Спешно кончают прикреплять кухтыли к «богородице» — доске-щиту, которая находится над тралом и пугает рыбу, тем самым загоняя ее в зев океанской авоськи.
Старший тралмастер действительно оказался золотым работником. Да еще, чувствуя свою провинность, старается вовсю — ночи не спал, готовил тралы к работе. Его так и не ссадил капитан на первое попавшееся судно, возвращающееся в порт, хотя и грозил. А попадалось нам их предостаточно.
Соловьев невысок, щупл, шустр, с соломенными короткими волосами. И эта мальчишечья стрижка еще больше делает его похожим на деревенского парнишку, который любит свое хозяйство, ходит по двору и то поднимет упавшую дугу, то грабли на место поставит, то клок сена приберет. Так и Соловьев — все время хлопочет возле трала. А глаза его на задубелом от морских ветров лице грустные и больные. Он смущается, когда смотришь на него.
Бригадир добытчиков Зайкин, здоровый парень с жесткими светлыми глазами, тот самый, у которого был день рождения три дня назад, поднимает руку и смотрит на рубку. Мол, все готово.
Капитан подносит микрофон к губам и хрипло отдает команду:
— Пошел!
Лебедчик передвигает черные рукоятки на пульте, и трал, дрогнув, ползет по палубе, по слипу и постепенно исчезает в океане.
Что поймаем? Показаний на фишлупе почти нет. Так кое-где «бляшки» — небольшие скопления рыб. Самописец чертит на бумаге жирную неровную линию грунта да верхнюю границу моря, а между этими двумя линиями пустота. Капитан, не отрываясь и не переставая курить, смотрит на светящийся экран фишлупы.
Я стою на руле, держу курс. Утреннее марево уже рассеялось, океан чист, зелен, пологая крупная волна бьет в форштевень. «Катунь» то задерет нос, то нырнет, и волна, разрезанная пополам, взлетит брызгами, слышен мощный удар по корпусу судна. «Катунь» вздрагивает, рыскает, я выравниваю ее. Брызги водопадом бьют на палубу. Стекла рубки в каплях. Если не смотреть на нос судна, а только вдаль, кажется, что горизонт то взлетает, то ухает вниз.
— Лево три,— приказывает капитан.
— Есть лево три! — подворачиваю руль на три градуса левее.
— Так держать.
— Есть так держать!
— Вправо не ходи.
— Есть вправо не ходить!
Волна изменила направление и теперь бьет в левую скулу траулера. Я все время подворачиваю штурвал влево, стараясь удержать судно на заданном курсе. Не дай бог сейчас сбиться — проскочим мимо того косячка, что нашел все же капитан! От постоянного напряжения опять заныли плечи. Ноги уже давно горят — значит, опухли. Черт с ними! Главное — удержать на курсе траулер.
А на горизонте — куда ни посмотри! — видны рыболовецкие суда. Все выплывают и выплывают из синей размытой дали. Я их насчитываю двадцать девять. Встречными курсами процеживают они океан своими авоська-ми-тралами. Сколько раз надо протралить мутно-зеленую толщу воды, чтобы ухватить несколько тонн рыбы!
— Сейчас что! — вдруг говорит Носач, будто отгадав мои мысли.— Сейчас смотри себе в фишлупу, как в телевизор, и лови, все видать: где косяк, где трал. А раньше всех этих приборов не было, ведро на шкертике за борт бросали, чтобы определить градиент.— Поймав мой недоумевающий взгляд, поясняет: — Разницу температуры воды. На этой разнице рыба и гуляет. Пока на вахте стоишь, плечо отмотаешь этим ведром. Да еще утопишь, не дай бог! Боцман три шкуры спустит. Техника на грани фантастики! И все вручную. Сеть выметать — вручную, выбрать — вручную, трясти ее с рыбой — опять вручную. Натрясутся рыбачки — до каюты дойти сил нету, в коридоре повалятся и спят мокрые. Хоть тони — не проснутся. Арсентий Иванович прикуривает сигарету от окурка.
— Сейчас совсем другое дело. Возьми еще левее. Пять.
— Есть лево пять!
— Да-а,— хмуро тянет капитан, не отрывая взгляда от фишлупы.— Чисто, как футбольное поле.
— Авось повезет,— вставляет слово штурман Гена. Он все время возле капитана, сейчас его вахта и моя. (Капитан сегодня перевел меня с вахты второго штурмана на вахту третьего. «По всем вахтам пройдешь, по всем рабочим местам. Это тебе только на пользу». Ну что ж, по всем — так по всем.)
— На авось раньше ловили,— недовольно отвечает Носач.
— Рыбы видимо-невидимо, а больше невидимо,— произносит Фомич свою любимую поговорку. Он подходит к капитану. В руках радиограмма, только что полученная с берега.— Раньше рыбы было навалом, успевай закидывай.
Фомич с сожалением вздыхает по ушедшим временам.
— Вот именно,— подтверждает капитан.— Только дурак мог не поймать. Что у тебя?
Фомич подает радиограмму, Носач хмуро читает, хмыкает:
— На экспорт приказывают ловить, а я вообще никакой не вижу еще. Хорошо им там приказы отдавать.
— На экспорт — выгодно,— шепчет мне штурман Гена.— На экспорт расценки выше. Замолотим.
— Не говори гоп — обрывает его капитан. Как ни тихо говорил штурман Гена, капитан его услышал.
— Да я так... вообще,— оправдывается штурман Гена и смолкает. Но сдержать радость он не в силах и подмигивает мне. Красивое лицо его светлеет, становится еще красивее, даже одухотвореннее, что ли.
А Носач явно не в духе. Лицо его осунулось, под глазами сине, еще резче прорубились морщины на лбу, еще плотнее сжаты твердые губы, еще больше ссутулились плечи. Ему приходится тяжелее всех, как и всякому капитану. Все на нем — и слава и позор. Он за все в ответе, даже за то, что нет в океане рыбы. Для Арсентия Ивановича этот рейс особо тяжел. Он впервые вышел на промысел в звании Героя Социалистического Труда, надо его оправдать. Не победителем он не может вернуться в порт, не имеет права. А победу надо ковать с первого трала.
Уже три часа капитан всматривается в светящийся экран, и лицо его остается хмурым. Курит сигарету за сигаретой. Он недоволен — рыбы мало. Не то, что было когда-то.
А я мысленно представляю, как толща воды перегорожена сетью, как, разинув огромную пасть, надвигается на косяк трал, как шарахается рыба от черной тени «богородицы» и попадает в трал. Нет ей спасения, со всех сторон теснят ее — вон сколько судов вокруг! В век НТР куда уж рыбе тягаться с человеком! Вопрос только в том — в чей трал она угадает. И каждый капитан, конечно, хочет, чтоб в его.
Скоро конец моей вахты. Ноги гудят, плечи ломит. Странно, вроде бы никакой физической нагрузки на руле, но от постоянного напряжения, от постоянной готовности выполнить приказ капитана, от неусыпного наблюдения за стрелкой компаса — усталость как на покосе.
— Ну, все! — решительно произносит Носач.— Поднимаем трал.
Он идет от фишлупы к заднему большому окну рубки, где уже приготовился лебедчик Володя Днепровский, белокурый, улыбчивый и веселый парень, бывший ракетчик.
— Давай! — кивает ему капитан.
— Есть ручки на ручки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Старший тралмастер действительно оказался золотым работником. Да еще, чувствуя свою провинность, старается вовсю — ночи не спал, готовил тралы к работе. Его так и не ссадил капитан на первое попавшееся судно, возвращающееся в порт, хотя и грозил. А попадалось нам их предостаточно.
Соловьев невысок, щупл, шустр, с соломенными короткими волосами. И эта мальчишечья стрижка еще больше делает его похожим на деревенского парнишку, который любит свое хозяйство, ходит по двору и то поднимет упавшую дугу, то грабли на место поставит, то клок сена приберет. Так и Соловьев — все время хлопочет возле трала. А глаза его на задубелом от морских ветров лице грустные и больные. Он смущается, когда смотришь на него.
Бригадир добытчиков Зайкин, здоровый парень с жесткими светлыми глазами, тот самый, у которого был день рождения три дня назад, поднимает руку и смотрит на рубку. Мол, все готово.
Капитан подносит микрофон к губам и хрипло отдает команду:
— Пошел!
Лебедчик передвигает черные рукоятки на пульте, и трал, дрогнув, ползет по палубе, по слипу и постепенно исчезает в океане.
Что поймаем? Показаний на фишлупе почти нет. Так кое-где «бляшки» — небольшие скопления рыб. Самописец чертит на бумаге жирную неровную линию грунта да верхнюю границу моря, а между этими двумя линиями пустота. Капитан, не отрываясь и не переставая курить, смотрит на светящийся экран фишлупы.
Я стою на руле, держу курс. Утреннее марево уже рассеялось, океан чист, зелен, пологая крупная волна бьет в форштевень. «Катунь» то задерет нос, то нырнет, и волна, разрезанная пополам, взлетит брызгами, слышен мощный удар по корпусу судна. «Катунь» вздрагивает, рыскает, я выравниваю ее. Брызги водопадом бьют на палубу. Стекла рубки в каплях. Если не смотреть на нос судна, а только вдаль, кажется, что горизонт то взлетает, то ухает вниз.
— Лево три,— приказывает капитан.
— Есть лево три! — подворачиваю руль на три градуса левее.
— Так держать.
— Есть так держать!
— Вправо не ходи.
— Есть вправо не ходить!
Волна изменила направление и теперь бьет в левую скулу траулера. Я все время подворачиваю штурвал влево, стараясь удержать судно на заданном курсе. Не дай бог сейчас сбиться — проскочим мимо того косячка, что нашел все же капитан! От постоянного напряжения опять заныли плечи. Ноги уже давно горят — значит, опухли. Черт с ними! Главное — удержать на курсе траулер.
А на горизонте — куда ни посмотри! — видны рыболовецкие суда. Все выплывают и выплывают из синей размытой дали. Я их насчитываю двадцать девять. Встречными курсами процеживают они океан своими авоська-ми-тралами. Сколько раз надо протралить мутно-зеленую толщу воды, чтобы ухватить несколько тонн рыбы!
— Сейчас что! — вдруг говорит Носач, будто отгадав мои мысли.— Сейчас смотри себе в фишлупу, как в телевизор, и лови, все видать: где косяк, где трал. А раньше всех этих приборов не было, ведро на шкертике за борт бросали, чтобы определить градиент.— Поймав мой недоумевающий взгляд, поясняет: — Разницу температуры воды. На этой разнице рыба и гуляет. Пока на вахте стоишь, плечо отмотаешь этим ведром. Да еще утопишь, не дай бог! Боцман три шкуры спустит. Техника на грани фантастики! И все вручную. Сеть выметать — вручную, выбрать — вручную, трясти ее с рыбой — опять вручную. Натрясутся рыбачки — до каюты дойти сил нету, в коридоре повалятся и спят мокрые. Хоть тони — не проснутся. Арсентий Иванович прикуривает сигарету от окурка.
— Сейчас совсем другое дело. Возьми еще левее. Пять.
— Есть лево пять!
— Да-а,— хмуро тянет капитан, не отрывая взгляда от фишлупы.— Чисто, как футбольное поле.
— Авось повезет,— вставляет слово штурман Гена. Он все время возле капитана, сейчас его вахта и моя. (Капитан сегодня перевел меня с вахты второго штурмана на вахту третьего. «По всем вахтам пройдешь, по всем рабочим местам. Это тебе только на пользу». Ну что ж, по всем — так по всем.)
— На авось раньше ловили,— недовольно отвечает Носач.
— Рыбы видимо-невидимо, а больше невидимо,— произносит Фомич свою любимую поговорку. Он подходит к капитану. В руках радиограмма, только что полученная с берега.— Раньше рыбы было навалом, успевай закидывай.
Фомич с сожалением вздыхает по ушедшим временам.
— Вот именно,— подтверждает капитан.— Только дурак мог не поймать. Что у тебя?
Фомич подает радиограмму, Носач хмуро читает, хмыкает:
— На экспорт приказывают ловить, а я вообще никакой не вижу еще. Хорошо им там приказы отдавать.
— На экспорт — выгодно,— шепчет мне штурман Гена.— На экспорт расценки выше. Замолотим.
— Не говори гоп — обрывает его капитан. Как ни тихо говорил штурман Гена, капитан его услышал.
— Да я так... вообще,— оправдывается штурман Гена и смолкает. Но сдержать радость он не в силах и подмигивает мне. Красивое лицо его светлеет, становится еще красивее, даже одухотвореннее, что ли.
А Носач явно не в духе. Лицо его осунулось, под глазами сине, еще резче прорубились морщины на лбу, еще плотнее сжаты твердые губы, еще больше ссутулились плечи. Ему приходится тяжелее всех, как и всякому капитану. Все на нем — и слава и позор. Он за все в ответе, даже за то, что нет в океане рыбы. Для Арсентия Ивановича этот рейс особо тяжел. Он впервые вышел на промысел в звании Героя Социалистического Труда, надо его оправдать. Не победителем он не может вернуться в порт, не имеет права. А победу надо ковать с первого трала.
Уже три часа капитан всматривается в светящийся экран, и лицо его остается хмурым. Курит сигарету за сигаретой. Он недоволен — рыбы мало. Не то, что было когда-то.
А я мысленно представляю, как толща воды перегорожена сетью, как, разинув огромную пасть, надвигается на косяк трал, как шарахается рыба от черной тени «богородицы» и попадает в трал. Нет ей спасения, со всех сторон теснят ее — вон сколько судов вокруг! В век НТР куда уж рыбе тягаться с человеком! Вопрос только в том — в чей трал она угадает. И каждый капитан, конечно, хочет, чтоб в его.
Скоро конец моей вахты. Ноги гудят, плечи ломит. Странно, вроде бы никакой физической нагрузки на руле, но от постоянного напряжения, от постоянной готовности выполнить приказ капитана, от неусыпного наблюдения за стрелкой компаса — усталость как на покосе.
— Ну, все! — решительно произносит Носач.— Поднимаем трал.
Он идет от фишлупы к заднему большому окну рубки, где уже приготовился лебедчик Володя Днепровский, белокурый, улыбчивый и веселый парень, бывший ракетчик.
— Давай! — кивает ему капитан.
— Есть ручки на ручки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108