту августовского неба трескучими вспышками сине-фиолетовых электрических разрядов. Та же улица, по которой, ступая из черноты в мутный желтоватый свет уличного фонаря и снова окунаясь в черноту, под листвою тротуарных деревьев шел Костя – была безжизненна и пуста. В редких окнах еще горел свет, большинство были залиты мраком. Это была отдаленная от центра улица, здесь властвовали свои привычки: здешние жители поднимались рано, но и рано укладывались на покой.
В глубокой глухой тени, в проеме калитки, стояли парень и девушка. Костя лишь слегка различил белевшее на девушке платье и темную, размытую фигуру парня, когда он окликнул Костю и попросил спичек.
Костя похлопал по карманам. Он еще не курил тогда, но спички, случалось, у него водились. И на этот раз нашелся коробок, и, чиркнув спичкой, укрыв огонек в ладонях, он поднес его парню. Пока тот прикуривал, пыхая дымком, Костя успел его разглядеть: обыкновенный малый, каких много, белобрысенький, стриженный «под канадку». По годам – ровесник Косте. Явно он и курил-то затем только, чтобы выглядеть перед девушкой более взрослым.
Костя и на девушку успел бросить взгляд. Она стояла, опираясь спиною о столб калитки, с заложенными назад руками, слегка запрокинув голову. Лица ее он почти не разглядел – его скрадывали густые, слегка волнистые волосы, отвесно ниспадавшие до самых тонких, обнаженных вырезом платья плеч. Он только заметил, как, отразив пламя спички, влажно, черным лаком блеснули ее большие, темные глаза, спокойно и приязненно смотревшие на Костю.
У него как-то непонятно сжалось сердце, и он так и пошел дальше, унося в груди сладкую и грустноватую тесноту, какую-то жалость к себе и что-то похожее на зависть к парню. У него, Кости, еще никогда не было своей девушки, и еще никогда не было вот так – чтобы он стоял с кем-нибудь вдвоем, в темноте, и чтобы вот так, для него одного, влажно и тепло и чуть-чуть загадочно, заколдовывая, глядели из темноты девичьи глаза… И чтоб были какие-то разговоры, полуголосом, полушепотом, в которых каждое слово – это доверительность, близость… И пожатие узкой, хрупкой, слабой ладони на прощанье, в котором всё – особый смысл, особое значение… Он только носил в себе желание таких встреч, предчувствие их, застенчиво пряча это и от посторонних, и даже от самого себя…
Отойдя на несколько шагов, он не сдержался и обернулся, хотя знал, что ничего не увидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Он все-таки нашел тихий, укромный уголок – на самой корме, возле ящиков с песком для тушения огня, выкрашенных суриком, и свитых в толстые бухты причальных канатов.
«Итак, – сказал он самому себе, опять раскрывши свою толстую записную книжку в черной клеенчатой обложке, – Серафим Ильич Артамонов… Родился в тысяча девятьсот одиннадцатом году, в городе Макарьеве, на Волге…»
Сведения об Артамонове были разбросаны по разным записям. Чтобы придать им порядок, наглядность, лучше всего их было свести на одну страницу, в столбец.
Шариковым карандашом Костя вывел число, месяц, он старательно соблюдал принятый им дневниковый характер всех своих заметок: ведь это тоже имеет значение, может оказаться важным для дела – когда именно пришла тебе в голову та или иная мысль, та или иная догадка, когда поступила к тебе та или иная информация… Дата, которую он проставил в верху страницы, была не простая, а очень даже знаменательная для него – он вспомнил и мысленно отметил это про себя. В этот день, четыре года назад, случилось событие, которое совсем неожиданно для Кости определило всю его дальнейшую судьбу, его будущую профессию…
Начался этот день большой радостью: придя спозаранку в институт, Костя нашел себя в списках принятых. Он так устал в это лето от учебников, от нервной лихорадки на экзаменах, что даже обрадоваться-то не сумел – принял свою удачу лишь с тихим удовлетворением.
Выйдя из института, он взвесился на углу у старичка в белом медицинском халате, у которого за несколько копеек можно было узнать все свои характеристики: рост, вес, силу рук.
– Я и так могу вам сказать, во что вам обошлись экзамены – четыре килограмма, не меньше, – сказал словоохотливый красноносый старичок, двигая на хромированной планке весов гирьки. – Сколько ви тянули прежде? Пожалуйста, смотрите сами, мой глаз – та же кибернетика: в вашем теле не хватает четыре килограмма пятьсот грамм живого веса… Но ви не должны огорчаться, это вполне в пределах нормы. Я стою на этом углу уже двенадцать лет, я перевешал уже половину города, а всех ваших коллег-студентов я знаю наизусть, как своих внуков и племянников. И я вам скажу, что ви еще легко отделались: на вступительных экзаменах средняя норма похудания значительно више – до шести килограмм, а отдельные восприимчивые индивиды теряют так еще больше… Теперь вам надо приобрести для полного счастья билетик лотереи. Автомобиль «Москвич» – и всего за тридцать копеек. Что такое тридцать копеек! Один кусок мыла!
Костя отсчитал монетки.
– Ви уже за рульом! – сказал старичок, протягивая билетик.
Постепенно в течение дня Костя стряхнул с себя вялость и все же в полной мере осознал и прочувствовал, какая одержана им победа. Вечером, когда ребята и девочки из Костиного класса, которым тоже повезло с поступлением в вузы, собрались и устроили пир на квартире у одного из соклассников, Костя, выпив вишневой наливки, пустился даже в пляс, хотя ни плясать, ни танцевать не умел и даже стыдился длинных ног своих, рук, нескладной фигуры.
Один из парней, которого наливка настроила на романтико-возвышенный, мечтательный лад, все пытался нарисовать картину того, что будет со всеми через двадцать лет.
– Знаменитый физик, член Академии наук, лауреат международных премий Константин Поперечный! – приставал он к Косте, дергая его за рукав, за борт пиджака. – Вашим именем назовут школу, в которой безжалостные учителя лепили вам трояки… и даже, случалось, двойки… не подозревая, что перед ними – будущее светило науки!
Разошлись в одиннадцатом часу. Костя пристроился было проводить одну из девочек, но она дала понять, что ей не требуются его услуги, провожатый у нее уже есть, и Костя, распрощавшись со всеми, одиноко и отрезвело побрел по темным улицам домой.
В той стороне, где находился парк для вечернего отдыха городской молодежи, устроенный на территории бывшего кладбища и потому прозванный острословами «парком живых и мертвых», или сокращенно – «ЖИМ», слышалась музыка и светились гирлянды разноцветных огней. За домами громыхали по рельсам трамваи, вспарывая плотную черноту августовского неба трескучими вспышками сине-фиолетовых электрических разрядов. Та же улица, по которой, ступая из черноты в мутный желтоватый свет уличного фонаря и снова окунаясь в черноту, под листвою тротуарных деревьев шел Костя – была безжизненна и пуста. В редких окнах еще горел свет, большинство были залиты мраком. Это была отдаленная от центра улица, здесь властвовали свои привычки: здешние жители поднимались рано, но и рано укладывались на покой.
В глубокой глухой тени, в проеме калитки, стояли парень и девушка. Костя лишь слегка различил белевшее на девушке платье и темную, размытую фигуру парня, когда он окликнул Костю и попросил спичек.
Костя похлопал по карманам. Он еще не курил тогда, но спички, случалось, у него водились. И на этот раз нашелся коробок, и, чиркнув спичкой, укрыв огонек в ладонях, он поднес его парню. Пока тот прикуривал, пыхая дымком, Костя успел его разглядеть: обыкновенный малый, каких много, белобрысенький, стриженный «под канадку». По годам – ровесник Косте. Явно он и курил-то затем только, чтобы выглядеть перед девушкой более взрослым.
Костя и на девушку успел бросить взгляд. Она стояла, опираясь спиною о столб калитки, с заложенными назад руками, слегка запрокинув голову. Лица ее он почти не разглядел – его скрадывали густые, слегка волнистые волосы, отвесно ниспадавшие до самых тонких, обнаженных вырезом платья плеч. Он только заметил, как, отразив пламя спички, влажно, черным лаком блеснули ее большие, темные глаза, спокойно и приязненно смотревшие на Костю.
У него как-то непонятно сжалось сердце, и он так и пошел дальше, унося в груди сладкую и грустноватую тесноту, какую-то жалость к себе и что-то похожее на зависть к парню. У него, Кости, еще никогда не было своей девушки, и еще никогда не было вот так – чтобы он стоял с кем-нибудь вдвоем, в темноте, и чтобы вот так, для него одного, влажно и тепло и чуть-чуть загадочно, заколдовывая, глядели из темноты девичьи глаза… И чтоб были какие-то разговоры, полуголосом, полушепотом, в которых каждое слово – это доверительность, близость… И пожатие узкой, хрупкой, слабой ладони на прощанье, в котором всё – особый смысл, особое значение… Он только носил в себе желание таких встреч, предчувствие их, застенчиво пряча это и от посторонних, и даже от самого себя…
Отойдя на несколько шагов, он не сдержался и обернулся, хотя знал, что ничего не увидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163